Пролог
Когда Валентин был ребенком, он, кажется, любил осень. Впрочем, он вполне нормально относился и к зиме и к лету. Младенческая жизнь очаровательна тем, что в ней нет пристрастий. Маленькому человеку решительно все равно, падает ли за окном снег, или теплый летний ливень барабанит по дряблой коже асфальтных луж. Но детство заканчивается, и в жизнь входят расчет и пристрастия. Она начинает делиться на белое и черное. На Пушкина и Ницше. На " Столичную" и "Московскую".
Первые слабости закопошились, в Валькиной душе лет в семь. К восьми он уже стойко не любил сентябрь.
- Опять в тюрьму, - ворчал он всякий раз, собирая к первому сентября свой дерматиновый ранец.- Ненавижу сентябрь!
- Гляди Валик. Кали будешь брахаться, ён табе заделаеть, - ворчал на это Валин дедушка.
- Чаво заделаеть? - передразнивал деда внук.
- Козью морду, во чаво - спокойно отвечал дед, сворачивая козью ножку и начиняя её душистым самосадом.
- Кто? - непонимающе спрашивал Валентин.
- Верасень, - спокойно отвечал дедушка.
- Ты что, дед, с печки что ли упал, - усмехался Валентин. - Ты хоть Фрейда-то читал?
- А на хрена мне твой Хрейд здауся. Я и без Хрейдов тваих ведаю, шо нельга лаяться на Божье.
- А ты почитай, почитай, на ночь хорошо помогает,- увещал Валик деда, застегивая портфельную застежку.
Дед грустно вздыхал. Долго гасил самокрутку и уходил в свою комнату. Потом он и вовсе ушел из жизни. Черты его доброго лица, а с ними и его тихие неторопливые речи стали стираться из внуковой памяти.
Но не читавший Фрейда дед оказался прав. И теперь всякий раз, когда приходит этот коварный, разноцветный месяц, Вили не говорит - ненавижу, он просто открывает стеклянную полку книжного шкафа и извлекает виновницу своих воспоминаний. Виниловая пластинка в старом потрепанном и пожелтевшем конверт. Четверка людей на полосатой зебре перехода Лондоновской улицы Abbey Road....
1
Запутавшись в тюлевой занавеске, луч проник в узкую, как школьный пенал, комнату. Он привычно заскользил по облезлой стенной штукатурке и разбудил Валентина. К моменту описываемых событий это уже был рослый и уверенный в себе молодой человек, чья неаполитанская внешность плюс видоизмененное на западный манер имя Вили служили объектом домогательств молоденьких студенток и немолодых, но состоятельных гомосексуалистов.
Вили нехотя открыл глаза и посмотрел в окно. Там не спеша разворачивалось теплое сентябрьское утро. Проснувшаяся с хозяином комната наполнилась трамвайными звонками, шарканьем дворницкой метлы и голосами многочисленных жильцов блочно-панельного дома.
- Катька, слухай сюды, - высунувшись из окна, обращался к сожительнице рецидивист Мотора, - ты того, больше красный портвяк не бери.
- А чем тебе красный не в масть, - удивилась сожительница.
- Да рожа после него, аж зеркало кривиться, - хмуро объяснил рецидивист.
- А на кой тебе на нее глядеть? Ты что, цуры своей уголовной никогда не видал? - крикнул ему с палисадника подполковник Спиридонов.
Слышь, ты базары-то фильтруй, а то не посмотрю, что ты старый. Выйду и шнуфт твой ментовский…
Сиди ужо, злыдень, - оборвал его Спиридонов, - а то я тебе выйду. Я таких, как ты, видал-перевидал. Я таких урок на восемь множил, а потом делил.., - полковник на секунду задумался и, зашамкав пересохшими губами, произнес - на пять.
- Опять, б…, рубашку не погладила. Хер я в грибы поеду - перебил Спиридонова отставной майор Вася.
- А на кой ты там кому упал. Ты что в рубашке, что без - сморчок-сморчком. Одно слово - бледный спирохет, - негромко крикнула Васина жена. И от этого вскрика балконное стекло зашлось мелкой противной дрожью.
Противный звон оконного стекла окончательно разбудил Валентина.
- Так, пора пробуждаться, - сказал он и легко, сразу на две ноги, спрыгнул с кровати.
Сегодня Вили был дома один. Это было счастье.
Счастье не в том, чтобы тебя понимали, а в том, чтобы утром безраздельно владеть туалетом и ванной, - сказал он, подставляя ладони под упругую водную струю. Ополоснув лицо, Вили, стал неторопливо, подобно опытному мастеру кисти, ровными и сильными мазками наносить на розовые щеки приятно пахнущую заграничную пену. Сладковатый запах щекотал ноздри и будил подсмотренные в мягко-эротическом журнале "For man only" фантазии.
Вскоре в музыку падающих вод и урчание сантехнических труб вкрался вибрирующий звук телефонных трелей.
Фыркая и стирая на ходу благоухающие остатки импортного крема "Калинос", Вилли зашлепал к недовольно рычащей на шатком трюмо телефонной трубке. Короткий соединительный щелчок, и мембрана прогундосила аденоидальным голосом невидимого собеседника
- Ты что там, оглох! Битый час к тебе прорываюсь.
- А кто это?- спросил Вили.
- Кто-кто, "черт с письмом". Ты что, забыл, о чем договаривались? Проснись и пой. Ты диск заказывал или нет?
- Какой диск? Ты кто? - обеспокоенно переспросил Вили.
- Ну, чувак, ты точно с коня упал. Это же я. Расслабься и шевели извилинами, - телефонная труба мерзко хохотнула.
Спрятанный где-то в проволочных телефонных лабиринтах хохоток мог принадлежать только одному человеку. Одни называли его "ржавый" и держали за шестерку. Другие - "Апельсин" и бросали на оперативные разработки по борьбе со спекуляцией. В кругу Вилиных знакомых звонившего звали Рыжий Мефистоклюс.
Нет, Вили ни о чем не забыл.
Дело было вот в чем. Студенческой стипендии Вили всегда катастрофически не хватало. Жить за счет пожилых гомосексуалистов он не мог в силу иной секс-направленности, альфонсировать не позволяла неистребимая гордость. Поэтому приходилось фарцевать, то есть приторговывать. Джинсами, помадой, пластинками… Рыжий предлагал немыслимую цену 90 рублей за "девственно" чистый "Abbey Road " Такое выпадает не часто. Да её только на записях через две недели окупишь, а через месяц и в "запиленном" состоянии она легко уйдет за рубль двадцать (120р.)
- Да, конечно, в 2 часа в парке у памятника Пенису Эдмундовичу (как меж собой называли пластовики Феликса Дзержинского). Цена-то остаётся прежней? - переспросил он в заключение.
- Чувак о чем речь! Как и договаривались девять - ноль (90 р.). - Мембрана, щелкнув, оборвала разговор.
Вили посмотрел на ходики, висевшие у телефона. Десять утра. Времени еще была прорва (у молодости всегда есть время) Часть его он потратил на придание своему пеналу черт некой эстетической завершенности. Затем звонил друзьям, приглашая их к шести на процедуру лишения невинности пластинки. Жарил скворчащую на рублевой колбасе яичницу. Пил, сидя на балконе, пиво. Курил, глядя, как деловито копаются в детсадовской песочнице голуби и дети. И все это время его не покидало чувство неосознанной тревоги.
- Фрейдизм какой-то, - думал Вили, стрясая с карманов мелочь и направляясь к киоску союзпечати.
- Валик, а ты что сегодня гранит науки не грызешь?- удивленно спросил у него киоскер.
Так я же, Федорыч, в стройотряде месяц гранитил, - объяснил ему Вили.
- А - протянул продавец и, сонно поеживаясь, протянул покупателю газету "Советский спорт".
Федорыч, ливерку-то в гастроном завезли? - поинтересовался, Вили.
А шут их знает. Что-то вонючее сгружали. По запаху думаю что зельц, - ответил Федорыч.
Киоскер оказался прав. В гастрономе на всю длину мясного стеллажа раскинулось украшенное рубленными свиными головами зеленоватое поле гастрономического гибрида под названием зельц.
- Полкило, - попросил Вили.
Брошенный на весы зельц дресливо задрожал и замер на отметке 750 грамм.
Отвешивать не буду, - предупредила продавщица. Вили, согласно кивнул.
2
- Здоров, "собак", - сказал Валентин, обращаясь к бродячему, бездомному псу, жившему в лабиринтах дворовых сараев. Вили иногда подкармливал этого пса, а за заботу собака платила человеку живым интересом к его причудливым монологам на философско-эстетические темы.
- Тревожно мне, "мальчик", - обратился, Вили к собаке. От сошедшихся в собаке кровей, мастей и раскрасок никто с точностью не мог установить её пола. "Мальчик" - сказала как-то промышлявшая на бутылках старая алкоголичка Васильевна. Так с той поры и повелось. Как говорится, устами младенцев и алкоголиков глаголет истина, ибо кличка эта как нельзя лучше отражала положение вещей. Да же если и предположить, что собака была кобелем, то с такой внешностью, какой наградила его природа, шансы потерять псиную невинность у Мальчика равнялись нулю
- Настроение - как к венерологу идти, - вздохнул Вили. Собака понимающе кивнула головой.
- Может, дело в осени? Как думаешь, пес? Я, брат, знаешь ли, дико не люблю сентябрь. А ты? - и он протянул псу кусок зельца. Мальчик соглашательски замахал хвостом.
- Нет, старый, тут дело не в осени, - продолжил Вили свою мысль, - тут, друг, дело в одном неприятном человеке, на встречу с которым я собираюсь. Темная лошадка этот Рыжий Мефистоклюс. Ты его, часом, не знаешь? - обращаясь к псу, спросил Вили. Собака беспокойно навострила уши.
- Не знаешь? Ну, так я тебе расскажу. Ходят о нем, пес, всякие дурные разговоры. Будто бы все его фантастические "доставания", от кальсон до унитазов, организовывают "Рыжему" чекисты или блатные и называется это, старина, по-чекистски - оперативная разработка, а по фене - подстава на лоха. Я бы в ни жизни, слышь собака, ни в жизни, не стал бы связываться с Рыжим, но цена за пласт уж очень хороша. Так, братец, хороша, ну, как для тебя ливерка. При слове ливерка обвислые уши дворняги приняли очертания пика Коммунизма.
- Но кто не рискует, псина, тот не ездит в Монте-Карло. Ты был в Монте-Карло, пес? - При слове Монте-Карло собачьи уши виновато опали и стали походить на придорожные лопухи. Видимо, название Монте-Карло псу ни о чем не говорило. Вили еще посидел немного на торчащем из земли куске бетона, глядя, как аппетитно сжирает животное кулинарные изыски развитого социализма. Затем нехотя встал и медленно пошел к трамвайной остановке. Собака оторвалась от своей трапезы и печально смотрела ему вслед.
3
Ровно в 2 часа, шурша разноцветным лиственным ковром, Вилли появился у памятника. Мефистоклюс был на месте с пакетом в руках. Вокруг не было ни души, только бронзовый памятник Пениса Эдмундовича, хмуро кося глаза к переносице, осуждающе смотрел на Вили.
"Ну, вот все в порядке, все будет хорошо", - подумал Вилли, но на всякий случай отвел свой взгляд от бронзового свидетеля.
Без лишних слов перешли к делу. Дрожащей рукой Вили вскрыл пленку и извлек черную щербатую поверхность пластинки на солнечный свет. Диск был безупречно нов и покорно лежал на Вилиных руках, играя солнечными бликами.
Что, поймал кайф? - заметил Рыжий - У меня товар что надо. Пластинка - муха не сидела. Одно слово, девственница, - и, как утром в трубку, мерзко хохотнул.
Достав из джинсового кармана 9 красных рублей (как меж собой называли десятирублевки), Валентин передал их в конопато-волосатые руки продавца. Помусолив бумажки, Мефистоклюс мотнул своей рыжей гривой и исчез в боковой дорожке парка. Летящей походкой, удачливого человека Вилли устремился к парковому выходу. Он уже видел чугунный рельеф парковых ворот, когда сзади послышался топот тяжелых шагов. Острая всепроницающая боль, распадаясь на искры и всполохи, сковала тело. Ощущение было такое, как будто огромный гвоздь, пройдя сквозь тело, пригвоздил Валика к асфальтовой дорожке. Последним, что помнил Вили, был ускользающий из рук пластиночный пакет, чьи-то размытые тени и гулкий топот удаляющихся башмаков. Все это вскоре потонуло в каком-то ватном тумане, в котором Валентин разглядел лицо своего умершего деда.
- Верасень, - сказал дед и растаял в наступившей темноте.
4
Вили, открыл глаза. Дико болела голова, и сухая горечь жгла распухший язык. Если бы не запах касторки, эфира и четкие контуры стенной газеты "Хирургия", Вили бы подумал, что он очнулся после хорошего бодуна. Он пошевелил пальцами рук и ног, убеждаясь в их сохранности. Затем, осторожно поднимая руку, поднес её к ноющей голове. Рука уткнулась в плотную, как капустная кочерыжка, повязку.
- Глянь, малый очухался - сказал кто-то рядом. А потом громко стал звать медсестру. Вскоре, цокая супортированными шпильками, шурша халатами и шаркая полиуретановыми подметками в палату втиснулось великое множество медработников. Среди них особо выделялся моложавый человек с кулаками и внешностью колхозного коновала. Он забавно жонглировал эбонитовым молоточком и диктовал какие-то профессиональные термины быстро пишущей медсестре.
- Ну, малый, будешь жить? - спросил он напоследок и высоко подбросил свой молоток. Сделав замысловатый пируэт, молоток скрылся в кармане халата.
На улице уже совсем стемнело. Зажглись фонари, причудливо закачав на больничной стене голые ветки. Валентин с интересом смотрел на этот фантастический танец и, убаюканный его замысловатой хореографией, задремал. Дверь, противно заскрипев несмазанными петлями, оборвала зародившийся было сон. В проеме, освещенная коридорными огнями, стояла мать. Всхлипывая, она подошла к кровати.
- Не надо, мама, - попросил её Вили.
- Хорошо, - пообещала мать и спрятала носовой платок.
- Ну, что там есть нового? - Вили, взглядом указал в направлении окна. Мать принялась сбивчиво рассказывать о событиях последних дней. Из её слов выходило, что Вилиным состоянием интересуются, огромное количество людей в разных концах необъятной страны. Звонила бабушка из Мелитополя, тетя Лиля из Кривого Рога, дядя Миша из Череповца, некий таинственный Игорь Максимович из Москвы и, наконец, следователь товарищ Черепанов из районного отделения милиции. Последняя новость вызвала живой интерес на осунувшемся лице Валентина
- Ну и чем же интересовался этот любопытный человек? - поинтересовался он, приподымаясь на локтях.
- Да лежи ты, - остановила его мать. - Ничего страшного, просто спрашивал, что ты делал в парке, - ответила мать
- И что же вы ответили? - беспокойно спросил её сын.
- Сказала, что не знаю, - и она беспомощно развела руками.
- Напрасно, надо было сказать, что я собирал гербарий.
- Хорошо, сынок, в следующий раз так и скажу, - пообещала мать. - Хотя знаешь, следователь как-то туманно намекал, что в парке ты якобы занимался спекуляцией. Это правда, Валик? - настороженно поинтересовалась она.
- Ну, что вам на это сказать, мама. Безусловно, в каждом предположении кроется частица истины.
- Так значит ты все-таки, несмотря на наши с отцом просьбы, по-прежнему торгуешь? - заволновалась мать.
Я не торгую, мама. Я несу культуру в массы, - ответил Вили, - а это две больших разницы.
- Тоже мне, миссионер выискался, - мать чуть улыбнулась.
- Да уж, что-то наподобие новоявленного Сан-Валентина, - кисло улыбнулся Вили.
- Ну, ничего, - приободрилась мать, - главное ты, Слава Богу, жив, - и свободной от авоськи рукой она сделала некое круговое движение, не то перекрестилась, не то отогнала от себя назойливую муху, - а дальше, как ты говоришь, прорвемся.
- Да я вот тут тебя гостинцев принесла, - мать стала дрожащими руками вынимать из авоськи кульки и пакеты. Кульки издавали дразнящий ноздри запах куриного бульона. Пакеты дурманили ароматом ливерных пирожков. Валентин вдруг вспомнил о "Мальчике".
- Мама, - вскрикнул он и прикоснулся к материнской руке. Я вас очень прошу, купите, пожалуйста, ливерки и покормите собаку.
- Какая собака Валик? Сейчас тебе надо думать о себе, а не о какой-то собаке.
- Ну, во-первых, не о какой-то, а о "Мальчике", - поправил мать Валентин, а во-вторых, исходя из ваших же слов, обо мне волнуется, чуть ли не полстраны, включая и славные органы по борьбе со спекуляцией.
- Да уж, - подтвердила мать.
Ну, вот видите, а собакой не интересуется никто. Понимаете, мама, никто! Согласитесь, что это не есть хорошо, - и Вили несильно сжал материнскую ладонь.- Так вы купите Мальчику колбасы? - уже в дверном проеме поймал её Вилин вопрос.
- Ладно, - пообещала мать и закрыла за собой дверь.
Утром в палату влетел Вилин приятель Мотыль.
- Одноклеточный, как же ты мог так лажануться? - закричал он с порога. - Ты что, не понимал, с кем связываешься. Я же тебя предупреждал, что может быть подстава. Предупреждал?
Вили согласно кивнул головой.
- Ты дыней то особо не крути. Побереги, что в ней еще осталось, - заботливо сказал Мотыль и, вздохнув, добавил - хотя, судя по тому, что ты отмочил, в ней ничего и не было.
- Из вас, my friend, мог получиться очень неплохой диагностик, - улыбнулся Валентин.
- Не знаю, какой бы из меня вышел диагностик, но контора меня уже по твоей милости трясет.
- И чем же интересуются доблестные рыцари идеологические ристалищ? - настороженно спросил Валентин.
- Ну, mon cher ami, вам бы, да не знать их интересов. Они столь же обширны, как и Красноярские лагеря. Слыхали о таких?
- В следующий раз скажешь своим энциклопедистам, что я собирал гербарий, - оборвал его Валик и трагически вздохнув, добавил: дороговатый, правда, гербарий получился.
- Ну ладно, ты давай не пыли, и главное - не колись, а там глядишь, что-нибудь и сварганим. Народ тебя любит, - уже у порога крикнул Мотыль.
- Присмотри за "Мальчиком", - попросил его Валентин.
- Пардон, май херц. - Мотыль с беспокойством уставился на травмированного
- Ну, чего ты таращишься. Мальчика что ли не знаешь? Пес бездомный, что во дворе моем живет, - пояснил Вили.
- Нет, mon colonel, вас явно, положили не в то отделение, - присвистнул Мотыль. - На дворе грядут репрессии, - и Мотыль указал в направление городского отдела МВД, - а он про какого-то пса плетет!
- Репрессии приходят и уходят, а пес может сдохнуть с голодухи. Согласись, что это не есть very well, - и Вили отвернулся к стене.
- Резонно, - сказал Мотыль, запирая за собой дверь.
5
Вскоре однообразные больничные дни Валентина, стали скрашивать два моложавых человека в серых двубортных костюмах - Петр Александрович и Александр Петрович.
Петр Александрович носил в петлице университетский ромбик и походил на положительного кино героя. Александр Петрович, напротив, имел лицо вечного переэкзаменовщика, а в петлице значок, спортивного общества "Динамо".
Первое время люди деликатно интересовались здоровьем, а затем переходили к вопросам. Но через несколько дней сменили тактику. Вначале задавали вопросы, а в конце интересовались самочувствием.
Вопросы их не были отмечены особой оригинальностью и интеллектуализмом. Они сводились в основном к одному: "Что ты делал в парке у памятника Феликсу Эдмундовичу?"
- Колись, сука, - орал переэкзаменовщик Александр Петрович.
- Валентин, вы же комсомолец, - взывал к Вилиной совести интеллигентный Петр Александрович.
- Дмитрия Попанакиса знаешь? - перебил его Александр Петрович.
- Попанакиса, - удивленно спросил Валик, соображая, кто бы это мог быть. Нет, не знаю, хотя впрочем, первая часть слова мне что-то напоминает.
- Не знаешь, говоришь. Хорошо! А Рыжего?
- Какого рыжего, Бродского, что ли? - Вили недоуменно вскинул взгляд на Александра Петровича.
- Какого еще Бродского? - насторожился обладатель динамовского значка. Фамилию, адрес, телефон знаешь? - и, выхватив из бокового кармана блокнот, Александр Петрович приготовился к записи показаний.
- Не надо, - сказал ему Петр Александрович и заслонил ладонью блокнотный листок.
- Да ты че, Петюня? - непонимающее взметнул кустистые брови Александр Петрович.
- Я тебе потом объясню, - ответил ему Петр Александрович.
- В шутки решили играть с нами Валентин, в бирюльки. За дурачков нас держите? Не выйдет, милейший, - улыбнулся Петр Александрович.
- Во-во, - перебил его Александр Петрович, - мы таких фраеров на восемь множили и на ... опер зашамкал губами, что-то вычисляя,... пять делили. Понял, мазурик?
Вили мотнул головой
- Ну, тогда ближе к делу, - сказал Петр Александрович.
- А какое, собственно, дело? - поинтересовался Вили.
- Дело о том, что пластиночками вы, Валентин, иностранными в парке имени т. Дзержинского спекулировали и через это вам там головку и повредили. Не так ли, любезный? - спросил Петр Александрович
- Каких пластинок? - обозначая удивление, поинтересовался Вили.
- Ну, это вам лучше знать, Валентин, - заулыбался Петр Александрович.
- И нам доложить, - встрял в разговор Александр Петрович.
- Если вы полагаете, что я занимался, как вы выразились спекуляцией, то вы, "господа", напрасно теряете со мной время, - ухмыльнулся Валик. - В парке я ... - Но ему не дал договорить интеллигентный Петр Александрович.
- Ну не будете же вы утверждать милый Валентин, что собирали в парке гербарий?
- Петр Александрович, вы что, телепат? - и Вили удивленно уставился на следователя. - Ибо именно это я желал вам сообщить.
- Ну, зачем вы смешите меня, Валентин, - перебил его Петр Александрович, - к чему студенту пединститута гербарий. Вы же не на ботаника учитесь.
- Петр Александрович, - улыбнулся Валентин, - вы произвели на меня впечатление интеллектуального собеседника, но своим нелепым заявлением все смазали. Ведь вам, Петр Александрович, как интеллектуалу, должно быть известно, что я учусь на педфаке, а, следовательно изучаю естествознание. Обладатель институтского ромбика слегка стушевался.
- Ну что же, ноль один в вашу пользу, - оправившись, сказал он. - Хотя у нас имеются свидетельские показания, что в парке вас не тычинки с рыльцами интересовали.
- Уж не железного ли Феликса - ехидно спросил Вили.
- Ты че, малый, от ранения совсем что ли нюх потерял, - оборвал его Александр Петрович. - Ты хоть понимаешь, на что замахиваешься? На что руку поднимаешь? Да я тебя сщас в воронок и в общак на нары. Там тебя урки в миг вылечат. Понял меня, падла?
- Понял, - миролюбиво поднимая, руки сказал, Вили, - и делаю заявление. Пишите. Первое, ни о каких пластинках я ничего не знаю. Второе - в парке я собирал гербарий. Сортируя тычинки и пестики, споткнулся о корягу, упал... и Валентин решительно отвернулся к стене
Динамовский значкист еще долго кричал, обещая отправить Валентина на зону, где из Валентина он очень быстро трансформируется в "Валюшу". Однако вскоре голос его стал терять убедительную мощь, и значкисты, хлопнув, дверью ушли.
6
Вили выпил таблетку элениума и задремал. Во сне к нему пришел беспризорный пес "Мальчик". Собака смотрела на Валентина своими умными, грустными глазами и голосом Александра Петровича говорила.
- Вили, ты не колись. Если тебя посадят, пропаду я брат, как пить дать пропаду, - собака, вздохнув, замолчала. Затем продолжила, но уже голосом Петра Александровича, - Да и Александр Петрович прав.
Это почему же? - полюбопытствовал Валентин.
Ну почему, почему. Да ты сам посуди. При той кормежке, что дают на зоне, там и вправду за месяц-два можно легко трансформироваться в Валю - и собака, глубоко вздохнув, притихла. Затем, подняв, полные слез глаза и незнакомым голосом попросила:
- Ты держись Валик, слышь держись, мы же с тобой еще к этому Моте Карло должны съездить.
- К какому Моте? - недоуменно спросил Вили.
- Ну, про которого ты мне накануне рассказывал.
Вили рассмеялся. Собака радостно замахала хвостом.
Бравый дуэт походил еще пару дней, стращая и упрашивая травмированного сознаться в торговле пластинками. Но Валентин был неумолим.
Эпилог
К середине октября, когда больничный сквер уже облетел листвой, Вили, переступил порог дома.
Первое, что бросилось, ему в глаза, была фотография Битлов (с приписанной надписью по-русски - "От мальчика"), пересекающих полосатую зебру перехода на глянцевой обложке альбома "Abbey Road".