Как-то погожим деньком к Карпу Яковлевичу Грымзе, инспектору местного лесничества, невысокому, коренастому, лохматому, пучеглазому,  больше похожему на лешего, нежели на человека, приехал свояк, колхозный бригадир Мурзыкин Иван Савельевич.

– Надумал я, Яковлевич, - сказал Иван Савельевич, поставив на стол трехлитровую банку первача и  добрый шмат сала (так как свояк и лесник жили в западной провинции русской империи, то разговор они вели на западнорусском диалекте).

- Хачу сваяму  сыну хату поставить. Жаниуся ж мой Толик. И ты на вяселе гуляу,  Яковлевич! Гуляу?

- Ну – подтвердил Карп Яковлевич.

 - Так вось жаниуся, а где жить? У мяне хата малая. Да и потом не век же яму с батьками жить. Правильно я кажу, Яковлевич?

- Правильно, – закусывая самогон салом, ответил лесник. – Хата дело доброе!

- Доброе то доброе, а де на яе лесоматериал узять?

- И сколька же табе патребна? – по-деловому, быстро спросил лесник. 

- Ты же лучшей знаешь, Яковлевич. Сколько надо – столько и руби.

- Легка сказать руби, – усмехнулся Карп Яковлевич. – А кали начальство спросить кому я гытый лес рубиу,  што я им отвечу, якия бумаги покажу?

- Да бумаги ёсти, Яковлевич. Я у сваяго председателя бумаги выправил. Я гнилые бревна в соседнем колхозе купиу! 

Между нами говоря, гнилье это обошлось свояку в ведро самогона, плюс половина государственного кабана.

- Так яны, гытая старые доски и пойдут на строительство коровника, а с твоих новых мы хату поставим. Так, что, Яковлевич, ты давай пей и дело разумей. Руби смело. Все буде у полным порядку!

Лесник выполнил распоряжение свояка, и смело выдул трехлитровую банку, потом еще одну и все это дело, ближе к ночи, запил теплым из сельмага бутылочным пивом. За что был жестоко бит своею женой Верой Семеновной. 

Утром Грымза поднялся с жуткой головной болью. Долго плескался под умывальником. Выдул  две кружки огуречного рассола. Полегчало. Карп Яковлевич достал из чулана рюкзак, сунул в него полбуханки ржаного хлеба, две цибулины, кусок оставшегося от вчерашней попойки сала, в военную флягу слил остатками «родственного» самогона. На одно плечо он забросил ружье. На другое- рюкзак, кликнул молодую, недавно приобретенную, впервые шедшую с хозяином в лес, сучку Жучку и отправился искать делянку. 

Я. Грымза долго бродил по своему участку, но найти приличный лес не мог, да и как его найдешь, когда все приличное давно уже вырубило начальство и сам Карп Яковлевич.

Под ногами у лесника вертелась Жучка и приятно хрустели сухие ветки. В кронах деревьев мило щебетали лесные птахи. Ярко, но не жарко светило летнее солнце.  Славный, одним словом, стоял день, но Карпу Яковлевичу было не до прелестей (главное было найти лес).  А деньки? мало ли он что ли навидался их на своем веку пригожих  летне-осенних и прочих деньков. Очень даже много. Всех и не упомнишь. Полжизни, не шутка сказать, отмотал из положенного ему срока Карп Яковлевич, правда, кто знает, когда этот срок заканчивается!?

Другой человек думает:

- Ну, вот мне и пятьдесят. Конец уже близок! Прозвенел, что называется, первый звоночек. И уж себе и домовину сколотит и белье погребальное спроворит, но глядишь, мужичку уже и шестьдесят стукнуло, а там и семьдесят отметил. Глядь, уже и сотка набежала! Уж и люди шикают, и родственники намекают, торопят…

Задержался, мол, на свете, мужичок!

Задержался, конечно, замешкался, но живым то в могилу не полезешь!? Короче, жестокое это дело - век на свете жить. Лучше уж молодым, хоть сэкономишь на косметологических процедурах. 

Долго ходил К.Я. Грымза, по своему участку, почесывая ноющее отвислое ухо и обращаясь к собаке:

- Дефект этот, Жучка, у меня не врожденный, а приобретенный. И виной тому змея подколодная, кошка драная, то есть баба моя Вера Семеновна Грымза. Баба она что надо! Дородная, емкая баба! Такая не то, что коня, она моя Вера Семеновна и весь табун развернет. Ну, ты еще сама, поживешь у меня малость,  узнаешь!  Дужа супружница не любит мене хмельного. Яно и, правда, Жучка, не за что меня поддатого-то любить. Я и трезвый так себе мужик, не сахар, а уж подпитый и вовсе ни в якия ворота. Матерюсь, дерусь и правду шукаю. А где ж ее на земле найдешь, когда ее и на небе нема! И вот понимаешь ты, собака, когда я особо разойдусь, ну по пьяному, я имею в виду, делу. То сволочь эта. Ну, баба моя, стало быть, хватает меня за ухо. Оно бы, Жучка, и ничего! Кабы, положим, в один день хватала бы она меня за правое ухо, а уж в следующий запой за левое. Так нет же все время, змея подколодная, тягает меня за левое ухо. Это потому, Жучка, что  Вера Семеновна моя -  левша.  И вот так, падла, ухватит меня за левое ухо и с криками «ужо я табе покажу, собака» волоче меня у хату. А какая я ж, Жучка, собака?  Это ты собака, а я человек. Существо тонкое. Меня уважать надо, а не собакой обзывать. Я хоть и дурной пьяный – это я железно подтверждаю, но усе же не собака. У собаки хвост, прикус, а меня душа! Правильно я кажу?

Жучка присела на задние лапы и завыла.

- Вот даже ты разумешь, хоть и глупое ты  существо! – потрепав Жучку за уши, сказал лесник. – А баба моя, Вера Семеновна не хрена не понимает.  Но я тебе вот что еще скажу, Жучка. Вухо мое отвислое - не простое вухо, а золотое. Потому как чует оно, ну вухо, то есть, версту, як ты мозговую косточку, близкую грозу или сильную пьянку.  Хотя сеня вроде яно меня и обманывает.

Лесник посмотрел своими выцветшими от пьянки глазами  в ясное летнее небо.

- На небе сёня ни водного облачка. И стрижи опять же высоко у небе летают. Это стопроцентно, что дождя не буде. Ну, ты сама на свете поживешь, узнаешь. Я тебе многому, собака, навучу. И на лису ходить и на уток.

Лесник взял паузу и продолжил:

- Ну, а насчет выпивки, тут тоже ничего мне, собака, не обломится. Разве ж фляжка самогона, что ляжит у меня  в рюкзаке – это пьянка. Это так, собака, чуть глазы замутить. Мне чтобы напиться, ты уж знай, патаму  як придется табе не раз и не два со мной пьяным ходить, таких фляжек как эта штук пять, а то и шесть треба, а где их сеня узять. А?

Собака виновато, опустила глаза.

- Не ведаешь? И я не знаю!

 Я табе так скажу, Жучка, в эту пору у лесе только, что дурницу, это ягода такая, найдешь. От дурницы же гэтай тольки голова болит, а удовольствия ни якого. Ну, ты еще узнаешь и про дурницу, и про чабрец, и про зверобой, и про корень. - Лесник похлопал себя по паху. - Для мужицкой силы! 

Но это, собака, потым, а пока давай-ка, мы с тобой отдохнем, перекусим, ну и закинем маленько, без етого нияк нельзя, бо кумпол тращит,  за воротник.

Опять же место как раз к этому располагает. Доброе место. Я его вельми люблю! 

Место и впрямь было хорошее. 

Небольшая,    великолепным сосновым бором и покрытая  цветочным ковром полянка. Измерив шагами опушку бора, К.Я. Грымза небольшим топориком наметил годные для стройматериала деревья. Закончив обход, он накрыл цветочную поляну своей выцветшей плащ- палаткой. Кряхтя и ругая почему-то за ноющую голову и печень не себя, а Божью матерь, присел на плащ-палатку и достал из рюкзака: сало, цибулю, вареные яйца, самогон. Гигантским служебным тесаком отрезал добрую краюху хлеба, им же располосовал сало. Трясущимися после вчерашней попойки руками очистил (раза два уронив его на землю) куриное яйцо. Извлек из рюкзака флягу и металлический стаканчик. Дунул в него, выметая таким образом из стаканчика всяческий мусор: сосновые иголки, куриные перышки, сухие веточки и прочий вздор. Поднес флягу к стаканчику. Собрался, было уже налить в него содержимое фляги, но в последнюю минуту передумал, взболтнул фляжку и выдул ее содержимое одним глотком.

Перво-наперво в рот было заброшено сало, затем надкушена цибуля и только уж потом взялся Карп Яковлевич за хлеб и яйца.

- Держи и ты, - бросил он кусок сала покорно ожидающей подачке собаке. Жучка благодарно взвизгнула и впилась молодыми здоровыми клыками  в аппетитное сало. 

 Голова у Карпа Яковлевича приятно закружилась, и потянуло его на песни. Карп Яковлевич заголосил свою любимую:

- Касиу Ясь канюшину. Касиу ясь канюшину. Поглядау на дяучину…

Закончив, он сказал внимательно слушающей его Жучке.

- Я, собака ты этакая, петь люблю! Ой, люблю. Мяне, знаешь ты, после выпивки и хлебом не корми, я и песнями закушу. Во як!

Я много, Жучка, песен знаю и русских, и малорусских, и казацких и всяких прочих, а яких не знаю, так те тоже подпою.

Но тут уж, мать его, зависит скольки я стаканов пропустиу! Я один раз так, мать яго идти, «нажрауся» со стилягами. Яны это, стиляги значитца, стояли лагерем на маем лясном участке. Ну, падау я з ими и стау, значится голосить ихние песни. Ну, горлопаню, а сам и ведать не ведаю, что горлопаню. Потым значит, глядь и вижу мужики, якие-то, на полянке нашей появились и не одни, а с черным вороном. Ну, то есть милицейским  газиком. Ну, я понятно дело у шум, у драку. По якому такому, понимаешь ты, праву чините арест, суки вы этакие! Скрутили яны мяне, значится, як миленького. На утро просыпаюсь я, Жучка, в обезьяннике, а мне и говорят. Кранты,  табе, Яковлевич, загремишь ты по статье «Измена Родине».  «Як так», пытаю. А так, отвечают, « Арау ты учора на весь лес с волосатиками антисавейские  песни и галоуное, что статья на это дело имеется.

Я тут конечно - хлопцы родныя, не губите, отпустите. Ну, выпустили, значит, мяне, под расписку…  я у район к прокурору. За пять кубометров леса, ну и что воевал, подмогло, конечно, закрыли дело. У мяне  ж орден и медалей штук пять.

Но это Жучка уже не слышала. Она в это время разбрасывала лапами ветки.

- Ты чаго  там, Жучка, делаешь? - спросил лесник.

Собака ответила рычанием. 

Карп Яковлевич встал и подошел к собаке.

- Вот ты, мать честная! – сказал он, увидев в густых кустах орешника что-то металлическое. – Сколько лет на этой поляне сижу, а никогда гэтага  ящика не бачау. Откуда ж ён узяуся? Тут же такая глушь, собака, я табе скажу, что сюды во время войны даже партизаны не ходили!

К.Я. Грымза покрутил головой, прогоняя, таким образом, виденье, но как ни крутил он кудлатой своей головой, ящик по-прежнему оставался  на том же самом месте. На нем даже виднелся инвентаризационный номер 1785676.

Хозяин леса ухватил ящик своими трясущимися, но  сильными руками, однако тот был настолько тяжел, что поднять его еще можно было, но донести до места «пикника» не существовало никакой возможности. Тогда стал он катить его по земле, возле него, весело лая, побежала Жучка, так вдвоем и выкатили они на  поляну тяжелый ящик. Освещенный золотистыми лучами солнца, он оказался ничем иным, как несгораемым (на манер того, что стоял в кабинете председателя колхоза «Светлый Путь»  Захара Матвеевича Колчина) сейфом.

Инспектор лесного хозяйства почесал свое отвислое ухо и радостно воскликнул. А так как путал он русский и белорусский языки, то вышло у него следующее:

- Мать твою, Жучка!  Як не кажи, а примета дело вяликае! 

Радостный возглас это был продиктован предчувствием больших денег, лежащих в сейфе. Лесник присел на пенек. Достал из кармана холщевую, где у него хранился забористый самосад, торбочку. Собака понюхала кисет и чихнула.

- А! - сказал на это Грымза. – Даже ты чыхаешь! Потому як славный у Карпа Яковлевича табачок. Душистый табачок и у меру крепкий. Ко мне, Жучка, с дальних дяравень, каб купить стакан маяго самосада, мужики приходят.  Да что там с деревень, из города приезжают понимающие толк в табаке люди. Даже секретарь райкома заказывае у меня табачок. И так ён, значит, яго  любит, что закрывае ен вочы на мае шалости. Об их…  ну о незаконной вырубке леса яму, собака ты моя, сообщают як на вухо, так и в письмах разных. Ён мне сам давау читать.  Так мне и сказау - не будь у тебя,  Карп Яковлевич, такого чудного табачка, то давно куриу бы ты сухие листья на лесоповале, у колымском лагере. Вось так, а ты, жучка, гаворышь.

Хотя собака ничего не говорила, а преданно смотрела в лицо хозяина. 

Лесной сторож, закончив рассказ о табачке, вытащил из кармана газету «Правда» с портретом генерального секретаря.

- Ох, не люблю я, Жучка, за то, что батьку моего раскулачили, а мяне у детдом угнали, секретарей гытых генеральных ! Ох, дюже  не люблю! Вось  ужо я яму сейчас. 

 К.Я. Грымза оторвал у генсека правое ухо и пол лица. Затем насыпал на мутный секретарский глаз табачку и ловко скрутил  цигарку.  Несмотря на заскорузлость и трясучесть пальцев, папироски Карп Яковлевич скручивает просто мастерски. Такие они у него выходят ладные, и не толстые, и не тонкие, а в самый раз. Такие, что и курить не хочется, а только любоваться.

Свертев папироску, Карп Яковлевич вытащил из кармана зажигалку.

- Вось бачышь, Жучка, яки я с фронта трофей привез, - Карп Яковлевич щелкнул кремнем. – Зажигалку, мать ее, тогда як другие, вумные люди машинами и телегами барахло трофейное от германцев перли. Там и хрусталь, и ковры, и мебелишка, и бабам барахлишко. 

Лесник еще раз чиркнул кремнем  и поднес к цигарке огонь. Затянулся и выдохнул облако дыма.

- Чхи-чхи – зачихала собака и отвернула свою милую лисью мордочку.

- Забористый у меня, Жучка, самосадик. Ой, забористый. Ты, мать, привыкай. Моя другая собака,  Малышом я яго кликау. Кобелек значит быу. Подох бедняга. Отравили вораги! Ой добрый кобелек быу и  дюже ён ты понимаешь табачный дымок любиу. Голова у него что-ли кружилася. Ти што? Ну, и ты полюбишь. Дай срок! У мяне такий дымок, Жучка, что дыхнешь, и жить становится легче и веселее!

Раскурив, как следует, цигарку,  Карп Яковлевич принялся делить находящиеся в сейфе деньги.

- Перво-наперво хату новую справлю, –  принялся он объяснять положившей свою морду на хозяйские ноги Жучке. - А там ужо и сарайчик, курятник поставлю. Свинок двух, да чаго там двух… Усих трех – завяду!

Собака зевнула.

- Мотоцикл ИЖ объегорю, а можа даже и Москвича, мать яго за ногу. А  чаго не!? Ухвачу! 

Бабе пальто драповое с меховым воротником! Можа тады, мать яе, за вухо не буде мяне больш трасти?!  Як думаешь Жучка?

Собака лизнула хозяйскую руку.

- Правильно, Жучка. Сабе так сама боты новые - хромовые, ты я, что у цыган я на базаре бачыу. Ты со мной и на базар поедешь. Ох, и добрый у нас на районе базар! Ну, так я и гавару, что ладные сапоги, я там бачыу!  Сносу таким нема!  Я тады было, падступиуся купить, но дюже ох, дюже дорогие…  зараза. Опять же, собака ты моя, детям надо троху дать. Дочка у городе новую меблю хоча справить. Сотню можно буде и дать. Тольки  надо будить с ёю у краму ехать. Бо ежли яна  со своим мужиком паеде так не то, что мебли не купить так яще и в рыло палучить.

Уж на что я люблю выпить, но ейный мужик…  Ваще ни у якие  вороты! Унуку надо будет на лесапед дать. Хороший пацан. Ну, ты Яго уже бачыла.  Ей кожнае  лето с городу приезжае и нам с бабой маей подсобляя.

Цигарка уже закончилась и медленно умирала под пеньком, а Карп Яковлевич все еще делил деньги.

Жучка, закрыв глаза, думала:

- Ох, и к хорошему я попала хозяину, деловому, вон он как правильно деньги распределяет, а почему не посидеть, не  поделить когда есть что!?

А, судя по размерам, в сейфе том лежит тысяч десять, не менее, а то и всех пятьдесят. При таких деньжищах можно и неделю думать, а мне лежать в теньке дремать и сны приятные смотреть. Лучше жизни и не надо!

 Закончив с делением, Карп Яковлевич принялся продумывать варианты, как объяснить покупку дома, Ижа, драпового пальто и лесапед внуку. Работник леса вновь обратился к дремавшей собаке.

- Слышь, Жучка?!

Собака вздрогнула, открыла глаза. 

- Можа мне у кого–небудь латарейный билет купить? Ну, як бы я па яму Ижа ти Масквича выиграу?  Пальто можно будет троху потоптать ногами и буде як бы ношенное. Вроде як купили, не у краме, а на базаре. Лесапяду можно и новую купить. Але ж новую лесапеду только разабъешь по нашим- то дорогам, а старый… тык хоть и не так жалко…

Вот с хатой буде проблема. Ну, да ничего мы с тобой, Жучка, возьмем  мяшок самосада, да и к самому секретарю райкома Василию Петровичу Куче поедем. За сотню-другую, думаю, што сладим. Можа якую прымию мне выпишет. Ну, вроде як я лес от пожару спас али там яки заслуженный лясовод. Як думаешь? - Жучка одобряюще зевнула. – Вось гэта правильно, ты, Жучка, говорышь, потому як начальству видней.

Наконец все, обдумав, поделив и спрятав концы в воду, лесник подступился к сейфу. Карп Яковлевич ударил замок ногой. Собака толкнула его мордой. Но сейф даже не пошелохнулся.  К.Я. Грымза подковырнул дверь топором, и вновь неудача. Тогда работник леса,  с поднявшей хвост трубой Жучкой, подкатил ящик к глубокому обрыву и столкнул его вниз.  Сейф под громкий собачий лай, цепляя за собой ветки, сучья, комки сухой земли, покатился вниз и сильно ударился об огромный валун.

Оставив собаку наверху, К.Я. Грымза спустился (в надежде, что от удара дверца открылась) вниз, но надежды, как правило, нас грубо обманывают. Обманулся и лесной инспектор. Дверь слегка помялась, но не открылась. Тогда лесник сбросил с плеча свою безотказную двустволку.

Наверху страшно завыла Жучка.

- Тихо ты мне, дура! – Приказал собаке лесник. – Цыц!

Собака замолчала, присела на задние лапы и нервно забила хвостом. 

Карп Яковлевич загнал патрон в берданочку.

Хотя оружие Карпа Яковлевича, никакого отношения к винтовке системы Бердана не имело, а на деле являлась двуствольным ружьем ТОЗ-БМ производства тульского оружейного завода.

Лесник отсчитал ровно одиннадцать, точно собирался бить пенальти, метров. Вскинул ружье. Прицелился и лупанул по несговорчивому ящику из всех стволов. Ящик аж подскочил  под мощью оружейного залпа и квело завалился на бок. Карп Яковлевич, довольный произведенным выстрелом, подошел к ящику. Потянул на себя дверь, и она болезненно заскрипев, раскрылась.

Как - только дверь раскрылась  полностью, К. Я. Грымза сразу же сунул в темные внутренности ящика свой сизый от алкоголя нос. Но ни нос, ни глаза, ни даже трясущиеся руки Карпа Яковлевича не обнаружили в ящике поделенные им деньги, а вытащил он из сейфа  книгу, да и ту на непонятном леснику языке.

- Твою ж мать! – выругался, спугнув любопытную сороку, лесник. – Два патроны тольки  ни пра что срасходовау! Двух же зайцов мог забить, ти тую ж лису… бабе на воротник. А в гэтым ящике, мать яго, ни хера ни трошки. Что з яе возьмиш  с книги – той? Да яшчы и на немчурской мове!? Хоть бы бумага у яе была б добрая, так на самокрутки пустиу бы….  яле ж не… желтая, да нейкая  вонючая… 

Но, как человек хозяйственный, Карп Яковлевич сунул книгу в карман, а ящик припрятал, решив в другой раз приехать за ним на телеге, вещь полезная, в хозяйстве может вполне пригодиться - инструмент слесарный хранить или патроны. Жаль, конечно, что попортил замок. Так руки у Карпа Яковлевича хоть и трясутся от самогона, но все одно, как выражается лесник, не под хер заточены.

Он вылез из оврага, и к нему, весело виляя хвостом, подбежала Жучка.

- Не обломилася нам сёня,  Жучка, - собака виновато опустила глаза. - Ну, тады пойдем до дому до хаты.

К.Я. Грымза бубня себе под нос (непонятные собаке) проклятия в адрес ящика, отправился домой. Рядом с ним, принюхиваясь к звериным следам, бежала Жучка. 

 - Нет, как ни крути хвостом, - думала собака, – а хозяин у меня, что надо!

Войдя в деревню, Грымза прямиком направился в сельскую библиотеку.

- Место. – Приказал он Жучке, собака покорно опустилась на задние лапы, а Карп Яковлевич стал подниматься по ступеням к двери. 

- Здорово, Борис Львович. – Приветствовал он молодого, недавно пригнанного из города библиотекаря Б.Л. Шульмана. – Гляди, чаго я найшоу. Можа купишь за пузырь?

Библиотекарь нацепил на свой хищный нос очки, и устремил умные пытливые глаза в мясо, как он любил выражаться, текста. 

От Карпа Яковлевича, надо бы это пометить,  не ускользал ни зверь, ни (когда это бывает ему нужно) браконьер, но восхищенный блеск, что сверкнул в глазах библиотекаря, он пропустил. Ой, пропустил! Впрочем, может лесник, того-этого попросту не придал ему значения?  Мало ли как они «зыркают ентые интилихенты» Вот кабы то был свой брат лесник, то Карп Яковлевич тотчас же смекител бы неладное.

Библиотекарь снял очки и поинтересовался:

- Пузырь водки или вина?

- Кабы гэтая книга была  на нашей мове написаная, то слупил бы я с тябе, Львович, на водку, а за немчурскую попрошу тольки  на бутельку  красненькой.

- Держи. - Борис Львович вытащил из портмоне пять рублей и протянул их леснику.

- Да, то ж много, Львович, – отводя (но это был только красивый жест, ибо лесник знал, что в любом случае заберет всю пятерку) руку библиотекаря, сказал К.Я. Грымза.

- Ну, как без закуски–то пить! А, Карп Яковлевич? – Библиотекарь сунул пятерку в карман лесника. – Без закуси - не возможно!

К.Я. Грымза старорежимно поклонился библиотекарю в пояс, вышел на улицу и позвал собаку. Жучка поднялась с пыльной дороги, и весело виляя хвостом, точно чувствуя хозяйскую удачу, побежала за Карпом Яковлевичем. 

 Примета не обманула К. Я. Грымзу к вечеру он был уже, что называется, жахом- мажахом. За что вновь был бит своей супругой, но когда Вера Семеновна тягала супруга за ухо, то ему уже было решительно не больно. Он находился в таком состоянии, что хоть на дыбе его пытай. Он бы и глазом не повел. Потому как открыть их не имел никакой физической возможности. Пьян Карп Яковлевич был смертельно!

Всю ночь (становясь на задние лапы) Жучка заглядывала в окно хаты, интересуясь, жив ли хозяин. Судя по здоровому храпу - лесник был жив.  Через неделю Борис Львович продал за две тысячи рублей «Винилину Книгу» страстному коллекционеру (бывшему своему преподавателю научного атеизма)  эзотерической литературы Татьяне Алексеевне Вышнепольской. 

Картина вторая

Весенним слякотным утром студент выпускного курса  Григорий Яблонский вошел в приемную ректора и поинтересовался:

- Могу ли я поговорить с Дмитрием Алексеевичем?

- Сейчас узнаем.

Миловидная дамочка подняла телефонную трубку.

- Дмитрий Алексеевич, с вами хочет поговорить студент Яблонский… что?  да, да… Хорошо.

Наталья Сергеевна, как звали секретаршу,  наманикюренным пальчиками нажала на черные телефонные попурышечки и сказала, указав на дверь:

- Проходите.

Яблонский вошел. После безликих институтских коридоров, кафедр и лабораторий кабинет ректора представлялся оазисом интеллектуализма: массивный письменный стол, кожаное кресло, полированный стол, для приглашенных лиц, деловые  стулья. Два огромных окна, задернутые легким тюлем. Великолепные книжные стеллажи с томами классиков научного коммунизма. Цветной телевизор на кокетливой тумбочке.

- Добрый день, Дмитрий Алексеевич.

- Добрый. Добрый. – Ответил, не отрываясь от бумаг дипломированный (похотливый взгляд, жгучие черные усы, густые привлекательные брови, набриолиненные  волосы, длинный многообещающий нос) мачо  Дмитрий Алексеевич Раевский. – Чем порадуете, огорчите старика, Григорий? 

Яблонский решил не темнить и не ходить вокруг да около, а честно изложить цель своего визита:

- Дмитрий Алексеевич, я сугубо по личному вопросу…

 Видите - ли, после окончания института я бы хотел остаться в столице.

Ректор недоуменно взглянул на Яблонского.

- С каких таких коврижек, мой дорогой друг?

- Я отличник. Стипендиат.  Участник институтской команды КВН.  Призер студенческой олимпиады. Предприятие, на котором я проходил практику, готово принять меня на должность.

Ректор аккуратно сложил бумаги. Вложил их в папку. Завязал тесемочки. Забросил папку в стол и сказал:

- Ну что ж стипендиат, лауреат – это все прекрасно, если бы не одно но!

Насколько я помню, вы поступили в наш институт по направлению Гороно вашего города, и, стало быть, должны туда вернуться. И это, надо сказать, чудесный вариант. Старинный красивый, плюс родной город, что еще может быть лучше?

- Я не люблю город, в котором родился. Это ошибка судьбы и я хочу ее исправить!

Ректор весело рассмеялся.

- Милый мой! Это как-то уж очень по-мальчишески. Не люблю! Ошибка судьбы! Как-то даже, право, от вас не ожидал. Я, знаете – ли, тоже с удовольствием поменял бы это кабинетное кресло на шезлонг… на собственной  вилле…  у берегов лазурного океана.

Но, увы, вынужден сидеть здесь и слушать ваши причитания.

Хозяин кабинета поправил гармонирующий с серой финской тройкой галстук и, поигрывая каблуком итальянского ботинка, продолжил:

 - Вы, очевидно, полагаете, что только вас обманула природа, выбрав вам в качестве родного города – Тмутаракань? О, нет, мой друг, таких как вы, у меня в кабинете только за этот месяц уже побывала сотня человек.

- Значит, помочь мне нельзя?

- К моему великому, сожалению, увы, и ах. Кроме этого, Григорий, вы же комсомолец и насколько я помню, подали заявление о принятии вас в партию?

- Да.

 - Так вот как будущий партиец вы должны быть на острие событий, а вы просите у меня снисхождения  и легкой жизни в столице…

 Понимаю, понимаю. – Остановил ректор пытающего что-то возразить студента. – И в столице жизнь не сахар. И здесь нужно, если еще не больше, чем в провинции, бодаться за место под солнцем…

 Кроме того, дорогой мой, ведь в вашем городе вас ждет мать и, очевидно, любимая девушка.
- Нет у меня там девушки.
- Хорошо, девушки нет. Но ведь мать- то есть? Есть! И она ждет, надеется.  Вот приедет сын, думает она, станет мне подмогой. Женится, осчастливит меня внучатами. Вы же ей такой сюрприз. Променял столицу на мать! Как-то, знаете ли, кощунственно! А ведь она, судя по вашему джинсовому костюму и импортным башмакам, вам помогает. Вы, что же, дорогой мой, кроме своего родного города, не любите и собственную мать?

В кабинете повисла пауза.
- Ну, что ж вы молчите?  Неужели не любите? - прогнал затянувшийся интервал трагическим вскриком ректор. - Вот так так так…

- Дмитрий Алексеевич, через пару лет, я ведь мог бы забрать мать к себе. А внуки? Я думаю, что она будет даже рада, если ее внуки родятся в столице. Как вы думаете?

Руководитель ВУЗА грустно улыбнулся и ответил:

- Думаю, что вы правы, но поверьте, Григорий, притом, что  вы мне зверски симпатичны, вынужден повториться, увы и ах, я  ничем не могу вам помочь. Категорически ничем. Рад бы. Ей Богу рад, но это катастрофически не в моих силах.

Ректор вышел из-за стола и, дружески обняв Григория за плечи, довел его до двери.

- Ничего, мой дорогой, все образуется. Вы еще и радоваться будете! А там глядишь, еще так сказать, соколом взлетите к небесам, и оттуда рухнете на мое место, а что - очень даже может быть. Но сегодня прошу великодушно меня извинить, не в моих силах, помочь вам. Прощайте …

Дверь закрылась. 

Картина третья

После разговора с ректором Григорий решился на крайний шаг. Никуда не ехать, а остаться в столице. На первое время можно было устроиться дворником, кочегаром, а там  Бог не выдаст, свинья не съест. Партия? Да он в нее и вступить-то хотел только ради столичного распределения, а раз его нет, так на какой хрен сдалась эта партия! 

Однако не прошло и двух недель, как Григорий Яблонский вновь оказался в ректорском кабинете. Но уже не в роли просителя.

- А вот и снова вы! – Дружески улыбнулся ректор и барственным жестом указал на стул.

 - Прошу вас, Григорий. Садитесь. Вот сюда.

Яблонский присел на стул, что стоял рядом с ректорским столом. В нем обычно сидел зам. ректора по учебной работе.  Дмитрий Алексеевич какое- то время, явно выжидая нужного момента для начала разговора, копался в бумагах. Затем встал и направился к книжным стеллажам. Открыл махонькую (почти незаметную) дверцу и достал из нее коньяк, шоколад,  фрукты и элегантные (тонкого стекла)  рюмки. 

 - Это поможет нашему разговору. – Ответил на немой вопрос Григория ректор. – Прошу.

Дмитрий Алексеевич протянул наполненную светло–золотистой  жидкостью рюмку.

Григорий выпил.

- А теперь закусывайте, - Дмитрий Алексеевич подвинул студенту тарелку с тонко нарезанными ананасами. – И  внимательно слушайте. Разговор меж нами будет серьезный очень, я подчеркиваю, очень конфиденциально-личным.

То есть дальше этого кабинета он выйти не должен. Хотя, как говорят, если тайну знают двое, то её знает и свинья. Но хочу вас предупредить, милейший, если вдруг свинья узнает суть нашего разговора, то не я, снова подчеркиваю, не я, а вы окажетесь рядом с ней. То есть ваша жизнь превратиться в свинячье, если так можно сказать, прозябание. Подумайте?

Дмитрий Алексеевич замолчал. Взял в руки бутылку и наполнил рюмки.

- Ну, так как вы готовы меня выслушать?

- Готов. – Очищая апельсин, согласился Григорий.

- Вы, кажется, хотели остаться в столице? – Начал с вопроса Дмитрий Алексеевич.

- Хотел бы, но не могу. – Жуя цитрус, и оттого проглатывая буквы, ответил Григорий. - Направление Гороно. Любимая мать. Ее будущие внуки не позволяют мне это сделать. Ведь так?

Яблонский явно (уже догадавшись, что руководитель института что-то от него нужно) насмехался над собеседником. Дмитрий Алексеевич, проглотив (за которую в другое время круто экзекуцировал бы Яблонского)  ироническую пилюлю, и спокойно ответил:

- Да ситуация, конечно, архисложная, но как говорится - нет нерешаемых проблем, есть неправильные решения!

Хозяин кабинета поднял рюмку, выпил и аппетитно сжевал протянутую Григорием апельсиновую дольку.

- Как я понимаю, - вытирая руки салфеткой, сказал Григорий, - выполнив ваше дело, я останусь в столице?

- Совершенно точно, мой дорогой.

- Но может быть я не смогу его выполнить?

- Сможете. Это такой пустяк, что даже смешно говорить! 

- Ну, если пустяк, то я готов выслушать.

- Раз готовы, то тогда я незамедлительно посвящаю вас в пучину моего, точнее нашего с вами дела.

Дмитрий Алексеевич положил возле Яблонского фотографии дамы, о которых их недоброжелатели говорят «старая мымра».

- Кто это?

- Это Татьяна Алексеевна Вышнепольская. Университетский преподаватель научного атеизма.

Сказал ректор.

В кабинете повисла тревожная пауза. 

Григорий вспомнил отрывок из детективного романа и, спугнув паузу, залепетал:

- Я. Я, что должен ее… ее… того… убить?

Руководитель учреждения весело и необычайно громко рассмеялся:

- Да нет, никого убивать не нужно. Бог с вами, успокойтесь.

- А что же тогда?

- Я объясню. Видите - ли, я страстный коллекционер эзотерической литературы: Баркер, Папюс, Безант, Альфонс Луи Констант, Блаватская, Гурджиев, Данил Андреев. Слышали такие имена?

- Краем уха слышал только о Блаватской и Гурджиеве.

- Ну, что ж и этого уже достаточно. Так вот, у Татьяны Алексеевны есть интересующая меня книга, которая называется «Винилиной Книгой» В нашей среде ее еще именуют «Манускриптом  Магдалены». Так вот - ни продать, ни поменять, ни подарить этот манускрипт эта, с позволения сказать, особа мне, как я ее ни упрашивал и что только ни сулил, не хочет. Но если гора не идет к Мухаммеду? Правильно. Мухаммед идет к горе! И я хочу, чтобы этим Мухаммедом стали вы…  Да вы, мой дорогой друг Григорий. Именно вы!

Дмитрий Алексеевич по-отцовски потрепал студента за щеку и продолжил:

- Вы должны проникнуть в квартиру Татьяны Алексеевны. Забрать нужную книгу и принести ее мне.

- Я в чужую квартиру! - Изумился Яблонский. - Как же я туда попаду? Я что должен ее взломать, проникнуть через форточку…

- Вижу, мой друг, - разламывая шоколадную плитку, сказал ректор, - начитались вы в детстве «Записок следователя» небезызвестного Шейнина. Но хочу вас успокоить, проникать в форточку и ломать фомкой дверь решительно не нужно. Мы же с вами интеллигентные люди! И посему мы пойдем другим путем. И путь этот весьма прост, мой друг. Вы должны познакомиться с дочкой Татьяны Алексеевны и…

- Зачем? 

- Объясняю. Затем, чтобы с ее помощь попасть в квартиру.

- То есть?

- А то и есть. Вы познакомитесь с дочерью Татьяны Алексеевны…

- Но как же я с ней познакомлюсь? 

- Вы, мой друг, а) не перебивайте старших, б) существует масса способов, как познакомиться с девушкой. Можно ошибиться телефонным номером, наступить ей в метро на ногу, выступить в роли разносчика телеграмм, попросить алкаша за бутылку напасть на девушку и героически ее отбить. 

- Допустим, - согласился Яблонский, - но я даже не знаю, как она выглядит!?

- Это пробел мы немедленно устраним.

Дмитрий Алексеевич открыл ящик письменного стола и достал фотографию:

 - Вот она. Зовут ее Катя.

Яблонский взглянул на фото и поморщился.

- Да, не Мерлин Монро. Не Грета Гарбо:)))) Катя, но что делать!?  Ради столицы можно и приударить недельку другую за дурнушкой. Вам же с ее лица воду не пить. Короче познакомитесь, вскружите ей ее голову, а такому красавцу как вы, это сделать даже проще, чем съесть шоколадную дольку. Кстати, держите. – Дмитрий Алексеевич протянул студенту шоколадный квадратик. – Через недельку-другую, но, не называя себя настоящим именем и не вводя ее в детали вашей биографии, осторожно напроситесь к ней на чашечку кофе и заберете, она находится в книжном шкафу, что расположен в гостиной их квартиры, на первой полке во втором ряду четвертая с края, интересующую меня книжицу. Согласитесь, все гениально просто и главное никакого криминала.

Яблонский забросил в рот шоколадный квадратик, разжевал, проглотил сладкую шоколадную кашицу и сказал:

- Хорошо, допустим, я возьму эту книгу, но хозяева увидят образовавшееся пустое место, поднимут крик, начнутся поиски…

- Ну, начнутся и дальше что?

Яблонский неопределенно пожала плечами.

- Вот именно. - Ректор уморительно повторил жест. – Хватать кого? Некого, если вы, разумеется, не назовете свое имя, фамилию, дату рождения и размер ваших сапог, но я полагаю, вы этого не сделаете? Нет - правильно!  Ну, а в образовавшееся пустое место, вы поставите вот эту штуковину. - Дмитрий Алексеевич открыл дверцу своего стола и положил рядом с Яблонским обтянутый пожелтевшей кожей, похожий чем-то на толстую общую тетрадь, книгу.  – Вот так, мой милый, Дмитрий Алексеевич всегда думает на два шага вперед. 

- Хорошо. – Барабаня пальцами по желтой старой коже, сказал Яблонский. - И что мне ее всегда тягать с собой?

- Не нужно ее никуда тягать. Взять ее с собой нужно только тогда, когда для этого будет создан благоприятный момент. Понятно?

- Понятно. – Кивнул головой Григорий. - Я могу сейчас эту книгу взять с собой?

- Разумеется.

Яблонский положил манускрипт в папку, задернул молнию и, приподнимаясь со стула, сказал:

- Дмитрий Алексеевич, я ничего не обещаю, но постараюсь выполнить вашу просьбу.

- Я вам дам постараюсь! – возмутился ректор. – Вы должны это сделать. Слышите, должны! От этого можно сказать, зависит моя и ваша судьба.

- Судьба?  – Удивленно, переспросил, вновь садясь на стул, Яблонский. - Ну, моя понятно, но ваша. Разве книга может играть роль в судьбе человека? 

Ректор подумал и сказал таинственным с придыханием голосом:

- Эта книга, дорогой мой, может! Она многое может. Она может практически все!

Ректор налил Яблонскому еще одну рюмку:

- А вы?

- Нет, - отрицательно качнул головой ректор, - у меня еще совещание в Обкоме. А вы пейте, пейте, пейте и как говорят в народе - дело разумейте.

Яблонский опрокинул рюмку, коньяк обжог горло, скользнул по кишечнику, полоснул по желудку и приятной волной ударил в голову, придал голосу шутливую ноту:

- Дмитрий Алексеевич, а не отдаете  ли вы свою судьбу в мои руки?

- Как это?

Студент бегло обрисовал возможный вариант.

- … мы влюбимся вдруг в друга, поженимся, и я получу столичную прописку вместе с судьбоносной для вас книгой? 

 Дмитрий Алексеевич нахмурился. Брови его возмущенно вздыбились. Ноздри угрожающе расширились.

- Тогда я вам кое-что расскажу...

Картина четвертая

В покои к его преосвященству Жан–Марку Деплюси вошел человек. Капюшон длинного плаща скрывал его лицо, но это не помешало его преосвященству узнать начальника инквизиционной тюрьмы Патрика Лемезье

- Что случилось, Патрик?  – встав из- за стола, спросил Жан–Марк Деплюси.

Глухим потусторонним начальник тюрьмы ответил:  

- Ваше Преосвященство, осужденная на костер ведьма из Верданье просит о встрече с вами.

- Что ей от меня нужно? – подойдя к книжному шкафу и вынимая из него книгу, поинтересовался Его Преосвященство. -  Насколько я помню, она отказалась от покаяния. 

- Вы правы, Ваше Преосвященство – отказалась.

- Так что ж ей нужно?

- Не знаю, Ваше Преосвященство.  Она утверждает, что это очень важно лично для вас.

- Они все так утверждают - порождения ехидны, перед лицом смерти.

- Так мне ее привести?

Его Преосвященство открыл книгу на нужной ему странице. Пробежался быстрым взглядом по странице. Закрыл ее и сказал:

- Хорошо, приведи.

- Слушаюсь. 

Начальник тюрьмы, пятясь как рак, вышел из покоев. 

Его Преосвященство вернулся к столу и взял в руки дело. 

«Все тот же набор преступлений, – усмехнулся Его Преосвященство. – Хоть бы что- нибудь новенькое. Надо бы предложить Святейшему отцу открыть при Ватикане школу сочинителей, а то ведь потомки будут смеяться над нашими убогими и стереотипными обвинениями. Нужна новая струя. Хотя за подобное предложение с меня живого могут содрать  кожу и поджарить на медленном огне. Но делать что-то ведь нужно…»

Мысли его преосвященства прервал вновь появившийся в покоях начальник тюрьмы.

- Слушаю тебя, Патрик.

- Я привел ее, Ваше Преосвященство. Прикажете ввести ее в ваш кабинет?

- Да, разумеется.

Патрик приоткрыл дверь и приказал:

- Входи.

В кабинет вошла одетая в лохмотья, с синяками и шрамами на некогда красивом лице молодая женщина.

В душе Его Преосвященство шевельнулось атрофированное за много лет работы с отступниками, еретиками и ведьмами  чувство сострадания.

- Патрик, дай ей стул – приказал Его Преосвященство.

Женщина тяжело опустилась:

- Благодарю вас – тихим голосом сказала женщина.

 Его Преосвященство кивнул головой и чуть улыбнулся. Он налил в бокал вина, привезенного ему из монастыря, протянул его ведьме: 

- Как тебя зовут? 

- Магдалена.

- Магдалена, – Его Преосвященство с удовольствием покатал во рту лидирующие консонанты М–Г-Д женского имени. - Как грешницу, спасенную Господом нашим Иисусом Христом. Только та Магдалена покаялась в грехах своих и стала на путь благодеяний, а ты нет. Почему ты не покаялась?

- Мне не в чем каяться, Ваше Преосвященство.

- Вот как – Жан–Марк подошел к столу, вытащил оттуда дело и, постучав по нему пухлыми пальцами, поинтересовался:

- А это что? Тут и колдовство, и гаданье, и порча домашнего скота, покушение на миропорядок и демонизм, и шабаши, и половое сношения с дьяволом… 

Женщина, грустно покачав головой, ответила:

- Ваше Преосвященство, если бы вас подвергли таким пыткам, каким подвергали меня, то чтобы избавиться от невыносимой боли, вы бы заявили, что являетесь не только служителем дьявола, а им лично.

- Никто тебя не пытал – вступил в разговор начальник тюрьмы. – К тебе были применены  дозволенные его святейшеством меры дознания.

- Хороши меры – женщина подняла юбку. Его святейшество увидел обезображенную испанским сапожком ногу.

- Не смущай взор его преосвященства своими прелестями… Блудница!  – Патрик одернул  юбку.

- Хороши прелести – усмехнулась женщина. – Хотя когда-то они были. И тот, кто их добивался,  не получил и написал на меня донос. Не добившись моего расположения, он оклеветал меня, Ваше Преосвященство.

- Женщина рухнула на колени – помогите мне, умоляю!

- Ты только за этим и пришла? – Поинтересовался Жан–Марк. – Тогда мне не о чем с тобой разговаривать! Не я решаю твою судьбу, а суд. Суд же вынес вердикт – виновна. Оспорить решение суда я, если бы даже и хотел, не могу! Уведи ее, Патрик. Прощай, женщина, и да простит тебя господь наш Иисус Христос.

Патрик схватил Магдалену за шиворот и потянул к двери.

- Нет, погодите, Ваше Преосвященство, я хочу вам еще что-то сказать. Выслушайте меня. Дайте мне всего несколько минут? 

- Патрик, оставь ее.

Начальник тюрьмы отпустил женщину.

- Говори,  – Его Преосвященство указал Магдалене на стул.

- Пусть он выйдет – попросила женщина. – Это личный разговор.

- Подожди за дверью, Патрик  – приказал Жан–Марк.

- Но это не положено, Ваше Преосвященство.

- Ничего, сделаем исключение.

- Но я хотя бы свяжу ей руки. Вы даже не можете себе представить, на что способны эти порождения ехидны.

- Почему же не могу. Я еще пока не лишен чувства воображения, – улыбнулся, вспомнив о школе для сочинителей судебных историй, Его Преосвященство. - Но с Божьей помощью я справлюсь с этой ядовитой змей, да и ты стой за дверью. 

Патрик вышел из кабинета. Его Преосвященство налил в бокал вина и протянул ее Магдалене:

- Пей и рассказывай, только быстро - у меня вот-вот должно начаться заседание комиссии.

Женщина выпила, вытерла рукавом губы и стала быстро рассказывать.

- Ваше Преосвященство, у меня есть Винилины книги.

- Кто такая эта Винила и что это за книга? - спросил Его Преосвященство.

- Винила – это прорицательница….

- Ага, значит ведьма. Хорошо, продолжай.

-Легенда гласит, - продолжила свой рассказа Магдалена, - что Винилины книги попали в Аргонею пять веков назад…

- Что такое Аргонея?

- Аргонея, Ваше Преосвященство, это огромный материк, что ушел под воду пять тысяч лет тому назад.

- Если он ушел под воду, - усмехнулся Его Преосвященство, - то как же уцелели книги?

- Книги не тонут, Ваше Преосвященство - спокойно ответила Магдалена.

- Допустим, – согласился Жан–Марк. – Но ты сказала книги, а мне сказала, что у тебя есть одна книга, а где остальные?

 - Да вы не перебивайте меня, Ваше Преосвященство, а слушайте.

- Хорошо, продолжай, – согласился Его Преосвященство.

- Так вот, эти книги Винила предложила купить за неслыханную цену Аргонейскому царю. Государь посчитал, что девять сомнительных свитков того не стоят.

- Никто, будучи в здравом уме, - ответил он на предложение, - не станет этого делать, женщина.

Винила как только услышала отказ царя, тут же сожгла три свитка и предложила ему оставшиеся шесть за первоначальную цену.

- Да ты с ума сошла! – воскликнул государь. 

Тогда женщина сожгла еще три книги и снова повторила свое предложение.

- Да я прикажу тебя за это бросить к голодным львам! 

- А разве в твоей этой Аргонее водились львы?

- Разумеется.

- Врешь, колдунья! – Жан–Марк сильно хватил кулаком по столу. – Львы и прочие хищники были сотворены Создателем на Земле, а  не на какой-то там дьявольской Аргонее.

- Ваше Преосвященство, мы говорим с вами сейчас не о сотворении Земли, а о Винилиной книге - вернула разговор в русло темы Магдалена. – Если хотите, то позже мы могли обсудить и вопросы мироздания.

- Упаси меня Господи от подобных дискуссий с ведьмой – Его Преосвященство быстро перекрестился, поцеловал свои пальцы и продолжил: - Продолжай лучше говорить о книге. 

- Так вот, - продолжила Магдалена, - Винила только усмехнулась в ответ на царскую угрозу. Взяла, да и сожгла еще две, и тут же попросила за оставшуюся книгу еще большую цену! 

Наконец государь понял, что рукописи эти непростые, и купил уцелевшую книгу, после чего Винила исчезла. Эта книга сейчас хранится у меня – закончила свой рассказ Магдалина.

Его Преосвященство встал. Походил, разминая затекшие ноги,  по кабинету. Вновь сел за стол и спросил: 

- Почему же ее не нашли во время обыска… твою эту книгу? 

- Потому что она спрятана в потайном месте. Если вы отпустите меня, я укажу вам место, где она хранится.  С помощью этой книги вы можете изменить свою судьбу. Вы можете стать, например, святейшим папой, управлять миром...

- Почему же ты не купаешься в богатстве, а сидишь в тюрьме? – усмехнулся Жан-Марк.  – Почему не управляешь миром, а вскоре сгоришь на костре?

- Потому что посвященный, а я таковой являюсь, не может воспользоваться знаниями и силой в ней содержащейся. 

- Ага, так ты у нас посвященная!

- Да.

- Ну, вот –  криво улыбнулся Его Преосвященство, - а говоришь, что осуждена напрасно.  Нет, дочь моя, наш суд никогда не осудит невиновного человека.

- Ваше Преосвященство, за достойную сумму денег наш суд осудит, кого угодно… вам ли этого не знать…

- Молчи! Порождение ехидны! – Его Преосвященство стукнул кулаком по столу.  – А лучше говори, что  в этой книге? 

- Я осуждена, - продолжала, не взирая на окрик, Магдалена, -  Ваше Преосвященство, не по этому делу, а по наговору его сия…

- Прекрати болтать, грешница, а то я прикажу вырвать тебе язык! Его сиятельство не стал бы порочить безвинную душу. Сама сказала только что, что ты посвященная. Стало быть, ведьма. Где твоя книга, колдунья!? Укажи ее местонахождение. Я с ней ознакомлюсь, и если она действительно может то,  о чем ты только что рассказала, то я помогу тебе вновь обрести свободу.

- Я укажу место, вы  заберете книгу, а меня сожгут на костре.

- Даю тебе слово, – пообещал Его Преосвященство. – Если книга действительно стоящая, то я тебя освобожу.

- Вы не обманете меня?

- Я же сказал, что нет.

- Поклянитесь.

- Может быть, мне еще стать на колени перед ведьмой? – возмутился Его Преосвященство. 

- Я не ведьма!

- Говори, где твоя книга?

Магдалена, приложив к губам палец левой руки, указательным пальцем правой подозвала к себе Его Преосвященство.

- Нас могут подслушать - тихим голосом объяснила она Жан–Марку.

- Говори – подставляя свое ухо к женским губам, приказал Его Преосвященство.

На следующий день Магдалену в клетке для диких зверей привезли на площадь. Там уже бесновалась празднично одетая по поводу сожжения ведьмы  толпа. Тюремщики вытащили обреченную из клетки и передали палачу. Рядом с ней поставили клетку, в которой сидела черная кошка.  Палач вывернул руки осужденной и потащил к ее обложенному соломой постаменту. 

- Стой смирно, - Возведя ее на эшафот и прислонив к столбу, приказал палач, - Стой смирно, если не хочешь долго жариться на огне.

 Палач поднял валявшуюся на эшафоте веревку и крепко, так что невозможно было вздохнуть,  привязал ее к столбу. 

- Он меня не обманет. Он же обещал, – бормотала женщина. – Ведь он дал слово.

- Грош цена слову сатаны, – затягивая последний узел, сказал палач. – Он всех обманывает.

В это время к эшафоту подошел Его Преосвященство.

- Вот твоя книга, ведьма. – Сказал Его Преосвященство и поднял над головой обтянутый телячий кожей манускрипт. – Я положу рядом с тобой, чтобы лучше горел костер.

- Но это не моя книга! Люди, он обманул меня! Он взял мою книгу, а в костер кладет, пустую бумагу. Ваше Преосвященство, вы украли мою книгу. Вы обманули меня. Как вам не совестно? Вы будете гореть за это в адском огне.

- Закрой ей рот, – приказал Жан–Марк.

- Не сжигайте хотя бы кошку, – жалостливым голосом попросила Магдалена. -  В чем повинно перед вами бедное животное?

- Молчи, сатанинское отродье, - истязатель сильно ударил Магдалену по лицу. Голова ее безвольно упала на грудь.

- Поджигай, – приказал Его Преосвященство, и быстро перекрестившись, пошел к трибуне для официальных лиц.

Палач поднес факел к соломе. Она вспыхнула синеватым пламенем и тотчас же яркие жаркие языки пламени коснулись ног Магдалены.

Женщина очнулась, подняла голову и, взглянув к уже усевшемуся на свое место преосвященству в глаза, крикнула:

- Будьте вы прокляты!  - крикнула Магдалена в пасмурное осеннее небо и добавила, – и те, в чьи руки попадет эта книга!

- Гори! Гори, ведьма! Гори! – Радостно заорал собравшийся на площади народ. – Гори!

В костер полетела клетка с кошкой.

И тут произошло невероятное. Ведьма вместо того, чтобы гореть, стала растворяться в воздухе, за ней веселой трусцой побежала черная кошка, а вместо них на костре загорелось Бог весть откуда взявшееся соломенное чучело. В шуме пламени  слышался демонический смех.

- Ведьма колдует! Ведьма колдует! – Народ бросился бежать с площади. За ними  бросились официальные лица.

Палач, видевший за свою карьеру и не такое, остался возле костра и поддерживал пламя до тех пор, пока на его месте не осталась только груда синеватого пепла. Истязатель собрал его в мешок и высыпал пепел  в специально вырытую для этого яму.

- Отче наш…

Прочел он молитву и забросал яму землей.

  ------------------------------------------------------------------------------------------------------------ 

- Вы не боитесь быть проклятым, мой друг? – Закончив рассказ, спросил ректор у Яблонского. – Не боитесь, так сказать, кары небесной!? 

- А вы, Дмитрий Алексеевич? – Вопросом ответил Яблонский.

- Я, мой милый, прожил на свете столько, что уже ничего не боюсь, а вам жить еще да жить. Так что подумайте?

- Да шучу я, шучу, – поспешил успокоить ректора Яблонский. – Подтруниваю. Не нужна мне ваша книга, я хочу остаться в столице.

Дмитрий Алексеевич пробарабанил по столу своими аристократическими пальцами ритмический рисунок и сказал:

- Я пригласил вас сюда, мой друг, не в КВН играть! Не сценарий для институтского капустника писать, а по серьезному делу. Поэтому шутки в сторону.

Ректор замолчал и принялся чиркать шариковой ручкой пометки на полях лежавшего перед ним документа. Закончив, он продолжил:

- Дело ваше. Вы можете в нее  влюбиться, жениться, нарожать с ней кучу прелестных дитятей, но книга в кратчайшие сроки должна лежать вот на этом, - Дмитрий Алексеевич ударил кулаком по полированной поверхности, – столе. В противном случае, я вас в порошок сотру. Зарубите себе это, мой друг, на вашем греко–римском носу. Ну, а если все пройдет гладко, то вы получите свободное распределение. И оставайтесь себе Бога ради в столице. Я только буду этому рад. Ну, собственно и все! На этом будем считать разговор законченным.

Ректор протянул студенту руку. Яблонский пожал крепкую сухую ладонь и направился к выходу.

- Да, вот еще что, – остановил Яблонского хозяин кабинета и, протянув ему коричневую сторублевую купюру, сказал:

 – Это вам на любовные расходы: кино, вино и прочие деликатесы.

Картина пятая

Со дня знакомства Яблонского с Катей прошел месяц, звонко-синий апрель. С необычайно яростной грозы начался май.

Свежим, вымытым ночным ливнем, утром Григорий шел с папкой подмышкой и напевая придуманную им только что чепушенцию, вроде «…я молод, красив, здоров и счастлив чрез это безмерно» по институтскому коридору.

- О, на ловца и зверь бежит! – раздался ликующий  возглас декановской секретарши:

- Это кто же у нас зверь? – приветливо улыбнулся секретарше Григорий. – Не я ли?

- Именно ты. Заходи. Заходи. Звереныш...

- В капкан. В капкан. – смеясь, поинтересовался Григорий. – На заклание!

- Какое  заклание! Такого красавца  как ты только на осеменение!

- И в какие такие загоны?

- В ректорский кабинет! Только что звонила ректорская секретарша Наталья Сергеевна и в ультимативной форме потребовала тебя!

- Зачем же я ей понадобился?

- Не ей, а ректору.

- Ну, это меняет дело, по какому вопросу вызывает?

- Не сказала.

 - И когда нужно зайти?

- Немедленно! 

- Значит, я пошел.  Пожелайте мне удачи!

- Я желаю всей душой, - неожиданно запела секретарша, - если смерти - то мгновенной, если раны - небольшой.

- Выбираю рану – засмеялся Григорий. – И иду! 

- Не иду, а бегу.

- А что так?

- Говорят, зол как дьявол!

- Ну, тогда действительно нужно бежать. Бегу.  Лечу. Чу-чу-чу.

Яблонский выбежал из кабинета и сменил чу-чу, на сочиненную утром песенку «Я молод, красив, здоров и счастлив … ха-ха, я счастлив», направился в кабинет Дмитрия Алексеевича.

И от этой песни институтские стены и огромные выходящие на весенний парк окна блистали счастьем. Даже обычно мрачные портреты научных мертвецов, что висели на институтских стенах, сегодня  излучали если не счастье, то спокойствие, а это уже полшага от счастья! 

- Я молод, здоров и…

- Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела. – споткнулось счастье Яблонского о слова, встретившегося у него  на пути проректора по учебной работе. В институте за внешний вид (высокий, худой, бледный и фамилию Трансильванов) все называли его Дракулой. 

- Да я сам, Константин Павлович, - ответил, улыбаясь, на предупреждение Григорий, - кого хочешь съем.

- Ну-ну… смотри не поперхнись!

И проректор скрылся в своем кабинете.

- Хотел сломать мне кайф счастливого человека? Да, только ничего у тебя, у упыря, не получилось. Я молод, красив и счастлив чрез это безмерно!

И в подтверждения этого Яблонский перепрыгнул несколько ступеней и вихрем ворвался в приемную ректора. 

- Что это вы точно на пожар? – испуганно поинтересовалась Наталья Сергеевна. – Спокойней разве нельзя? 

- Но ведь мне сказали, чтобы я не шел, а бежал. Вот я и бегу!

- Бежать, но не настолько же дословно…

- У себя?

- Да.

- А чего вызывает?

- Я не в курсе.

- Говорят, зол как сама преисподняя?

- Есть немножко. У него через час совещание в Обкоме. 

-  Ну, за час он меня не съест.

Секретарша скользнула взглядом по Яблонскому и сказала:

- Такого как вы и за день не съешь. 

- А что, таких как я здесь уже ели?

- Это мы потом обсудим, а сейчас проходите - иначе он меня за то, что я вас задерживаю, без соли слопает! 

- Ну, что вы, Наталья Дмитриевна, я этого не допущу. 

Григорий отворил дверь и вкрадчиво поинтересовался:

- Можно, Дмитрий Алексеевич?

- А, это вы, – буркнул не вписывающийся своей хмуростью в счастливый день ректор.

- Что значит - это вы? 

 – Ничего это не значит. Вы давайте проходите, нечего в дверях торчать. Проходите и садитесь.

Яблонский вошел, небрежно бросил папку на стол и ногой подтянул к себе стул.

- Что это за фамильярности, молодой человек. Вы, между прочим, не в гостях у своего собутыльника, а в ректорском кабинете. Извольте соответствовать…

« И этот гад, - подумал Яблонский,  - хочет мне кайф обломать. Ну, я тебе сейчас за это устрою»

- Простите. - Яблонский взял папку в руки и, придвинув стул на место, вытянулся во фронт и отчеканил – Вызывали, товарищ ректор?

- Вызывал – глухо ответил Дмитрий Алексеевич. – Вызывал!

- Я вас слушаю, товарищ ректор.

- Хватит паясничать. Товарищ. Товарищ! – блистательно передразнил его ректор. – Я вам не товарищ. Я вам руководитель. Садитесь.

- Уже сел, – Яблонский опустился на мягкий стул. - И весь во внимании!? Говорите, Дмитрий Алексеевич.

- Благодарю вас, - мрачно усмехнулся ректор, - так вот, любезный, до меня дошли слухи, что вы серьезно спутались с дочерью  Татьяны Алексеевны Вышнепольской… Говорят вы, Дмитрий, так ведь вы ей назвались, собираетесь на ней жениться?

- И это новость вас так расстроила?

- Меня расстроила не новость, а отсутствие новостей, молодой человек.

- Каких таких новостей?

 - Здравствуйте, пожалуйста! - ректор нервно забарабанил пальцами по столу. – Каких новостей! А таких новостей, милый мой, которых я жду от вас уже больше месяца! Как обстоят дела с вашим делом?

- Каким моим делом?

- Послушайте, Яблонский, не прикидывайтесь дурачком. Вы прекрасно знаете, о чем я вас спрашиваю. Как обстоят дела с книгой,  которую я вас просил мне доставить?

- Я женюсь, как вы уже изволили заметить, Дмитрий Алексеевич…

- И что это значит?

- Да, ничего. Просто констатирую факт.

- Из которого я должен сделать вывод, что выполнять мою просьбу вы не намерены? Вы что, любезный,  решили со мной поиграть? Замечательно. Но ведь я же вас предупреждал, что не я, а вы окажетесь в свинячьем положении…

- Ой, ой как страшно! – нагло усмехнулся (пришла пора отыграться за попытку сломать кайф счастья) Яблонский. – Я аж весь дрожу. Да, что вы можете мне сделать, Дмитрий Алексеевич?  Ровным счетом ничего! Так что не нужно здесь устраивать инквизиционный суд. Не получится.

Григорий запел «…я молод, красив,  здоров и чрез это счастлив безмерно…» в коротких паузах он рассматривал свои изящные ногти. 

Ректор некоторое время недоуменно смотрел на Яблонского. Потом вскочил из- за стола и стал нервно ходить по кабинету: 

- Можно только себе представить,  каким будет наше общество лет этак через двадцать! О, Боже в чьи руки мы отдаем наше будущее!?

- В те, чьи воспитали!

- Мы отдаем его, - не слушая Яблонского, продолжал ректор, - в руки хамов и циников. У них  же ничего святого за душой. Живут сиюминутной выгодой. Нужен Дмитрий Алексеевич – мы его используем, а нет, так мы об него и ноги вытрем. Подите прочь, негодяй! Вон из моего кабинета, мерзавец. И запомните, подлец вы этакий, Дмитрий Алексеевич человек не злопамятный, однако же, обиды помнит. И удар не только может держать, но и наносить его тоже умеет! Недаром старый боксер!

- Боксер, что вы говорите! Ну, тогда это меняет дело! Я ведь тоже занимаюсь боксом, а боксер боксеру должен помогать. Так что держите вашу книгу, Дмитрий Алексеевич, – Яблонский, улыбаясь, расстегнул папку и бросил на стол книгу. - Держите.

Как только ректор увидел книгу, то тотчас же хмурое лицо его преобразилось и приняло вид присущее получившим дозу наркоманам, дорвавшимся до жертвы маньякам и вошедшим в нирвану буддийским монахам, то есть выражение  подлинного истинного счастья, которое так безуспешно ищет среднестатистический человек. 

Дмитрий Алексеевич бережно, как гладят по волосам ребенка или любимую женщину,  прошелся ладонью по шершавой обложке. Прислушиваясь к музыке шелеста, перевернул несколько страниц.  Закрыл книгу и, приблизив ее к своему крупному носу, вдохнул в себя ее пьянящий запах.

- Она. Она. – Страстно – эротическим голосом шептал ректор. – Она. Она, моя девочка. О, Боги, наконец-то… 

«Вот это торкнуло его! – Подумал Григорий. – И было бы с чего. Я пролистал несколько страниц, какая то хренотень! Какие-то азимуты. Параллели. Графики какие-то точно по удою молока. И главное непонятно, на каком языке. Как это все прочесть? А ректор от этих графиков,  азимутов  и тарабарского языка прямо-таки на седьмом небе от счастья!  Может самому начать коллекционировать марки или там спичечные коробки и через это стать счастливым человеком? Нет! Нет! Я и без этого молод, красив, здоров и безмерно счастлив» 

- О, благодарю вас, мой милый друг! – Дрожащим от волнения голосом, заговорил ректор. -  Благодарю! Ох, и сделали вы меня счастливым человеком. Я бы даже сказал - архисчастливым!

Ректор перевернул еще несколько страниц, вновь втянул в себя пьянящий его  запах и сказал:

- А вы, милый мой, актер. Ох, актер! Здорово разыграли старика.  Зло, но здорово. А я вас все одно понимаю. Будь я на вашем месте, я бы тоже так поступил. Хотя в мое время мы такое по отношению к власти не то, что допустить, но и подумать даже не могли. Вот время было. Ай – яй, а не время!  Слава Богу, что вы этого не знаете. Кошмарное было время, скажу я вам. Не дай Бог кому еще испытать, но вот эта книжица нам в этом поможет!

- В чем?

- Как в чем? Чтобы время это никогда не повторилось.

- Каким образом?

- Это долго объяснять, мой дорогой…

- Как же… - Яблонский хотел сказать, что как же можно с помощью параллелей, азимутов, графиков и еще массой дурацких символов  изменить власть, но, не захотев ломать ректору кайф, а, нахмурив лицо и запредельным, каким пугали в пионерском лагере по ночам друг  друга пионеры,  голосом произнес:

- А не боитесь Магдалены?

Ректор весело рассмеялся:

- А здорово у вас получается! - Ректор повторил заупокойным голосом вопрос студента.

- Нет, не боюсь! Потому что это всего лишь розыгрыш, шутка, если хотите… Ну, чтобы вас немного пугнуть. Отвадить, так сказать, вас от соблазна завладеть книгой. Вы уж простите старика!  И, кроме того, мы, коллекционеры, любим облечь некоторые артефакты в мистические одежды.

- Так вы не только вор, но и обманщик…

- Послушайте, дорогой мой, - зыркнул на Григория ректор, - вы забываетесь! Во-первых, не я крал, а во-вторых, - ректор сменил гневный тон на дружеский, - я расскажу вам одну историю. У моей мамы была подруга. Еще в студенческие годы попала на встречу с одним известнейшим в ту пору поэтом. Очень хотела, чтобы он подписал ей книгу, но достать не смогла. И вот на вечере увидела - лежит. Схватила и к "виновнику". И ему как на духу призналась. Так и осталось на титульнике "Книги надо красть" и подпись.

Понятно вам, свинтус вы этакий.

Дмитрий Алексеевич растрепал уложенные с утра волосы своего собеседника. 

- И естественно с помощью книги ничего нельзя перевернуть в мироздании. Вот уж Гоголь уж до чего хороший писатель, но взялся писать книгу, которая, по его словам, объяснит людям все, а вышла не книга, а кучка банальностей.

- Понятно, понятно – Поправив вихры, сказал Яблонский и спросил,  - Дмитрий Алексеевич, скажите, а как насчет моего  распределения?

- Да никуда от вас ваше распределение не убежит, а мы сейчас с вами по маленькой за успех грандиозного дела! Даже не грандиозного, а  колоссального дела!

– Но ведь Наталья Сергеевна сказала, что у вас  совещание.

- И что из того? Наше дело, Григорий, важней всех моих совещаний, уж вы мне поверьте, вместе взятых! 

 Вновь была раскрыта потайная дверца и вытащены оттуда лимоны, апельсины, ананасы, шоколад…

- Вот только вместо конька у меня сегодня кубинский ром. Вы как относитесь к рому, мой друг?

- Нормально!

- Вот и отлично, – ректор наполнил рюмки. – Кубинский ром, я вам доложу, отличнейшая вещь. Хотя я уверен, что Кастро со товарищами его скоро угробит. Они уже много чего угробили. Благо, что строят коммунизм!  Сигары кубинские  уже ни к черту! Так что пейте, пока оно еще того стоит. Пейте и  рассказывайте, как вам все это удалось провернуть.

-Да что вы, Дмитрий Алексеевич, очень просто. Так просто, что даже не верится.

И Яблонский рассказал Дмитрию Алексеевичу историю своего знакомства, проникновения в квартиру и похищения книги.

Картина шестая

Несколько дней, после разговора с Дмитрием  Алексеевичем,  Яблонский потратил на, как говорят военные, на рекогносцировку местности, а также на составление графиков ухода и возвращения  объекта - «Крокодильши», как он ее окрестил. Не придумав, собственного пути знакомства с объектом, он решил воспользоваться советом Дмитрия Алексеевича.

- Послушай, друг. - Григорий остановил у дверей вино-водочной точки высокого сутулого алкаша, - вижу, что ты хочешь «догнаться», а нечем. Правильно?

- Ну.

- Могу угостить.

- Так угости, – оживился алкаш.

- Но за маленькую услугу.

- Не вопрос!

В вино - водочном отделе Григорий, по совету «длинного», купил бутылку  «мерзавчик», а в продовольственном - 100 г. ливерной и  четвертинку черного..

Временные компаньоны пошли в пыльный, захламленный битым стеклом, промасленными газетами, рыбьими головами, огрызками яблок, скверик.

- Садись. - Алкаш похлопал по скамейке. – В ногах правды нет.

Алкаш впился зубами в серебристую пробку. Крутанул головой, и пробка со свистом улетела в кусты.

- Ловко ты! – изумился Яблонский. - Тебя как звать? 

- Степа. – представился алкаш.

- Типа  милиционер. – улыбнулся Григорий. 

- А за мента можно и в рог схлопотать!

- Да я пошутил, успокойся. Стихи такие детские есть… про дядю Степу – милиционера…  Ты, что их в школе не учил?

- Ты че мне экзамен решил устроить или как? – Степа сплюнул желтой табачной слюной на щербатый асфальт. – Ты давай, пей и базарь за свое дело, а про стихи мы с тобой после перетрем.

- Короче, дело такое. Сейчас тут пройдет одна девушка.

 -Типа бикса?

- Пусть будет так.  Ты к ней должен подойти…  ну и там  базар – вокзал…

 – Вроде как клеюсь? 

- Правильно! Но тут  выхожу я и даю тебе в торец.

- Ни хера себе дела. – Длинный Степа встал с лавки. - У тебя ж кулаки пудовые! Так не проедет. За пузырь нос ломать? Ищи других лохов, дядя!  А мы пошли…

 - Почему за пузырь? – остановил Степу Яблонский. - За две бутылки водки!

Алкаш остановился. Резко повернулся и быстро сказал: 

- Тогда лучше лавьем рассчитайся. Я на него пять огнетушителей гадкого куплю. Лавье пришлешь?

- Гавно вопрос! Получишь деньгами. – Яблонский достал из кармана десятирублевую бумажку.

Степа жадно потянулась к купюре.

- Э нет, голубь, только после дела.

- А ты возьмешь и кинешь!?

- Хорошо, чтобы ты был спокоен, я дам тебе пять рублей сейчас и пять после дела. Идет?

- Заметано.

- А как я ее узнаю? 

- Я тебе ее покажу.

Временные компаньоны вышли из сквера и остановились в арке. Минут через пять на другой стороне показалась девушка.

Яблонский сказал:

- Вот она. Вот к ней ты должен привязаться.

Яблонский вбежал во двор и устроился (на спрятанной кустами шиповника) чугунной  лавочке.  Вскоре до него донесся громкий Степин голос: 

- Слышь, красава, огоньку не найдется?

– Не курю, – ответил Степе женский голос.

- И не пьешь, и здоровенькой помрешь…

- Дурак! 

- А за дурака ответишь!

- Отпустите руку, больно! 

Как только Григорий услышал эту фразу, он тут же влетел  в подворотню, воинственно сжал кулаки и приказал

  - А ну-ка быстро отпусти девушку.

– А ты кто, дядя? А ты типа Рубин Гуд… ну я тебе…

- Отпусти девушку, мерзавец.

Григорий бросился на «бандита». Пнул его ногой.  Степа вылетел из арки. Яблонский устремился за ним.

- Держи. – Яблонский протянул компаньону вторую «пятерку». 

- Эй, слышь, Робин Гуд, - крикнул вдогонку Степа, - а за пендаля надо бы рубчик набросить?

- Обойдешься.

- Ну, лады.  Будут еще дела, заходи. Помогу. – Сказал он Яблонскому и побежал к вино - водочной точке.

Картина седьмая

Григорий пошел к арке, - «А вдруг она ушла, - испуганно подумал он, - пропали мои десять рублей».

К счастью для десяти рублей объект оставался на том же месте, где его оставил Григорий. 

- Вы в порядке? – Участливо поинтересовался, подойдя к девушке, «герой-освободитель».

- Я да, а вы?

- Правая кисть. - Яблонский болезненно скривил рот. – Сильно болит. Кстати у вас бинта не найдется?

- Ой у вас идет кровь? Покажите. 

- Да, нет, крови нет, но от удара о его противное лицо моя кисть сильно разболелась.  Хорошо бы ее перебинтовать. 

- С собой, к сожалению, бинта нет, а вот дома есть. Пойдемте ко мне домой. Я вам сделаю перевязку.

- А вы умеете?

- Конечно. У нас в институте кафедра военная есть. Мы там врачебное дело изучаем. На случай войны. Ну, вы же понимаете. – Девушка улыбнулась.

- Понимаю. Если завтра… –  пропел Яблонский и засмеялся. – Меня, кстати,  ( Григорий решил взять себе ректорское имя)  Дмитрием  зовут.

- А меня Катя. Ну, так что - пошли ко мне делать перевязку?

- Да неудобно как-то,– заартачился спаситель. - Там ваши родители. Начнутся расспросы, а когда они узнают, как мы познакомились… ну, то есть, что на вас напал хулиган. Они ведь определенно расстроятся. А мне никого не хочется огорчать.

- А бандит прав. – Засмеялась Катя.

- В каком смысле?

– В том, что вы настоящий Робин Гуд!  Пошли, Робин Гуд, вы никого не обидите.

- Почему? У вас, что нет родителей? 

 - Есть, но папа уже давно с  нами не живет, а мама возвращается поздно. Пошли!

- Если так, то можно и пойти.

Молодые люди направились к подъезду.

- На какой? – спросил «лжеДмитрий», поднося палец к кнопке лифта.

- Шестой.

Лифт, натужно скрипя тросами, стал медленно нехотя (точно зная, кого он везет) подниматься вверх. Наконец остановился.  Неторопливо, как будто не желая выпускать Григория, раскрыл створки. Катя вышла из кабины и остановилась возле двери с надписью «Профессор Вышнепольская Т.А.».

«Все верно. – Отметил про себя Григорий. – Попал в десятку».

Катя достала из сумки ключ и стала открывать дверь.  То ли замок не подавался. То ли ключ не справлялся. Одним словом, дверь квартиры, как будто чувствуя, кто в нее должен войти, категорически не открывалась.

- Черт, что такое! – Выругалась девушка. – Черт…

- Не поминайте черта, да еще к ночи. – Погрозил Кате пальцем Григорий. – Лучше уповайте на Бога.

- А вы что же верующий?

- Почему нет. – Улыбнулся Яблонский. - Дайте-ка, мне ключ я попробую.

Яблонский, поплевав через плечо, всунул ключ в замочную скважину.

- Вы не верующий, а суеверный. – Прокомментировала действия своего нового знакомого Катя.

- Суеверие есть первый шаг к вере. – Открывая дверь и возвращая ключ девушке, сказал  Григорий. - Прошу вас.

Девушка прошла в квартиру. За ней в сумрачный коридор вошел Яблонский. По запахам и обилию книг  квартира скорей напоминала публичную библиотеку, чем человеческое жилище.

- Садитесь. – Катя указала на пузатый диван, что уютно расположился, в огромной  с высокими потолками и лепниной, гостиной. – А я пошла за бинтом. Он у нас, кажется, в ванной комнате, в аптечке.

Девушка вышла. Яблонский поднялся с дивана и подошел к огромному книжному шкафу. Прежде чем открыть стеклянные дверцы, он прислушался. Из ванной доносилось хлопанье дверец и скрип отодвигающихся ящиков.

Яблонский, усмехнувшись, подумал:

« Как видно в этом доме с порядком не дружат. Хотя книги стоят ровненько… Книги святое! Интеллигенция!» 

Яблонский отсчитал четвертую книгу справа в первом ряду. Вытащил ее. Прислушался. В ванной заурчала вода.

« Доктор, очевидно, моет руки, - подумал Яблонский. – Готовится к процедуре. Значит, время у нас есть»

Григорий вытащил книгу и увидел во втором ряду, тот самый манускрипт, о котором говорил ему ректор.

«ЛжеДмитрий» взял в трясущиеся и вспотевшие руки «судьбоносную книгу» и подумал.

«Вот исправление судьбы! Вот она жизнь в столице! И главное, как легко. Прямо подарок! Хватай и  беги за свободным распределением!

Нет, так не бывает. В этом кроется какой- то подвох. А может все-таки бывает? Бывает! Бывает, дурак, хватай и беги! Я,  может, схватил бы, если бы со мной была подменная, та, что дал мне ректор. А так нельзя! Придет ее мама, увидит, что нет книги.

 Последует вопрос, кто приходил? Приходил спаситель. Какой спаситель? Ну, такой – то, такой- то. Мама к участковому. Участковый к своим, и в числе, которых несомненно бродит Степа,  стукачам и  быстренько меня вычислят.  Идиот, хватай! Придурок, беги!

-Нет.

-Да!

-Нет!

-Да! 

 Минут пять продолжался душевно – правой конфликт студента Яблонского  и когда он уже почти склонился  «к хватай и беги» , когда он уже  было решился уйти по-английски, не прощаясь, из квартиры,  в ванной комнате скрипнула дверь. Щелкнул выключатель.  Послышались легкие направляющиеся в зал шаги.

Григорий быстро поставил книгу на место. Закрыл шкаф.  Подошел к роялю. Открыл крышку и заиграл вальс Грибоедова.

- О, да вы не просто Рубин Гуд, вы играющий Робин Гуд. И как здорово играете!

- Прямо уж здорово. – Григорий остановил мелодию.  – Так, пустяки.

Кстати о музыке, я заметил у вас чудная библиотека. 

- О, да у мамы прекрасная библиотека. Говорят одна из лучших в столице. Хотя книги меня трогают мало.

- А что же вас трогает?

- Музыка…

- Какая? – Григорий заиграл вальс цветов Чайковского. - Такая?

- Нет, я люблю рок. 

Яблонский сделал крайне удивленные глаза:

- Что вы говорите, -ЛжеДмитрий  виртуозно сыграл джазовый риф, - Неужели?

- А, что в этом удивительного? А ну да невзрачная мымра, вы хотите сказать,  ей, мол, если и слушать так только Баха.

- Зачем вы так. – Поморщился Григорий и заиграл, чуть напевая себе под нос, битловскую  «Michel». – Вы вовсе не мымра. Напротив очень симпатичная девушка. Да я бы мымру и не спасал…

- Ах, вот как! Мымры значит по- вашему не достойны защиты? А  еще говорите, что стоите на первой ступени к вере!

Яблонский понял, что прокололся и стал быстренько исправлять положение. Он встал из- за рояля и, припав на колено сказал: 

- Да это я вроде комплимента. Не совсем удачного… так, что простите…

- Ах, комплимент. За него спасибо…. давайте вашу руку.

«ЛжеДмитрий» послушно протянул руку.

- Да вы садитесь на диван.

 Яблонский беспрекословно выполнил распоряжение.  Девушка села рядом, принялась довольно ловко бинтовать кисть.

«Сама - мымра мымрой, а пальцы прекрасные. – Длинные, изящные, цепкие, ловкие. Просто таки зависть пианистов, а не пальцы»

- Вы пианистка? – Поинтересовался (хотя прекрасно знал от Дмитрия Алексеевича, что Катя занимается на химическом факультете университета) Яблонский.

- Почему вы так решили?

- Ну, потому что у вас в квартире рояль и у вас прекрасные пальцы. Мечта пианиста!

- А это у меня от папы. Все от мамы, а пальцы от папы. Хотя я бы хотела, чтобы было наоборот. Папа у меня красавец.  Я же пошла в маму такая же, как и она мымра.

Яблонский грозно нахмурил брови:

- Прекратите так себя называть. Вы никакая не мымра!

- Мымра. Мымра. Вон и веснушки у меня и угри.

- Глупости. – Решительно заявил Григорий. – Вы еще молоды. Все это пройдет, и вы еще станете писаной красавицы! Вот посмотрите!

 - А вы откуда знаете, что пройдет? Вы что учитесь на косметолога?

Девушка бросила Яблонскому спасительный круг.

- Да, я учусь в первом медицинском… 

- Правда, - удивилась Катя, - а на вид студент физкультурного ВУЗА.

- Что, такой дебильный вид?

- Да, нет, что вы. Просто вы атлетически сложенный человек.

Ну, что пойдем на кухню пить чай? - Завязав последний узел, предложила Екатерина.

- А почему бы и нет!

По дороге на кухню Яблонский, споткнулся, что называется, на ровном месте.

 Квартира явно была живым и враждебным к нему существом.

- Наберите  в чайник воду. – Попросила девушка, когда они пришли на кухню. 

Гость взял чайник и повернул кран.

- Ой, только осторожно. Он плохо работает…

Однако было уже поздно. Из крана вырвался фонтан ледяной воды:

- Настоящий гейзер!  Но ничего мы тебя сейчас укротим. – Гость нырнул под раковину. Перекрыл вентиль.

- Ну, вот и все. - сказал он, отряхивая мокрые волосы. 

- Вы же весь мокрый. Как же вы в таком виде выйдите на улицу? Ведь уже вечер! 

- Ничего не замерзну, – вытирая лицо, волосы, протянутым ему полотенцем, заверил девушку Яблонский. -  На дворе, слава Богу, весна!

- Нет, давайте-ка снимайте рубашку, я проглажу ее утюгом.

 - Годится. – согласился Григорий и выдвинул встречное предложение. – А я пока устраню неполадку. Если у вас, разумеются, найдутся инструменты?

- Да вы что! Ее никто не может устранить. Лучший слесарь района, сказал, что тут нужно делать капитальный ремонт.

- Я хоть и не лучший сантехник в районе, но кое-что умею. Так есть у вас инструменты?

- Например, какие?

- Ключи, пассатижи, отвертки…

- Кажется, что-то такое есть.  Вот здесь.

Катя открыла дверь в кухонном шкафу.

- Так, так. – Копаясь в ключах и гайках, бурчал себе под нос Яблонский.  – Это нам не нужно… это не подходит, а вот это в самый раз.

Катя вышла из кухни, а Григорий нырнул под раковину. Заскрежетал, метал. Донеся стук молотка.

- У меня все готово, – войдя  через несколько минут на кухню, сообщила Катя. 

- У меня тоже, – вытирая, тряпкой руки, заверил  ЛжеДмитрий. – Можете пользоваться.

- Не может быть?

- А вы попробуйте.

Катя открыла кран. Из него упругой струей полилась вода.

- Невероятно! И не поломается?

- Гарантия на сто лет!

- Вы тоже можете пользоваться. - Девушка протянула Григорию рубашку.

- Ух, ты сухая! Даже суше чем была. – Засмеялся Яблонский. – Да вы просто волшебница! 

- Да нет, это вы маг! Спасибо вам…

- А что это мы с вами на вы. Может, перейдем на ты?

- Почему бы и нет. - Согласилась Катя и предложила. – А давайте – как мы выпьем с вами чая…

- Чай на брудершафт? Оригинально! 

Катя, смущаясь, выдвинула альтернативный вариант:

- Ну, можно и покрепче. Вы как к этому относитесь?

- Признаться, я не почитатель крепкого, но по такому случаю… За знакомство! Наливайте! Если есть?

На столе появился пузатый запотевший графинчик водки, сухая колбаса, голландский сыр, баклажанная икра, свежий бородинский хлеб.

ЛжеДмитрий наполнил рюмки, протянул одну из них Кате, и сказал:

- За знакомство, Катя.

Молодые люди выпили.

- Целоваться будем? – держа опорожненную рюмку в руке, поинтересовался Яблонский. – Или обойдемся протокольной улыбкой?

Катя придвинула свои губы к лицу Яблонского и ответила:

- Будем, а почему нет!

«А пошлю-ка я на хер этого Дмитрий Алексеевича, - подумал, целуя девушку Яблонский, - да и действительно женюсь на ней. Она, судя по всему уже вполне готова отдать мне свою руку, сердце и квадратные метры этой огромной профессорской квартиры! Определенно женюсь. Ерунда, что она крокодил. Как там говорил ректор. Вам с ее лица воду не пить. Конечно, нет, а года через два можно развестись, да еще и метры квартирные отсудить…»

 Уже покидая квартиру, Григорий произнес: 

- В следующий раз, если ты позволишь, я приду с инструментами и настрою ваш рояль.

- Ты и рояли можешь настраивать! – воскликнула Катя. – Да, ты просто бесценный кадр.

- Я не только рояль могу, – Обнимая девушку за талию, шутливо сказал Яблонский,  - настроить, но кое-что еще. Яблонский потянулся к ее  губам.

- Только не это. – Запротестовала Катя. Яблонский, разумеется, отпустили бы девушку, но протест был какой- то уж очень слабый. В нем скорее угадывалось «Да», чем «Нет»

Картина седьмая

Прошло три недели со дня знакомства. Они встречались на квартире у знакомого Яблонского – студента института кино Евгения Румянцева. Яблонский, когда-то починил ему (отвергнутую всеми специалистами) любительскую кинокамеру. И за это Румянцев брал с него за «комнату свиданий» трешку, а не пятерик, как с прочих. 

- Мы совершаем с тобой непоправимые ошибки. – Сказала как-то Катя, лежа в кровати и гладя Яблонского по его густым волосам.  – И должны их исправить.

Яблонский улыбнулся и спросил:

- Как же можно исправить непоправимое и, что ты вообще подразумеваешь под ошибками.

Поясни?

- То, что мы с тобой делаем.

- Мы делаем с тобой любовь, но она не ошибка, а благо, дарованное нам для понимания прекрасного.

Екатерина отреагировала на это витиеватое определение требовательным заявлением:

 - Тебе нужно познакомиться с моей мамой.

- Зачем? – обалдело глядя на девушку, поинтересовался Яблонский.

- Потому что я  рассказала ей о наших отношениях.

- Все? - Уточнил Яблонский.

- Все.

- Зачем?

- Потому что она моя мама.

 - И что она должна знать каждый твой шаг? Ты же взрослая девушка у тебя должна быть частная жизнь и личные тайны. 

- От мамы тайны? Какие от мамы могут быть тайны!? Тебе нужно с ней познакомиться!

- Но зачем?

- Как зачем? Нам ведь нужно оформить наши отношения.

- Что значит оформить?

- Пожениться.

- Ах, вот как. Через три недели знакомства жениться! Не рановато ли?

- Ты, против?

- Нет, что ты, напротив! И с мамой я твоей обязательно познакомлюсь, - заверил девушку Яблонский, а сам подумал: « С одной стороны, знакомиться с ее матерью рискованно. Вопросы, выяснения общих знакомых и т.д. и т.п. на всем это можно и погореть, как швед под Полтавой, но с другой стороны, это расширяет мои возможности стащить книгу и остаться вне подозрения. С другой стороны, если ее хватятся, то под подозрение попаду в первую очередь я. И тут выяснится, что я никакой не Дмитрий, а впрочем, какая мне уже будет разница ЛжеДмитрий я или вещий Олег. Влез в эту кашу, так уж нужно хлебать ее до конца»

- Ты, правда, согласен познакомиться с мамой?

- Ну, разумеется, да… Ведь чего хочет дама, того же желает и Бог!

- Это кто сказал?

- Что?

- Ну, про даму и Бога. Вольтер?

- Бог его знает! - Яблонский почесал затылок. – Может и он, а может - я сам  придумал.

- Тогда ты уже на полпути к великим! – Рассмеялась Катя. - Лет через надцать будут говорить, как сказал, Дмитрий… Кстати, как твоя фамилия?

Вопрос этот застал Яблонского врасплох. 

« Черт подери, почему я ей раньше по фамилии не представился. Какую же теперь ей назвать?

…на ум идут все, какие- то Петров, Иванов, Сидоров. А почему собственно пошлые? Они распространенные попробуй, отыщи Дмитрия Иванова или Диму Сидорова.  Жизнь потратишь - не найдешь».

- Как разве я тебе не называл свою фамилию? – Округлив глаза, спросил Яблонский.

- Нет. 

- Иванов моя фамилия. Иванов!

- Что ты говоришь!? – Изумленно воскликнула девушка. – Никогда бы не подумала!

- Почему?

- Потому что ты не похож на Иванова! Я, например, думала, что твоя фамилия  Раневский или Яблонский.

Григорий вздрогнул.  Он бы непременно рухнул на пол, если бы лежал не у стены:

- Почему ты так решила? – Поинтересовался он тихим голосом.

- Что?

- Что я Раевский или Яблонский? 

 - Просто в твоей внешности есть что-то аристократическое и ей подходят именно эти фамилии.

- А.

Григорий успокоился и  перешел на дурашливый тон: 

- А Ивановы, по-твоему, менее аристократичны?

- Почему менее? Вовсе нет. Хотя, по правде говоря, все знакомые мне Ивановы имели довольно простоватый вид слесарей и водопроводчиков.

- Вот видишь, я соответствую своей фамилии Иванов.

- Почему это?

- Потому что я тоже умею чинить водопроводы.

- Точно. – Рассмеялась Катя. – Сантехник, который приходил к нам чинить ванную так и не поверил, что теми инструментами, которые есть у нас дома, можно было так починить водопроводную трубу!

- Ну, вот видишь. Даже сантехник признал во мне Иванова!

Яблонский притянул Катю к себе, и они потешно потерлись  кончиками свои носов. 

- Ну, что ты знакомишься с моей мамой? – Вновь вернулась к теме знакомства Катя.

Яблонскому это уже порядочно надоело, но он решил не менять дурашливый тон:

- Что прямо сейчас? В неглиже? Думаю, она меня не поймет! Мне нужно помыться, побриться, одеться, выпить чашечку кофе и только тогда знакомиться с твоей мамой. Кстати, мне предложили билеты в театр. Давай сходим в театр, а потом уж к твоей маме с визитом?

- Тогда уж лучше в кино.

- Почему в кино? – по-детски надул губы Григорий.

- В кинотеатрах идет новый фильм режиссера  Арсеньева.  Говорят, что это очередной его шедевр.

- Арсеньев. Кто такой этот Арсеньев?

- Ты меня удивляешь, Дима! Не уже ли ты не знаешь  Арсеньева?

- Увы и ах, не знаю. 

- Тогда мы просто обязаны пойти на этот фильм! Ты должен познакомиться с его творчеством!

- Почему должен?

- Потому что это гений кинематографа!  Как говорит моя мама – «Арсеньев - наше все в области кино»

 - Ну, раз так сказала твоя матушка, то мы непременно пойдем  в кино, и на последний ряд, и последний сеанс!

  - Почему на последний сеанс и ряд?

 - Чтобы на «нашем всем» целоваться!  

Катя несильно ударила Яблонского в бок:

- Как тебе не совестно. Целоваться на нашем всем! Это все нужно смотреть и впитывать.

- Ну, если Катя скажет надо, Гоша ответит есть! - Попытался скаламбурить Яблонский. – И будет впитывать!

- Какой Гоша? Причем тут Гоша?

Гоша, так в детстве называла Григория мама, стал быстренько выкручиваться из неловкой ситуации:

- Кто сказал Гоша? Какой Гоша! Где Гоша? Покажите мне его. Я хочу видеть этого человека!

Яблонский грозно  зарычал и  увел разговор в иную плоскость:

- Кстати ты не сказала, когда мы идем в кино и главное, главное, когда мы идем с визитом к твоей маме!? 

- В кино, если ты не против, пойдем в субботу, а воскресенье к маме.

- Прекрасно! В субботу нацелуемся, а воскресенье наедимся. Ты ведь приготовишь свою фирменную тушеную утку?

- Обязательно.

- О, я обожаю!

- Меня или утку?

- Тебя, тебя моя сладенькая курочка. - Яблонский крепко обнял и привлек к себе девушку. – Ты слышишь, как твой петушок обожает свою курочку!

- Пусти. – Выскользнула из объятий девушка. – Мне больно. Пусти.

- Отпускаю, потому что не хочу делать тебе больно – раз и два, поскольку цигель – цигель ой-лю-лю время, а оно для меня деньги.

Катя быстро оделась, подкрасила губки, припудрила носик и вышла в коридор. Вызвала лифт.  Кабина стала медленно опускаться вниз. 

- Погоди, - закричал в шахту лифта Григорий, - ты ведь не сказала,  в какое время мы встречаемся в субботу? 

- Вот ворона! – Донеслось из шахты. – В пять часов вечера.

- В пять часов у Никитских ворот. – Громко пропел Яблонский. – Пусть начнется сегодня наш вечер…

- Не в пять, а в семь.

- Почему в семь? 

- В песне поется в семь часов. А мы встречаемся в пять и не у Никитских ворот, а у кинотеатра «Октябрь»

Яблонский услышал, как открылась кабина лифта, застучали каблучки, хлопнула входная дверь. 

Григорий напевая, вернулся в квартиру. Принял душ. Прибрал кровать и, усевшись в кресле, стал листать журнал «Культура»

В дверях заворочался ключ.  Дверь раскрылась, и в комнату вошел студент института кино  Евгений Румянцев.

- Закончил свиданье? – Поинтересовался он, снимая ботинки.

- Закончил.

- Пришли бабло! – Румянцев протянул руку.

- Держи. – Григорий вытащил из кармана мятую трешку.

- Мог бы и поновее найти, – пряча купюру, буркнул Румянцев. 

- Деньги как не пахнут , так и не стареют! – родил афоризм Яблонский. - Кстати, старик, хочу послушать мнение специалиста. Меня тут пригласили на фильм режиссера Арсеньева. Я о нем никогда не слышал, но тот, кто меня пригласил, уверяет, что это наше все! Так ли это?

«От нашего все» Румянцев  скривился так, словно нечаянно надкусил гнилое и одновременно червивое яблоко:

- Ну, ты даешь… ваще!  Наше все!  Да, у нас в совке ничего своего никогда, по определению не было, нет, и быть не может. Для того чтобы что-то создать, нужна свобода творчества, а у нас ею даже не пахнет. Этот твой Арсеньев не наше все, а всего лишь слабая отрыжка западного артхауза. 

- Так можно идти или нет? – поинтересовался Григорий.

- Куда?

- Да, на его фильм!

- Конечно, можно. Ведь Арсеньев, как и прослушивания Голоса Свободы, входит в джентльменский набор советского интеллигента.

- Понятно. Сходим. – вынес решение Яблонский.

- Сходят с ума, а кинотеатр посещают. - Желчно хмыкнул Румянцев, закрывая за Григорием дверь. 

 В воскресенье Григорий и Катя встретились возле «Октября» В буфете они выпили бутылку лимонада и съели по заварному пирожному.

Закончив, они спустились в фойе и после третьего звонка вошли в зал.

Медленно, словно закат, потух свет, и застрекотала точно, разбуженный сумерками,  сверчок – киноустановка. 

Тягучее начало фильма не пришлось по душу Григорию, но мере раскручивания сюжета менялось и восприятия фильма. Особенно тронули его  умные, смелые и необычные диалоги  персонажей ленты.  После того как на экране появился «Конец» и фильм снят на пленке Шосткинского комбината. В зале стремительно включился свет.

Молодые люди вышли на ночную улицу:

- Ну, как тебе, фильм, Дима?

- Хороший фильм. Даже целоваться не хотелось.

- Правда.

Катя весело рассмеялась, а Яблонский подумал.

«Боже мой, послал бы я Дмитрия Алексеевича ко всем чертям, будь она хоть чуть-чуть красивее»

- Ну, пойдем?

- Пойдем.

Катя просунула свою руку под локоть Яблонскому и молодые люди, обсуждая ленту, направились к ближайшей станции метро.

Уже заходя в вагон, Катя сказала:

- Значит, завтра - мы ждем тебя с мамой в пять часов вечера?

- Разумеется. Я обязательно буду!

Поезд тронулся, унося девушку в темные запутанные лабиринты, столичного метро. 

Картина восьмая

Назавтра с букетиком весенних цветов и тортом для чая в семь часов вечера Яблонский позвонил в дверь. Дверь легко, видимо уже привыкнув к Яблонскому, открылась.  На пороге Григорий увидел знакомую (но все же интереснее, чем она была изображена на снимке, что показывал ему ректор) даму.

- Добрый день. Точнее добрый вечер. Вы, как я понимаю, Катина мама?

- Да, я Татьяна Алексеевна, мама Кати.

 Хорошо поставленным , в котором слышались командные преподавательские нотки, голосом представилась женщина. - А вы Дмитрий?

- Совершенно так. 

- Очень рада, - Татьяна Алексеевна, убрала из голоса командные звуки, и  протянула руку.

Яблонский поцеловал ей руку и сказал, протягивая ей торт и цветы:

- Это вам.

 - Ой, спасибо! - Теперь в голосе Татьяны Алексеевны звучало только очарование. – Ой, спасибо. Это так трогательно.

И она сунула свой нос в скромный пахнущий весной букетик.

- Скажите, куда я могу это определить?  – Расстегивая куртку, спросил Яблонский.

 - Вешайте вот сюда на полку. Давайте я вам помогу.

Татьяна Алексеевна бросилась, помогать Яблонскому. Вешая куртку на крючок, она неожиданно поинтересовалась.

Вопрос этот чрезвычайно удивил Яблонского. Ибо обычно при первых знакомствах спрашивают: о погоде, здоровье, и прочих пустяках. 

- Катя, говорила, что вы вчера ходили с ней на новый фильм Арсеньева?

- Да.

- И как вам?

- Катя, говорила, что вы трепетно относитесь к этому режиссеру. Я слышал, вы называете его - «нашем всем».

Яблонский очаровательно улыбнулся.

  - Ну, я ей задам, – погрозила пальцем в сторону кухни, Татьяна Алексеевна. – Вот только закончит свою тушеную утку.

И задам!

- А я стану на ее защиту. – Яблонский демонстративно напряг свои внушительные мышцы.

- Ну, с таким богатырем мне не справиться.

- Справитесь, ибо на самом деле я очень мягкий и послушный человек. 

- Правда?

- Истинная.  -  Театрально потупив голову, смиренно произнес Яблонский.

- О, да вы актер! Тогда скажите мне как актер, как вам Арсеньевский фильм? Потому что я его еще не смотрела.

- Посмею  с вами не согласиться.

- В чем?

- В том, что это «наше все»

- Вот как! Почему?

- Потому что в «нашем всем» чувствуется присутствие не нашего, а западного артхауза.

- Вот как. – Татьяна Алексеевна с нескрываемым интересом взглянула на Яблонского. - Ну, что ж насчет, влияния западного кино на Арсеньева, вы, безусловно, правы. Но меня интересует и еще кое- что…

Татьяна Дмитриевна замолчала.

- Так что же вас интересует? – Вернул, даму к разговору Яблонский. – Спрашивайте, я с удовольствие вам отвечу.

Татьяна Алексеевна заговорила, поглядывая  в направлении кухни, страстным полушепотом:

- Скажите, Дмитрий у вас с Катей – серьезно. Ваши отношения с ней, я имею в виду? 

- Я…

Татьяна Алексеевна не дала Яблонскому высказаться.

- Она, так много мне о вас рассказывала и с таким упоением. Мне, кажется, что она вас очень, очень, до умопомраченья  любит. Понимаете – любит!

Татьяна Алексеевна замолчала и вновь страстным полушепотом продолжила: 

- Меня это беспокоит. Не перебивайте меня. – Заметив, что Яблонский хочет что-то возразить. – Не перебивайте. У меня не так много времени. Так вот меня это беспокоит. Я поясню. Вы красивый молодой человек, а она, скажем так, далеко не красавица. Вы поиграете с ней и бросите, а у нее больное сердце. Врожденный порок.

«Вот это номер. - Изумился Яблонский – Этого нам только не хватало»

- Ваш обман может убить ее, а вместе с ней и меня. Ведь она единственный родной мне человек. Скажите, ваши чувства к Кате такие же искренние, как и ее к вам? Вы любите ее? Скажите мне честно!?  Потому что, если вы просто хотите поиграть с моей дочерью, то уходите прямо сейчас. Потому что потом будет поздно…

Яблонский стоял и, хлопая глазами, слушал жаркий полушепот Катиной матери. Его коробило, этот просительный тон, направленный к незнакомому, впервые увиденному человеку.  Раздражал ее выпытывающий взгляд.  Во всем этом была не соответствующая этой умной, образованной женщине дикость, которая присуща разве только какой- нибудь безграмотной бабе.  Но, с другой стороны, она мать. Она заботится не только о ней, но и о себе. Ведь она сказала, что она без нее умрет, а разве с такой должностью, положением в обществе, квартирой и шикарной библиотекой охота умирать – нет!

- Если же у вас серьезные намерения, то пообещайте мне прямо сейчас и здесь, что никогда не бросите ее. Пообещайте и все, что я имею в своей жизни, все это будет вашим с Катей. Я оставлю вам эту квартиру, машину, дачу у меня прекрасная библиотека.

« Вот это уже интересно,  - улыбнулся в душе Яблонский. - Библиотека это то, что нам нужно»

 -Мне ничего не нужно. Мне только надо, чтобы моя дочь была счастлива. Понимаете?

- Понимаю.

- Вы обещаете, что сделаете ее счастливой. Вы обещаете мне это?

- Я всегда думал, что счастье- категория абстрактная. – улыбнулся Григорий.

- Счастье – это категория человеческих отношений! Так вы обещаете мне сделать ее счастливой.

- Об…

 Яблонский не договорил, поскольку из кухни вышла Катя:

- А о чем это вы здесь шушукаетесь?

- Да, вот я говорю, чтобы, Дмитрий, не снимал обувь, а он упирается. – Татьяна Алексеевна вернулась к бойкой речи, в которой легко угадывался преподаватель университета. - Вот я ему и подбираю тапочки. Ну, как попробуйте вот эти?

Татьяна Алексеевна вытащила из полки вельветовые тапочки. 

- Может быть, эти подойдут? 

«Вот конспиратор. Как она ловко выкрутилась» Подумал Яблонский, натягивая на ногу тапочек. 

- Вы знаете, самый раз! – Радостно воскликнул Григорий. - Как будто на меня шились!

- Ну, замечательно. Кстати, я даже не знаю, откуда они взялись. Я их впервые вижу! Прямо мистика, какая- то.

- Мама у тебя всегда и во всем мистика. Как только тебя доверили научный атеизм!?

- Мистицизм, - ответила, направляясь на кухню, Татьяна Алексеевна, - не имеет ничего общего с религией.

- Да, а вот Дмитрий,  говорит, что мистицизм это первый шаг к религии.

- Шаг, да, но не религия! – Преподавательским тоном, ответила на это замечание Татьяна Алексеевна и скрылась на кухне.

Оттуда донеся звон бокалов, вилок и ножей.

- Ну, здравствуй, это я. - Пропел строчку из песни, Яблонский. – Правильно я пою?

- Что значит правильно?

- Ну, не путаю слова. Как в прошлый раз… в пять часов у Никитских ворот?

- Нет, - Катя припала головой к груди Яблонского, - Не путаешь.

- Ну, вот и отлично, - Яблонский подул на причудливый завиток Катиных волос. – Поцелуемся?

 - Неудобно. Мама дома.

- У тебя мировая мама! – Фразой из кинохита ответил Яблонский. 

- Ну, только если так. – Улыбнулась Катя и привстав на цыпочки, подставила Яблонскому свои, чуть тронутые неяркой помадой, губы.

– Ну, целуй. Я  обожаю с тобой целоваться!

Молодые люди слились в страстном поцелуе. Через два дня Яблонский явился в квартиру с фальшивкой, которую и поставил на место оригинала. 

--------------------------------------------------------------------------------------------- 

  Вот такая вкратце история. – Поставил точку в своем рассказе Яблонский.

 - История не сказать, что  впечатляющая. – Произнес, зевнув, ректор. – И явно не достойная пера…

- Но триппера?

- Не пошлите, - поморщился Дмитрий Алексеевич, -  дорогой мой, это вам не к лицу.

  - Не буду, Дмитрий Алексеевич, вот получу свободное распределение и не буду! Кстати, как обстоят с ним дела? Вы не передумали? 

- Я же вам сказал, милый мой, что Дмитрий Алексеевич слово держать умеет! Вот оно.

Институтский руководитель вытащил из стола бумагу и протянул ее Яблонскому.

– Можете устраиваться, куда вам заблагорассудится! Ректор замолчал и продолжил, -  Но я бы на вашем месте некоторое время пожил бы где- нибудь в пригороде. Ну, что бы не попадаться на глаза Кате. Ибо я слышал, что она влюблена в вас как кошка в сало)))) 

Зачем же травмировать, в общем – то хорошую девушку. Не так – ли? Впрочем, как хотите. Не буду вас больше задерживать. Печать поставите у Натальи Сергеевны. Всего доброго, и запомните, если вам  что-то от меня потребуется, заходите  без церемоний. Я вам чертовски обязан!

Дмитрий Алексеевич провел Яблонского до двери и уже на пороге протянул выпускнику несколько коричневых бумажек:

- Держите – вам. Вроде  подъемных.

Григорий вышел в приемную и небрежно бросил на стол распределение:

- Наталья Сергеевна, шлепните, пожалуйста, вашу всесильную печать на сию бумагу.

- Григорий, она не моя. Она государственная.

- Правильно без нее эта бумага так и останется листком.

- А что это такое? 

Наталья Сергеевна вытащила очки. Нацепила их на свой хищный тонкий нос. Прочла содержимое.

- О, поздравляю. Сейчас, сейчас мы ее шлепнем…

Секретарша подошла к бронированному (в каком еще может храниться государственная печать) сейфу. Набором цифр открыла его. Вытащила печать. Макнула ее в коробочку с чернилам. Щелк! и бумага стала государственным документом.

Яблонский аккуратно вложил документ в папку:

-  Благодарю вас. – И вышел из приемной... 

Картина девятая

С того самого дня, когда «Манускрипт Магдалены» попала в руки Дмитрия Алексеевича, Григорий перестал встречаться с Екатериной.

Первое время ему ее даже не хватало, но не Екатерины – нет, а тех событий, что были с ней связанны, не хватало пьянящего азарта охотника. Бодрящего адреналина. Однако, сменяющиеся, как в узоры в детском калейдоскопе, события вытесняли и Катю, и Манускрипт Магдалины и охотничий азарт и…

 Нужно было готовиться к защите. Она  прошла как нож по маслу. Был получен и обмыт (в одном из лучших столичных ресторанах) диплом о высшем образовании.

От ресторана осталась боль в голове и печени, и обрывочные воспоминания о некой Тамаре. Вскоре все это вытеснили бумажные дела, комиссии, проверки и, наконец, Яблонский был принят в штат престижного, известного на всю страну, НИИ. Это заведение хотя и было прославленным, но о существовании его, а тем более, о том, что в его лаборатория разрабатывается,  знали немногие.

Но, даже работая в НИИ и занимаясь интереснейшей работой, Григорий нет-нет, да вспоминал Екатерину.

Но тут подоспело одно событие, которое надолго задвинуло Катю на задворки памяти… 

Комсомольское собрание в НИИ, несмотря что на нем собралась, можно сказать, золотая молодежь, ничем особенным не отличалось. Та же рутина и скукотища, что и на любом комсомольском сборище. 

Такого числа….

 Такого месяца….

 Было проведено комсомольское собрание….  Повестка дня такая – то такая. 

Народу присутствовало много. В зале не работал кондиционер, и оттого в нем было нестерпимо душно.

Григорий, еще плохо зная коллектив, сел,  как когда-то в кинотеатре с Катей, на последний ряд.

Не успел, на сцене появиться секретарь и члены Бюро, как уж в зале послышался ропот.

- Давай скорей, секретарь. Не тяни волынку. Жарко в зале.

- Ничего, товарищи, потерпим, как говорится, наши отцы и деды не такое на фронте терпели.

Сказал, взойдя на трибуну и загнав в горло, метал  холенный красивый, и при этом, какой- то дебиловатый, молодой человек  Андрей Быльников.  – И мы потерпим. На повестке дня сегодня у нас первое - отчет Бюро за проделанную в отчетном периоде работу. И второе - персональное дело комсомольца Василия Викторовича Смелякова.

Приступаем к первому. Быльников  скучным монотонным (вгоняющим в сон) голосом начал доклад. С трибуны  зазвучали цифры, имена, фамилии, названия предприятий и прочая выворачивающая душу мутота.

Закончил секретарь свое выступление следующим пассажем:

- Кто за то, что бы признать работу нашего Бюро ВЛКСМ удовлетворительной, прошу поднять руки.

К потолку дружно, точно деревья к небу,  взметнулись руки.

Секретарь молча обвел взглядом зал и, зевнув, объявил:

- Единогласно! А теперь, товарищи, приступаем ко второму:

- А оно, дорогие мои, совсем не вкусное. Дело в том, что член ВЛКСМ Смеляков В.В. публично поставил под сомнение научную работу зав. Лаборатории, члена КПСС и своего непосредственного начальника товарища Свешникова Николая Ивановича. Мы все прекрасно знаем Николая Ивановича. Знаем о его наградах и достижениях…

Секретарь принялся перечислять заслуги зав. лаборатории. Закончив, Быльников, поинтересовался, обращаясь к залу.

- Кто хочет высказаться по этому вопросу, товарищи?

Но никому высказываться не хотелось, а хотелось скорей вырваться из этого зала и побежать кому в кино, кому в театр, кому в ресторан,  кому так попросту поваляться с книгой  на диване, да что там кино, диван – просто-напросто выпить ломающей челюсть стакан холодной газировки.

- Активней, товарищи, активней. – Призвал зал Андрей Быльников.  – Конструктивней. Кто первый?

- А чего мы? Дайте слова Смелякову. – Выкрикнул кто-то из зала. – Он виноват – пусть и отвечает.

- Хорошо. Смеляков, говори! – Приказал, виновнику «невкусного второго», секретарь.

С первого ряда поднялся невыразительный человек в темных очках:

- Можно я с места?

- Хорошо, говори с места.

- Товарищи, - повернувшись к залу, заговорил Смеляков. – вот тут кто- то сказал, что я виноват. Нет, товарищи, я ни в чем не виноват. Все выдвинутые против меня Бюро обвинения – откровенная ложь! 

- Но, но! Ложь!  – Возмутился секретарь. - Ты, говори, да не заговаривайся! А то ведь за такие обвинения можно ответить и перед партийным БЮРО. 

- А я не заговариваюсь и отвечу где угодно, ибо все выдвинутые против меня обвинения -ложь! От начала и до конца! Да, я критиковал работу Николая Ивановича, но не ставил под сомнение его научную работу…

- Это почти одно и тоже. – Перебил его Быльников.

Что вытолкнуло обычно равнодушного к судьбам других людей  Яблонского из кресла? Может  злость, что он должен сидеть здесь, а не заниматься своими личными делами. Может холенное наглое и тупое лицо секретаря. Возможно несправедливость выдвинутых против этого невыразительного, но умного и интеллигентного молодого человека, обвинений. Может статься, тут сказалась и обида за  себя, за то, что ради этого НИИ и этого дурацкого собрания в его стенах, он обманул порядочную и больную девушку…

Яблонский резко встал со своего стула и дерзко заявил:

- Нет, это не одно и тоже.

- Что вы имеете в виду, товарищ, не знаю вашей фамилии. – Привстав со своего стула, спросил Быльников.

- Яблонский моя фамилия. – Представился Григорий и, не дав секретарю вставить слово, продолжил. – Я говорю, что критика и очернительство не одно и тоже. Я знаю суть этого конфликта. Знаю, что Смеляков, критиковал Николая Ивановича! Но кто сказал, что этого делать нельзя? Можно и нужно! Поскольку критика есть тот мотор, что толкает прогресс и науку вперед. Без здоровой критики общество, а уж тем более, научное общество превратиться в болото…

Яблонский говорил долго и страстно. Он называл имена ученных и политиков. Ловко жонглировал цитатами классиков марксизма и вернул даже одно высказывание из Эммануила Канта.

Выступление Григория Яблонского походило скорей на съемки, какого- то обреченного долго лежать на полке,  художественного фильма.

Собрание оживилось. Только что спавшие комсомольцы, вдруг резво, перебивая друг друга, заговорили. Кто-то рвался к микрофону. Кто-то кричал, забравшись на спинку стула. Секретаря вытолкнули из президиума. Президиумный стол завалили на бок.  Красная, сброшенная со стола, скатерть напоминал лужу крови.

- Товарищи! Товарищи! – Безнадежно требовал Быльников. - Соблюдайте регламент.

Но его никто не слушал. Все превратилось в сплошной шум и рев - угрожающий смести все на своем пути. 

Наконец, все высказались, устали, градус спора упал до нулевой отметки, в зале наступила тишина.

Секретарь А. Быльников поправил галстук.  Застегнул пуговицы на жилете «польской тройки» и, выпив полный до краев стакан воды, и сказал, вытирая платком  мокрые губы:

- И  какое решение мы вынесем по второму вопросу? Предлагайте. 

- Да, влепить ему общественное порицание – предложил визгливый женский голос, - и по домам!

- Правильно. – Поддержал ее стройный гул молодых здоровых глоток. – Домой! Домой!

- Кто за то, что бы поставить на вид товарищу Смелякову его поведение, прошу поднять руки.

Зал дружно взметнул, к огромной хрустальной люстре, что висела на потолке, свои молодые крепкие руки. 

- Кто против?

Яблонский встал с места:

- Я против.

- Так и запишем.  Один против. Товарищ… Секретарь почесал затылок, - повторите вашу фамилию и имя отчество.

- Яблонский Григорий Ильич.

- Прекрасно, Григорий Ильич, так и занесем в протокол. Против Яблонский Г.И.  На этом, товарищи, собрание объявляется закрытым.

И в туже минуту члены ВЛКСМ, что табун молодых жеребят,  толкая друг – друга, подкалывая и хохоча над собственными шутками, помчались на всех парах к выходу.

- А вы, товарищ Яблонский, - перекрикивая толпу, обратился к Григорию секретарь, - задержитесь на минуточку.

-----------------------------------------------------------------------------------------

Когда все вышли, Григорий встал с кресла и направился в президиум. Ни секретаря, ни членов там уже не было. Точнее, остался только один член, но назвать членом  высокую белокурую сероглазую красавицу…  да отсохнет тому язык. 

Яблонский, как только вошел в зал, еще перед началом собрания, так сразу положил на нее глаз.

Красавица, складывая красную пострадавшую от коротко восстания простынь, отрекомендовалась:

- Татьяна Алькова.

 «Татьяна, как мою несостоявшуюся тещу. Подумал Яблонский. Сейчас начнет размазывать меня по стенке. Такая может…»

-Это я попросила секретаря вас задержать. Простите, как вас зовут? 

- Григорий Яблонский.

- Очень приятно. – Девушка протянула руку и эротично улыбнулась.  Она вообще была весьма эротична и скорей напоминала девушку с обложки «Playboy», чем члена президиума комсомольской ячейки НИИ.

 - Я вот, что хотела сказать, Григорий. Вы молодчина. Честное слово, умница. Здорово выступили. Расшевелили наше болото, а то ведь все приходят на собрание не поговорить, не обсудить, а только для галочки. Я рада, что в нашем коллективе будет работать такой смелый товарищ.

- Ну, зачем же так официально, товарищ. – Улыбнулся Яблонский. – Можно просто Григорий, или еще проще Гоша.

- Ну, что ж, - засмеялась девушка, можно и просто Гоша. - Только вы уж меня тоже называйте просто Тата.

- Какое прекрасное имя Тата. Поэтическое и очень музыкальное.

- Ну, так уж и музыкальное. – Девушка взяла в руки элегантную сумочку. – Вы не торопитесь - нет? Тогда давайте немного пройдемся и поговорим о жизни нашей комсомольской организации.

Яблонский хотел, было предложить другую тему разговора, но девушка была настроена явно на деловой лад, поэтому он решил:

«Пусть будем, как она хочет. Начнем о жизни комсомола, а там глядишь выйдем и личные проблемы»

. Вы не против?

- Разумеется, нет.

- В таком случае вперед.

Девушка указала на дверь.

  Молодые люди вышли в вестибюль. Спустились на первый этаж и, предъявив свои удостоверения дежурному вахтеру, вышли на улицу.

Верхушки деревьев были окрашены в теплые золотистые тона, а у их подножья лежали фиолетовые тени.

День близился к концу.

- Вам, в какую сторону. – Подставляя девушке свой локоть, поинтересовался Яблонский.

- В сторону солнца. – Ответила девушка.

- Ну, солнца так солнца.

И они неспешно пошли по широкому проспекту.

- …Вы абсолютно правы, Григорий, утверждая сегодня о затхлости и без интересности  нашей комсомольской жизни. Я согласна, ее нужно оживить, но каким образом? Сверху нам спускают скучнейшие резолюции и требуют их выполнения. Личная инициатива не поощряется. Наше мнение игнорируется. Секретарь комячейки- скучнейшая личность плюс оголтелый карьерист! …

- Значит нужно бороться и с секретарем, и с резолюциями и с теми, кто их спускает!

- Бороться с верхами? Ну, это уж, пожалуй, слишком…

- Я же не предлагаю их свергать. – Яблонский сверкнул обаятельной улыбкой. - Я предлагаю только реформировать отношения между верхами и низами. И в этом ничего страшного нет. Напротив – этого требует время.

- Так уж и время?

- Да, да, да. Вы оглянитесь вокруг. Того нет. Этого нет. Это нельзя. Это не разрешено. И было бы, что-то действительно важное, стоящее, а то ведь нет чего? Да элементарных ботинок. В космос, что день запускаем ракеты, а колбасы в магазине нет.

Тата неодобрительно хмыкнула:

- Колбаса – это как-то мелко.

- Это не мелко, а необходимо. Впрочем, Бог с ней с колбасой. Возьмем книги, кино, театр… 

Ведь то, что нам можно читать, смотреть, да и о чем думать, решают за нас. То есть, как вы выразились, спускают сверху. Разве это нормально?

Ненормально! Жизнь требует перемен! И они наступят. И очень скоро. Вот увидите!

Яблонский говорил смело, горячо, зажигательно.

- Все, это очень интересно и мне не хотелось бы прерывать это разговор. Может, продолжим его за чашкой чая? Поскольку я уже пришла. Вот мой дом. 

 Девушка указала на высотное здание. 

- Как ваш?! – Изумился Яблонский. – Это же министерский дом.

- Да, мой папа замминистра строительства. Ну, что пошли гонять чаи?

Яблонский подумав, ответил:

- Да как-то неудобно.

- Что испугались? Ну, вот, а в речах своих вы такой смелый, решительный, категоричный… 

- Да, не я не испугался… просто… чай… в первый день знакомства…

- А какая разница, в какой день приходить пить чай. В первый или десятый? И потом в нашем случае важен не чай, а разговор. Правильно?

Картина десятая

Яблонский прошелся руками по волосам. Поправил галстук и объявил:

- Ну, что ж раз вы называете меня смельчаком, то нужно этому соответствовать. Быть, так сказать,  смелым до конца. Пошли. Надеюсь, ваши родители меня не скушают?

- Да, что вы, - засмеялась девушка, - наоборот, накормят. У меня мировые родители!

Молодые люди вошли в подъезд:

- Как поживаете, Татьяна  Ивановна? – лакейским голоском поинтересовался швейцар. 

- Прекрасно, Михалыч.

- Ну, и, слава Богу. 

– Это со мной. – Кивнула на Яблонского Тата.

- С нашим удовольствием… 

Швейцар нажал на кнопку лифта. Молодежь на быстроходном лифте взметнулась на десятый этаж.

Дверь им открыла  простоватого вида женщина. Яблонский подумал, что это домохозяйка.

- Мама, познакомься, это наш сотрудник Григорий Яблонский. А это моя мама. Нина Тимофеевна.

- Очень приятно, – улыбнулся Яблонский.

- Добрый день. Добрый день. – По- волжски округляя «О» заговорила Нина Тимофеевна – милая, словоохотная, хлопотливая женщина. - Да вы проходите. Проходите. Я как раз самовар поставила. Прошу.

Яблонский вошел в огромную гостиную и впрямь увидел на столе пузатый, сверкающий золотыми боками  самовар.

- А я думал, вы шутите! Про самовар. В шутку называете так чайник. 

- Что вы милый, у нас всегда только самовар. Я с детства привыкла чай из самовара пить. Это нынче из чайников пьют, а разве ж это чай. Да, вы приходите к столу, попробуйте мой чаек и булочек наших попробуйте. Я их сама делаю. Да, я вообще все сама делаю. И пеку и убираю. Другие, знаете - ли, домохозяек держат, а я сама. Я из трудовой семьи. Как же я буду заставлять других на себя трудиться? Правильно я говорю, Григорий?

- Правильно!

- А вот Таточка говорит, что я должна нанять домработницу…

- Я так говорю, - вставила реплику Тата, - потому что у тебя больное сердце, и тебе нельзя перенапрягаться.

-Пере –пере прягать.. Тьфу ты, слово какое выдумала. Я знаете, Григорий, пока за Ивана Николаевича замуж не вышла и на стройке работала, и на фабрике, да и замужем сложа руки не сидела. Теперь вот по состоянию здоровья дом веду, а у нас ведь большой дом. Да, вы садитесь к столу. Чая выпейте с пирожком. Вы, какой любите с капустой, с грибами, у меня всякие есть. Закусывайте, а как придет Иван Николаевич мы и покушаем. У меня гречневая каша с котлетами и борщ красный. Любите борщ?

- Разумеется, люблю.

Не успел гость съесть и двух пирожков, как дверь гостиной распахнулась, и в квартиру валкой походкой вошел медведь. Разумеется, не медведь в чистом виде, а плотно сбитый и какой- то весь волосатый - Иван Николаевич Альков.

«Откуда у таких простаков такая изящная дочь?» -взглянув на Ивана Николаевича, а потом на его жену, подумал Григорий.  

- Здравствуй, Иван Николаевич, – обратилась к мужу по имени отчеству хозяйка дома.  -А у нас гость.

- Я вижу. Вижу. Иван Николаевич. – Хозяин протянул свою крепкую ладонь Яблонскому. 

Яблонский пожал руку хозяина и представился:

- Григорий

- Наша, рука, крепкая рабочая! - Похвалил пожатие Яблонского хозяин. – Да, вы присаживайтесь. Ну, что у нас, мать, сегодня на обед? Мечи все на стол. Я голодный, как медведь после зимней спячки.

- Сейчас, несу Иван Николаевич. Несу, дорогой.

Хозяйка проворно выбежала на кухню. Вначале Нина Тимофеевна вынесла огромный поднос, заставленный различными закусками. За ними огромную фаянсовую миску с дразнящим ноздри красным борщом. За борщом последовала огромное блюдо с развалистой крупинка к крупинке гречневой кашей. Потом появилась гора, с золотистой корочкой, домашних котлет. За ними явился графинчик домашнего, как объявила хозяйка, изготовления, водочкой. За водочкой на стол взбежали: вишневый, грушевый, клубничный компот, а уж за ними взобрался густой черничный кисель. Ко всему этому компото- кисельному раздолью были поданы. 1.Сдобные булочки. 2.Пирожки. 3. Пирожные. 4.Кремовый торт. 

- Ну, Григорий, за знакомство. Употребляете? – Указав на графин, поинтересовался Иван Николаевич.

- Да. 

- И правильно! – Обрадовано воскликнул хозяин дома. - Рабочий человек может и должен выпить! 

- Папа, но Григорий Ильич  не рабочий человек, а научный сотрудник. – Возразила Тата. – Он работает в моем НИИ.

- Какая разница, где он работает. Главное - работает. Значит человек рабочий.  Правильно я говорю, Григорий?

- Правильно!

- Тогда поехали!

Иван Николаевич опрокинул маленькую рюмку в свой огромный рот и принялся за еду.

Такого зверского аппетита гость никогда прежде не встречал. Иван Николаевич, комментируя блюда, что походило на урчания голодного зверя, с молниеносной скоростью поглощал в себя и закуски, и борщ, и кашу. Пока Яблонский ковырял еще первую котлету, Иван Николаевич проглотил их уже добрый десяток. Пока гость все еще посматривал на свою невыпитую рюмку, хозяин дома выдул уже весь графин.

- Ну, кажется, что и ничего! – Похлопывая себя по животу, объявил Иван Николаевич. – Спасибо, мать. Подойди, а то мне трудно встать, я тебе поцелую.

Хозяйка подошла к Ивану Николаевичу, и тот смачно чмокнул ее в красную от беготни щеку.

- Ну, что, Григорий, пока тут женщины буду убираться, пойдем-ка ко мне, брат, в кабинет. Выкурим по сигаре. Наш сотрудник привез мне с Кубы отличные сигары. Ты куришь – то?

Григорий, хотя и не курил, ответил:

- Так, балуюсь.

- Вот тебе на! И я тоже балуюсь  – засмеялся хозяин, тяжело поднимаясь со стула. - Ну, значит пойдем, побалуемся вместе! 

Они прошли в рабочий кабинет Ивана Николаевича.  Своей простотой он скорее напоминал артель, чем кабинет: на полу валялись лыко и ивовые прутья, стояли плетеные корзины, в тазах лежали куски глины. У одной стены Яблонский увидел гончарный круг, и столярный верстак, а у другой небольшой токарный станок.

- Не удивляйся, Гриша, люблю в свободное время поработать руками. Руки- то зачем человеку нужны? Не онанизмом же заниматься, правильно? -  грубовато пошутил замминистра. – Вот я и работаю, то сплету, то состругаю, то смастерю чего из металла. Ты, так как насчет руками поработать? Можешь чего?

- Могу, почему не мочь. Мы с матерью вдвоем жили, отец от нас ушел, когда я маленький был. Поэтому приходилось все делать самому, и починять, и поправлять. Многое могу… 

- Молодец, брат, хвалю! – Воскликнул обрадованный таким ответом хозяин. - Садись. Отдыхай! 

Иван Николаевич указал на деревянный резной стул.

 - Сейчас мы с тобой закурим. Посмотрим, что это за сигары такие.

Альков раскурил сигару. Сделал затяжку и закашлялся.

- Вот зараза, крепкие!  Крепче нашего самосада.

- А сигары и  впрямь ничего, а то я слышал, что Кастро их уже загубил.  – Выдыхая дым, сказал Яблонский. – Как впрочем, и ром…

- И где ж ты это слышал? – С веселым прищуром глянул на Яблонского Иван Николаевич. – По вражьим голосам, небось! Да ты не тушуйся, Гриш, не тушуйся, я и сам их слушаю. Специально для этого японский приемник купил.  Вон видишь, на полке стоит.

Яблонский взглянул на полку. Там и в самом деле  стояла «мечта меломана»  - новенький японский музыкальный центр.

- Когда нибудь вместе послушаем. У тебя как с Татой? Жениться, когда думаешь?

Гость с недоумением взглянул на Ивана Николаевича и, захлопав ресницами, ответил:

- Да мы только сегодня с Татьяной познакомились. Иван Николаевич… 

- Ну и что! Ты парень хороший, я это сразу подметил. Татьяне именно такой как ты, и нужен.

- Да, вы шутите, Иван Николаевич!? То ли спросил, то ли констатировал Яблонский. – Я вас не понимаю?

- Альков, брат, такими серьезными вещами не шутит. Раз сказал, женись – значит это капитально!

Иван Николаевич затянулся и замолчал. Выдохнув замысловатый клуб дыма, продолжил:

- Татьяна девушка хорошая. Я ее очень люблю! Да, ты не смотри на меня с таким изумлением.

 «Надо же, - думал Яблонский, - там меня в первый же день сватали, и горы золотые обещали, и здесь хомутают. Как будто я сын  высокопоставленного папаши или сам ответственный работник. А я же никто – ноль. Так чего же они так на меня западают, точно пчелы на нектар? » 

 Иван Николаевич меж тем продолжал:

- Она ведь нам не дочь. Точнее не родная дочь. Родители Танюшкины, наши с женой приятели, погибли во время переворота в африканской стране. Ну, мы и взяли, так как детей у нас своих не было, ее к себе. Вырастил я ее, выучил и она мне как дочь, только я не могу тебе это словами объяснить почему, она мне даже больше чем дочь!

« Ах, вот отчего она на них не похожа. - Подумал Яблонский, и тут в его голове родилась дикая  мысль. - А может - он с ней спал, а теперь хочет пристроить ее замуж? Ведь сам сказал она мне больше, чем дочь. А что так  раньше делали генералы - выдавали надоевших любовниц за адъютантов и помогали деньгами. А он ведь у нас производственный  генерал»…

- Так, что женись, Гриша. 

- Да, что вы Иван Николаевич. – Недоуменно глядя на собеседника, сказал Яблонский. – Я вас не понимаю. Вы шутите.

- Да, что ты все заладил с этими шутками. Альков, брат, человек серьезный. 

Гость тоже принял серьезный вид и торжественным голосом заговорил.

- Ну, а если серьезно, то я вам скажу так. Допустим, я  за.  Допустим, но мы с вами, не знаем, хочет ли этого Татьяна, это раз…

Иван Николаевич не дал закончить Яблонскому.

- Танюшка  тебя в первый день знакомства привела домой, такого никогда не было. Значит, я делаю вывод, что ты ей понравился. Вот так, брат, понравился, а ты мне ту  понимаешь, считалочки устраиваешь. Раз, два, три, четыре, пять я иду искать!

- Может быть вы и правы, Иван Николаевич, может быть я и симпатичен Татьяне, но все одно у меня ощущение неестественности происходящего. Как-то всё очень лихо у нас получается. Вы не находите?

Альков сильно хлопнул себя ноге и ответил:

- А я бывший танкист, Гриша, привык действовать быстро и решительно! Я когда в армии служил, так мы нашей танковой бригадой, в Венгрии быстро порядок навели! А нынче, понимаешь ты,  возятся, возятся. Я тебе объясню почему.  Потому что у нашего правительства утеряна решимость и лихость. Ну, так ты ж посмотри на них.  Дряхлые старики. 

- И все-таки, Иван Николаевич,  простите но, по-моему, весь наш разговор смахивает на какой- то сюр, абсурд, если хотите. 

- Сюр, абсурд, нахватались, понимаешь, слов. Да никакого тут абсурда нет, а есть обычное сватовство. Я тебя сватаю за свою дочь. Понимаешь, сватаю, а не предлагаю, задрав штаны в ЗАГС бежать.

- Иван Николаевичи все-таки я продолжу свою, как вы выразились, считалочку. – Быстро заговорил Яблонский. - Первое, мы, вроде бы, выяснили, теперь второе.

Второе же заключается в том, что, я молодой специалист, зарплата соответственно сами понимаете, не позволит обеспечить вашей дочери  достойную жизнь. Третье еще хуже – живу я в общежитии. Кроме меня в комнате проживают еще два таких же, как я,  молодых специалиста. Куда прикажите мне привести свою будущую жену и вашу любимую дочь?

Яблонский закончил перечисление,  перевел дыхание и уже более спокойно, продолжил. – Так что я вначале займусь улучшением своего материального положения, а уж потом женюсь.

Иван Николаевич громко засмеялся:

- Да, пока ты, брат, будешь улучшать свое материальное положение, то все твои потенциальные невесты превратятся в старух. А кашу, как у нас в народе говорят, нужно есть, пока она горяча. То есть жениться нужно молодым! Так – то, Гришаня! А насчет этих твоих беспокойств, так ты на них наплюй и разотри. Мы и квартиру сделаем, и должность денежную для тебя подберем.

 Иван Николаевич сжал пальцы во внушительные кулаки и произнес.

– Все, голубь ты мой,  в  моих  трудовых, мозолистых руках. Я этими руками для дочери все сделаю.  Только уж и ты ее не обижай.

Иван Николаевич вдруг сделал злое, зверское лицо и изменившимся до неузнаваемости голосом произнес:

- Потому как, если обидишь, Танюшку, то я на одну твою ногу наступлю, а другую вырву. Понял?

И не дождавшись ответа, дружески хлопнул  Яблонского по плечу. Весело засмеялся и сказал:

- Пойдем-ка, Гриша, еще по  Чайковскому!

Они вышли из кабинета, и Иван Николаевич заговорил о себе.

… Я, Григорий, всего своими руками и своей кумекалкой, - он постучал себя по голове, - до всего дошел. И до положения, и до уважения в обществе. А как я трудился, чтобы всего этого добиться! Иван Николаевич обвел рукой свои воистину царские покои. – Ого-го-го! Я ведь, когда в техникуме учился, еще на стройке сторожем подрабатывал и уже тогда грамоты от начальства имел…

 Ты спроси в министерстве, да, да, пойди и спроси, кто такой Иван Николаевич Альков, и любая тамошняя собака ответит тебе, что Альков это голова. И оно, брат, так и есть…

- Ну, вот пошел языком молоть. Больше беленькой не получишь.  -  Ударила мужа полотенцем Нина Тимофеевна. – Не слушайте его, Григорий…

И, правда, выпивший Иван Николаевич сильно привирал. Будучи студентом техникума, он и впрямь работал сторожем. Рабочий график дежурств был расписан странным, но очень удобным для И. Алькова, образом. В одну ночь дежурил Ваня Альков, а во – вторую никакого! В свое дежурство, сегодняшний замминистра, складывал ровным штабелями доски, кирпичи, плитку, цемент и арматуру, а следующей ночью грузил все это в начальственные грузовики.  Начальство не оставило без внимания сообразительного и исполнительного сторожа. 

Так началась карьера Ивана Николаевича Алькова.

- А я и не собираюсь больше беленькую пить, – Иван Николаевич обнял жену за плечи, - мы с Гришей лучше по Чайковскому…

Татьяна, изумленно взглянув на отца, сказал:

- Как ты уже называешь нашего гостя Гришей. Быстро ты…

- А он у нас не только Гриша, он у нас теперь и твой  жених. Я тебя за Григория посватал! 

- Папа! – Воскликнула Тата. – Ты сошел с ума! 

- Ну, ты и впрямь, отец, перегнул палку. – Ударила все тем же полотенцем супруга Нина Тимофеевна. - Совсем сдурел, ей-Богу!

Иван Николаевич рассмеялся, обнял своих дам:

- Да не волнуйтесь вы так, мамочки мои!  Никого я не сватал. Я просто сказал, что Тата и Гриша подходят друг - другу, а там уж ваше дело. Как сладите, так оно и будет. Правда, мать? 

Картина одиннадцатая

С того домашнего разговора прошло три месяца. Григорий уже работал на руководящей должности в министерстве Ивана Николаевича. Жил в отдельной комнате в ведомственной министерской гостинице. Как-то Григорий с Татой  были в одной молодежной компании, зашла речь об университете. Кто-то вспомнил преподавателя научного атеизма Татьяну Алексеевну.

- А знаете. - Сказала, обращаясь (хотя он видел ее впервые) непосредственно к Григорию, эксцентрично одетая, похожая на колдунью из иллюстрации к детской сказке, девушка со странным именем Магда. – А Катя-то ведь умерла.

Яблонский вздрогнул:

-  Какая Катя?  - спросил он девушку. – Я вас не понимаю.

- Катя - это дочь Татьяны Алексеевны. – Ответил за девушку молодой человек. - Я даже ее немного знал. Неужели умерла!? Вот беда. Так беда! Она ведь у Татьяны Алексеевны одна- единственная дочь. Это ее убьет! Определенно убьет! 

- Да бросьте вы о грустном. – Потребовал  хозяин вечеринки. – Давайте-ка, лучше к столу. Прошу садиться.

Весь вечер Яблонский сидел за столом, и вяло, ковыряясь вилкой в закусках, думал о Кате.

-  Да, что это с тобой сегодня, Гоша, какой- то ты не живой. Что случилось? Тебя что так расстроила смерть этой девушки. Ты, что ее знал?

- Нет, я ее не знал, но мне ее жалко. Такая молодая. Вся жизнь впереди, а тут вдруг хлоп и нет тебя такой молодой, нежной, красивой. Заколотили все, что от нее осталось в черный ящик и сбросили в землю. И будет она теперь там  лежать  до скончания веков.  Разве это не печально? Мне всегда жаль умерших, особенно молодых.

- Ой, какой ты, – Тата нежно поцеловала Яблонского в щеку, – у меня жалостливый. Может, пойдем домой?

- Какая ты у меня понимающая, Тата. – Обняв Тату, сказал Яблонский. – Я тебя обожаю!

-------------------------------------------------------------------------------------------------------

 В комнате Яблонского затрещал  телефон. Звонила Тата.

- Гоша, ты не забыл, что в десять у нас встреча с работницей ЗАГСа.

- Тата, дорогая, за кого ты меня принимаешь, как же я могу об этом забыть. Забыть о таком событии! Не ожидал, дорогая. Не ожидал… 

- Ну, прости, Гошик, прости. Я жду. 

- В десять буду как штык.

- Тогда до встречи. Чмок моего Гошика. - Тата оборвала связь.

Яблонский взглянул на часы. Восемь тридцать.

- Позавтракаю где-нибудь по дороге. - Решил Григорий.

Он побрился, натер докрасна щеки одеколоном. Надел чистую рубашку, галстук, новенькие туфли.

Похлопал по карманам пиджака:

- Так расческа на месте, паспорт на месте. Деньги.

«Жених» достал из кармана портмоне. Пересчитал деньги. Ровно сто пятьдесят рублей.

Жалование за последний месяц.

 «Возьму рублей тридцать. - Яблонский отсчитал десятки, потом решил. – А нет, возьму лучше все. Вдруг кольца придется покупать, Тата платье захочет или вдруг в ресторан пойдем. Пусть лежат. Они карман не тянут» Григорий причесался, взглянул на прощание в зеркало.

- Хорош, хорош, - произнес он, стряхивая с пиджака пылинки. – Красавец!  Молод, красив, здоров и счастлив чрез это безмерно. – Пропел он сочиненный некогда мотив.

 Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела. -  Вспомнил Григорий слова проректора. – Дудки, нет такой кошечки, чтобы съесть такого орла как я!

Яблонский улыбнулся отражению и сказал:

– Ну, тронем, брат? Разумеется,  тронем! 

 Он вышел из номера. Спустился на лифте в лобби гостиницы. 

- Григорий Ильич, можно вас минуточку, - лакейским голоском позвал Яблонского швейцар, - тут вам, если так можно выразиться,  пакетик. Извольте получить.

Яблонский взял в руки серый, как арестантская роба, конверт. Вскрыл его, и прочел содержание письма.

«… Вам необходимо явиться в 15 отделение милиции к 9:30 в кабинет № 9. При себе нужно иметь документы, удостоверяющие личность. Старший следователь И. Л. Кривовой…»

Григорий вышел из гостиницы день был хоть и пасмурный, но теплый. Он пошел по проспекту, соображая, что ему делать.

«Вариантов у меня не густо, а точнее всего два. Идти в ЗАГС и не идти в милицию или наоборот. Начнем с милиции. Туда меня вызывают, с какой целью? Ясное дело, допросить по делу о пропаже книги из личной библиотеки Татьяны Алексеевны Вышнепольской. То есть где находится украденная вами книга?  И что я на это отвечу? Промолчу. Сделаю вид, что я ничего не знаю, но у них уже, наверняка, есть показания ректора, а то откуда бы они узнали обо мне? Может Катина мама, в заявлении написал, что я приходил к ним в квартиру. Нет, - отмел это Яблонский, - она не знает мое настоящее имя. Значит ректор! И, как я должен буду отреагировать на показания Дмитрий Алексеевича? Прикидываться дурачком и молчать?  Но в управе молчать не дадут! Что-что, а выбивать нужную им информацию они умеют! Они и мертвого, если понадобится, разговорят. Они все из меня выбьют…  Подключить к этому делу «медведя»? Так Яблонский называл  Ивана Николаевича.  Но там такое всплывет: и ограбление, и сговор, и даже Катину смерть мне пришьют. И правильно, ведь это я убил Катю!  «Медведь», когда это все узнает, то, как и обещал - на одну мою ногу станет, а другую вырвет. Думай, Гоша. Думай, нужно, что-то придумать, без этого никак…» 

Григорий остановился возле незнакомого ему скверика. В нем,  несмотря на бойкое время, не было ни души.  Не успел, Яблонский присесть на сучковатую поверхность скамьи, как на аллее появилась пестро одетая цыганка:

- Давай, погадаю, соколик, всю правду расскажу. Позолоти мою ручку и сам весь в золоте будешь! Уж ты поверь Ляле. Лялей меня зовут! Ляля зря говорить не будет. Давай ручку, голубь. Все расскажу!

- Да отстань ты от меня. Не морочь мне голову. У меня сейчас такое настроение, что я могу и…  – Оттолкнул цыганку  Яблонский. – Отстань, слышишь, тетка, не до тебя мне сейчас.

Цыганка присела рядом с Яблонским, достала колоду карт и, тасуя ее, сказала: 

- Это, соколик, тебе только так кажется, что не до меня, а на самом деле я может твоей судьбой тебе посланная!

Цыганка подвинула ему колоду:

- Сними, милый… 

- Да пошла ты! – Яблонский оттолкнул руку цыганки. Карты рассыпались по аллее.

- Ну, не хочешь на картах. – Поднимая карты с земли, сказала Ляля. – Я тебе и без них твое скорое будущее расскажу.

Ляля спрятала колоду и поинтересовалась, указав на скамью:

- Можно сесть рядом, не прибьешь?

- Не прибью, - усмехнулся Яблонский, - садись.

- А ручку позолотишь?

Григорий порылся в кармане. Вытащил  рубль и протянул цыганке.

- Хватит?

- Хватит, соколик, хватит.

- Ну, тогда говори, я тебе слушаю. Тебе, какую руку правую – левую? - Григорий протянул цыганке  руки.  – Выбирай, короче, сама.

- Да не нужны мне твои руки. Я тебе о твоем будущем и без руки, и карт расскажу. Слушай сюда, соколик, слушай и запоминай. Для начала скажу я, что у тебя в голове и на сердце. В голове твоей дума живет, отчего это на меня девки западают и их папки с мамками. Правду Ляля говорит, соколик?

- Есть такое дело…

Лиля продолжила.

- А оттого это, милый, что ангел за тобой стоит, который одним крылом благословляет, а другим в пучину опускает. Вот тебе с девками вроде везет, а с другой стороны, и не везет…. Теперь скажу, что на сердце у тебя. На сердце у тебя дама бубновая и через нее дорога в казенный дом, а с другой стороны, бумага у тебя в кармане. Ведет тебя эта бумага тоже в  казенный дом к червовому королю. И ты, сокол мой, думаешь в какой из этих домов тебе идти. Правильно? Только Ляля тебе, так скажет, ты ни в какой из них не ходи, потому как ни в одном из них счастья ты своего не найдешь, а найдешь  печаль и уныние. 

Лиля замолчала, а ошарашенный ее словами Яблонский моргал ресницами, не зная как объяснить такую проницательность. Наконец, успокоившись, он поинтересовался:

- И что же мне делать?

Цыганка хитро улыбнулась:

- Позолоти еще ручку. Только не скупись,  и Ляля тебе все скажет, сокол ты, ясноглазый. 

Яблонский, заинтригованный прогнозами Ляли, вытащил из кармана портмоне и протянул цыганки новенькую хрустящую «трешку».

- Держи.

Ляля покрутила купюру и, спрятав в широкой юбке, сказала:

- Вот спасибо, сокол, не пожалел бумаги бедной цыганке. Ну, так слушай сюда.  Ты, сокол, как я уже сказала, в казенные дома не ходи, не ходи, а езжай сейчас на вокзал.

- Зач…

- Ты не перебивай, когда я говорю, потому, как ты мне информацию сбиваешь, а слушай, когда же я скажу, что можешь вопросы задавать, тогда и спросишь.  Так вот, соколик, езжай сейчас на вокзал и садись в поезд, который идет в город, в названии которого первая буква «М» Ты всегда выбирай и друзей и города на букву «М», потому как хранительница и наказательница твоя носит имя, в которой первая буква «М».

Яблонский вспомнил рассказ ректора.

- Не Магдалена ли?

- Может и она. – Обтекаемо ответила Ляля.

- Так ее же на костре сожгли.

- Так то тело сожгли, - многозначительно улыбнулась Лиля, -  а душу не спалишь, соколик, потому как она не горит, не тонет, а мучается. Хочешь знать, что с ней стало с Магдаленой – то?

- Хочу.

- Тогда слушай сюда.

--------------------------------------------------

Магдалена потеряла сознание, а когда очнулась, то увидела,  что стоит она не на площади, привязанной к столбу, а в  мрачном коридоре. Она посмотрела по сторонам. На темных от времени стенах пылали яркие факелы. Взглянула вверх – потолок был так высоко, что скорей угадывался, чем виделся. Вокруг не было ни души. 

- Эй, есть ту кто- нибудь? – Негромко позвал Магдалена. – Есть тут кто…

- Кто, кто.– Пронеслось раскатистое эхо - Есть. Есть.

И вновь гнетущая тишина. Нужно идти, подумала Магдалена, - не стоять же здесь до скончания веков.

И Магдалена, осторожно ступая, пошла по коридору. Над головой чуть слышно потрескивали факелы, а ее осторожные шаги, стократно усиливая, разносило по коридору вездесущее эхо. Долго шла Магдалена и казалось, что не будет конца этом скучном пути, но так не бывает, если есть начало, значит есть…

Наконец, Магдалена увидела, что коридор кончается узкими дверями. Она прошла их, и оказалась в залитой неземным светом огромной, без конца и без края зале. От этого яркого непривычного освещения Магдалена зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела перед собой сидящих в высоких креслах седобородых старцев. Их было трое, но все они как бы копировали друг друга, настолько были похожи друг на друга.  Может быть, это и есть святая троица, о которой говорят людям долгорясники», подумала Магдалена.

- Проходи Магдалена, - Позвал женщину старец, сидящий в середине. – Проходи, мы ждем тебя.

Магдалина удивленно спросила:

- Меня?

- Тебя, тебя, проходи.

- А где я. - Поинтересовалась испуганным голосом Магдалена. – А я, наверное, умерла и предстала перед высшим судом?

- Разве ты не знаешь женщина, - грозно прикрикнул на Магдалену старец справа, - что смерти нет!?

- Разумеется, знаю, почтенный, разумеется, знаю, – извиняющимся голосом пролепетала женщина, - я хотела сказать, что я  поднялась на другой уровень.

- Вот это более соответствует действительности. Сказал то, что сидел посередине.

Но за то, - заговорил старец, что  сидел по правую от Магдалены руку. - что ты дрогнула перед долгорясником и вымаливала себе пощаду. За то, что из- за тебя священная Винилина  книга попала к ним руки, ты не перейдешь на другой уровень. Ты останешься между этим  и тем миром и станешь вечной хранительницей книги.  Но за то, что ты вытерпела огненные мучения, мы даруем тебе право миловать и наказывать тех, в чьих руках окажется Винилина книга. Свет погас, комната и кресла пропали. И Магдалена оказалась в сероватом эфире. Справа от нее сиял небесный огонь. Слева сияло неяркое земное солнце

---------------------------------------------------------------------------------

- Вот так, драгоценный мой. – Закончила цыганка свой рассказ.

Яблонский поднялся с лавки и возмущенно заговорил:

- Ты, что тоже меня, как ректор, попугать решила?! Так ничего… - Яблонский прервал свою речь и воскликнул. -  А я понял, ты с ним заодно! Это он тебя подослал мне сказочки – страшилки  рассказывать. Чтобы я испугался из города уехал, а он на меня стрелки переведет!?  Езжай на

 « М»! Э. М. Н. Екелэ – мэне! – Передразнил цыганку Яблонский.  - Я что, по-твоему, идиот!? Я знаешь, как рисковал, чтобы остаться в столице…

- Да эта твоя столица, - перебила его Ляля, -  она скоро сгорит и под землю, под землю уйдет, а на месте ее море будет разливное с островом Буяном посередине. 

-  Сгорит. Уйдет. Это еще бабушка надвое сказала. Я такие усилия приложил, а теперь возьму вот так все брошу и уеду, Бог знает куда? В какой – то город «М» и что я в том «М» буду делать? В карманный бильярд играть! – Пошло сострил Яблонский. – Ха- ха. Дудки. Я вот возьму и не послушаю тебя дуру! Никуда не поеду. Здесь останусь.

 - Я может и дура, но только если ты меня не послушаешься, а пойдешь сегодня в казенный дом, то уедешь ты сокол, в дальние края за Кудыкину гору  на свою погибель.

- Да, врешь ты все! Врешь…

- Вру? Но за вранье, – Ляля вытащила купюры, - я денег не беру. Возьми их обратно.

- Ну ладно, ладно. Оставь. Ты же работала.

 Яблонский задумался, но все варианты, рождавшиеся в его голове, только подтверждали Лялин совет бежать, бежать.

- Хорошо, я тебе верю. И сделаю, как ты говоришь.

Ляля торжествующе взмахнула руками: 

- Вот это правильно, милый, Ляля дурных советов не даст. Ты сейчас, драгоценный мой,  прямо сейчас лети, сокол,  на вокзал! Паспорт, деньги есть? 

- Есть! Ты знаешь, я их как нарочно сегодня утром с собой взял. Денег, правда, немного, впрочем, у меня дома еще есть. Можно съездить. - Яблонский поднялся со скамейки. – Я съезжу…

Ляля сильно дернула его  за рукав пиджака:

- Ну-ка сядь, соколик, и слушай. Так вот, драгоценный мой, нарочно в жизни ничего не бывает. Все свой умысел имеет.  А домой ты, яхонтовый, не ходи. Тебе теперь назад дороги нет – только вперед.

- Но денег же мало…

- Найдешь ты там деньги. Ты там все найдешь. – Пообещала Ляля. - Не сразу, но найдешь. Да ты там долго жить не будешь, и года не пройдет, как ты из этого города уедешь…

- Куда? - Поспешил с вопросом Григорий.

- Ты, сокол мой, а) старших не перебивай б) уедешь далеко- далеко, и будешь там богатым и успешным. Только одно плохо: мать ты свою больше не увидишь.

- Почему не увижу, я, что…

- Все, милый мой, больше я тебе ничего не скажу.

Прощай, сокол, хотя нет, вот возьми-ка вот это, - Цыганка, протянула Григорию, болтающуюся на суровой нитке, старинную монетку. – Она тебя защитит и охранит.

- А…

Хотел еще что-то спросить Григорий. Но цыганка неожиданно быстро, оставив после себя быстро вращающуюся в воздухе воронку, исчезла. 

Григорий недоуменно пожал плечами.

«Почудилось что - ли? Или правда она была, эта Ляля?  Вроде не почудилось. Вот и монетка  у меня осталась. Так ехать в «М» или не ехать? А сделаем, как карта ляжет. Если ляжет орлом - поеду. Григорий подбросил монетку в воздух. Вышло - ехать.

Яблонский повесил монетку на шею и вышел из скверика. Спустился в метро и вскоре вышел из не него на огромную площадь. Перед ним стояло три вокзала.

«Налево пойдешь, смерть найдешь. Направо пойдешь горя хлебнешь. - Вспомнил Яблонский отрывок из детской сказки. - А пойду-ка я в центр»

Он вошел в шумный вокзальный зал. В нем царила присущая вокзалам суета и многоголосица. Из репродукторов женский голос ежеминутно объявлял: прибывающие и отбывающие  поезда. Яблонский с детства любил железнодорожную суету. Будучи еще школьником он часто приезжал на вокзал, смотрел если дождь из окна, а если было тепло то с перрона,  как уходят поезда. Как скрываются они, унося своих пассажиров в неведомые дали. Он все мечтал, что когда-то и его унесет скоростной экспресс, что стоял на их станции не больше минуты,  в далекие счастливые дали. 

Яблонский подошел к расписанию поездов. Нажал на кнопку «М». Залопотали металлические пластинки, наконец, утомленные бегом, остановились, и Григорий стал читать информацию.  Закончив, он посмотрел на часы. Поезд уходил через полчаса. Григорий задумался, потом безнадежно махнул и пошел к кассам. Очередь по счастью оказалась короткой. Вскоре он уже протягивал в окошко две десятирублевых  купюры. 

- Один билет. – Попросил он у миловидной хорошенькой кассирши. – Плацкарт. 

- Но это очень много. – Улыбнулся ему из, окошка девушка. – Хватит вот только одной бумажки. 

«Улыбается - хороший знак, - Подумал Яблонский. - Обычно они только лаются…»

Девушка протянула ему билет и еще раз мило улыбнувшись, пожелала:

- Счастливого вам пути, молодой человек…

«Пассажир» зашел в буфет. Взял липкую (загрязнившую пальцы) бутылку пива.

Сделал глоток и болезненно сморщился:

- Как же можно торговать таким пивом? – Спросил он продавщицу. – Оно же несвежее!

- Как это несвежее, - возмутилась буфетчица, - только сегодня утром завезли!

- Не знаю, когда его завезли, но пить его невозможно.

- Мы денег назад не возвращаем! – Категорично заявила продавщица.

- Да, я и не прошу. 

После этих слов возле стола, заискивающе глядя Яблонскому в глаза, появился бомжеватого вида человек:

- Чего тебе мужик? 

- Слышь, мил человек, тебе нельзя его пить, а мне в самый раз, что кислое, что горькое мне пополам.  Можно я допью, а то буксы горят спасу нет!

- Да, разумеется, пей. 

Григорий поднялся из-за стола и направился к выходу.

- Вот спасибо, мил человек, я тебя век не забудет. Если  тебе чего надо будет, ну там то да се, то ты сюда на вокзал приходи, я тут живу,  я те завсегда помогу. Костей меня зовут. Тут меня всякая собака знает! 

- Скоро я уже буду далеко. – Ответил Григорий. – И, вряд - ли, ты мне в ближайшее время понадобишься.

- На Север что ли  едешь? На нефтяную вахту? – Поинтересовался бомж и внес существенное дополнение. - Так это не с этого вокзала.

- Да, нет, я не вахту. Я по другим делам. Так, что прощай, Костя.

Бомж поднял бутылку с остатками пива:

- И ты не кашляй, мил человек. Твое здоровье!

Картина двенадцатая

Вскоре уже Яблонский сидел в поезде. За окном мелькали незатейливые пейзажи: березы, ели, поля… пассажира стало клонить ко сну.

- Следующая станция. – Разбудил его голос проводника. – Попрошу подготовиться. Стоянка поезда три минуты.

«Да, представляю, - подумал Яблонский, -  что – это за дыра, если поезд стоит всего три минуты» 

Григорий, прогоняя сон, похлопал себя по лицу. Помассировал шею. Сделал несколько приседаний. Причесался, глядя на свое слабое отражение в вагонном окне. За ним уже угадывался город. Деревянные простенькие хатки,  крытые жестью «особняки», лишенные индивидуальности многоэтажки, пакгаузы, склады, горы шпал, километры рельс…

Вот мелькнул унылый привокзальный скверик,  киоск «Союзпечать», павильон «Воды – соки». Локомотив, усталым гудком объявив о своем прибытии, заскрежетал тормозами, судорожно дернулся и остановился. Яблонский выглянул в окно и увидел городские ворота. Над ними висел выгоревший транспарант. Телеграфным текстом  «Добро пожаловать в город- орденоносец» зазывал он гостей города на свои: улицы, проспекты, скверы, площади. 

 «Ну, что ж пожалуем»  - Григорий вышел на перрон.

Так как, был он налегке, и  подхватывать ему (чемодан, сумку, рюкзак) было нечего, бодрой (не привлекающей к себе милиционерский взгляд) походкой направился в здание вокзала. Полутемный зал был пуст и , если бы не запах хлорки и торгующая несвежими пирожками, газ водой и подозрительного цвета пивом – торговая точка, то можно было подумать, что город с начальной буквой «М» - мертвый город.

Яблонский прошел в туалет. Там он подошел к давно немытому зеркалу и посмотрел в него. 

 « Вот уже ты и не красавец! – Горько усмехнулся он собственному отражению - Вот и не орел. Прав Трансильванский. Нечего петь по утрам. А мы и не будем! Мы теперь будем серьезней. Верно!?»

Яблонский открыл кран, долго мылся, точно смывая с себя прежнюю жизнь. 

Гость города «М» достал расческу. Причесывался. Посмотрел на наручные часы.  День перевалил на свою вторую половину. « Утром, каких – то пару часов тому назад, я был счастливым успешным молодым человеком, а вторую половину этого дня встречаю каким- то усталым стариканом, практически бомжем. – Отражение горько усмехнулось, но тут же приняв бодрое выражение, энергично заявило.  – Все это философия и томления духа, не время им предаваться. Время искать  жилье, хотя бы на сегодняшний день. Пойти в гостиницу? Нет, этого делать нельзя. Вдруг на меня уже объявили розыск? Ну, если не объявили сегодня, то объявят завтра. Даже если меня не арестуют, то все равно засвечусь»

 Незваный гость города М вышел на привокзальную площадь, обвел ее, как обводит поле боя командир, внимательным взглядом. От площади шли три улицы. Одна на восток. Другая на запад. Третья на юг.

«Направо пойдешь…» Вновь пришла на ум детская сказка. 

«Куда же пойти? Налево расположено отделение милиции, и мне туда решительно не нужно! Направо? Но туда нужно тащиться через сквер – это далеко не безопасно, нарвешься еще на местных алкашей, а прямо вот оно - прямо передо мной»

Яблонский улыбнулся удачному каламбуру… 

Он пересек вокзальную площадь и пошел по узкой мощенной булыжником дороге. Не успел, однако же, «гость» пройти и сотни метров, как дорогу ему  перебежал черный кот. Хотя Яблонский не верил в приметы и любил, в особенности черных, котов, но все же решил не рисковать. Он вернулся на площадь и задумался. Хотя, что ту было думать. Дорога была только одна. На Запад.

«На Запад так на Запад все одно все дороги ведут в Рим, а России к винной точке. Там может, что- нибудь и выгорит»

Яблонский без проблем пересек скверик, вышел на асфальтированную дорогу и, напевая чтобы, таким образом взбодрить себя, бодрый марш пошел навстречу заходящему солнцу. 

Пройдя два квартала, он увидел в стороне от дороги небольшой рынок.

«Вот сюда, пожалуй, стоит зайти. Тут, непременно, и пивная, и  винная точка имеются»

Яблонский вошел на территорию рынка. В ноздри ударил, присущий торговым местам,  запах нечистот. По ушам повышенные децибелы человеческих голосов.

- Семечки, семечки. - Кричала резвая преклонных лет бабка. 

- Яблоки, груши… Яблоки груши. - Тянул точно муэдзин, зовущий мусульман на молитву, плотного сложения мужичок.

- Леденцы на палочке свежие и всегда сладкие. – Предлагал свой незамысловатый товар инвалид с  медалью «20 лет Великой Победы» на груди.

- Корзины для грибов, ягод и прочих нужд. Бери молодой и красивый, - обратилась к Яблонскому веселого нрава дамочка,- бери- не пожалеешь.

«Молодой и красивый» хотел, было заговорить с молодкой, но тут в глаза ему бросилась яркая вывеска «Буфет».

«Сначала зайду в буфет, - подумал Яблонский, - и если там ничего не выгорит, вернусь к этой бабке. С ней, пожалуй, можно кашу сварить. Хотя дамы, к сожалению болтливые, поэтому прежде пробьем местных мужичков»

Он поднялся по ступенькам к двери. Потянул ее на себя. Она с замысловато -  жалостливым скрипом отворилась, и Яблонский вошел внутрь заведения. Там царили:  сумрак, уныние и  вонь.

Картина десять и три

В это утро Николай Николаевич Тришкин встал, как обычно, рано. Пробежался по парку, принял холодный душ, покормил своего любимца хомяка «Нюха», затем сам сытно позавтракал и, поцеловав жену, сказал:

- Я на службу.

Он вышел во двор. Завел свою новенькую «шестерку» и поехал в 15 отделение милиции.

Николай Николаевич служил в другом ведомстве, которое в шутку называли самым высотным зданием города, а в  пятнадцатое отделение он ехал вот зачем. 

Недели две назад тому назад  Николай Николаевича вызвал к себе его непосредственный начальник полковник Сергей Миронович Чеботарев:

- Послушай, Николай Николаевич, у нас на примете есть один человечек. Хотим пригласить его к нам на работу. Так ты уж, братец, - полковник Чеботарев был человеком интеллигентным и мягким и оттого своих подчиненных называл: братцами, дружками,  милейшими человеками и т.д. и т.п. – Назначь ему встречу и прощупай его, как только ты и умеешь.

- На предмет?

- Я что, братец, непонятно говорю или у тебя со слухом проблема?

- Виноват, товарищ полковник.

- Коль виноват так исправляйся. – Дружески улыбнулся Чеботарев. – А я повторю.  Нужно тебе, Николай Николаевич, прощупать одного молодого человека на предмет… Вообщем,  достоин ли он быть работником нашего ведомства. Вот тут его характеристики, рекомендации. По ним он выходит прямо- таки золотой мальчик, но бумага одно, а личный контакт другое. Правильно?

- Так точно, товарищ полковник.

- А раз так точно, то назначь ему встречу, в паспортном столе в 15 отделении милиции и,  как ты умеешь культурно, обходительно и ненавязчиво, чтобы он если не подойдет - так ничего и не понял. В смысле, зачем и для чего его вызывали. Как закончишь разговор с ним, дашь мне знать. Будем думать, годится он нам или нет. Но я думаю, что он сгодится, ибо стоят за ним большие люди. Понял меня, братец?

- Так точно, товарищ полковник. Разрешите идти?

 - Ступай.

Николай Николаевич чуть склонил, выказывая уважение начальнику, голову, мастерски крутнулся на каблуках и вышел, тихо затворив за собой дверь, из кабинета.

Как только подчиненный вышел. Полковник Чеботарев поднялся из-за стола, сделал несколько приседаний, пятачок отжиманий и, почувствовав прилив сил, отворил дверь, что была мастерски спрятана в книжном шкафу, и вошел в небольшую комнатку. На подоконниках, столиках и стеллажах стояли всевозможных размеров и конфигураций горшки и горшочки. В них цвели нежные фиалки, ласковые камелии, неприхотливая герань, загадочные глоксинии, шикарные соцветия зефирантеса и гиппеаструма, воронковидные цветки различных оттенков желтого цвета – алламанда, ветвистая Вrowallia speciosa или бровалия красивая, капризные орхидеи, да чего тут только не было.

- Здравствуйте, красавицы мои, - погладив чудеснейших раскрасок, лепестки камелий, нежно произнес Сергей Миронович. Он  наполнил водой  миниатюрную леечку и, напевая песню  «в парке чаир распускаются розы» стал поливать своих любимцев. 

- Пейте, пейте мои милые, пейте мои хорошие. 

Полковник полил цветы. Присел на стул и стал рассказывать цветам о своих делах:

- Жене нужно в больницу, а место в клинике ЦК не дают. Не по чину говорят вам. Сын пишет, что ему вновь отказали с переводом из посольства африканской страны в капиталистическую державу. Дочь на своего мужа жалуется. Просит, чтобы я на него повлиял, а как я на него могу повлиять? Посадить его что - ли, а дети? Он хоть дурной, но все же отец. Эх, скорей бы уже в отставку. На пенсию: рыбу ловить, да кроликов разводить. Я знаете, каких кроликов, когда мальцом был, разводил! О-го-го. Ко мне даже с областного  зверохозяйства приезжали, опыт перенимали. Вот такие дела, милые мои…

Если бы кто из подчиненных, а хуже того начальство, увидело бы в эти минуты полковника Чеботарева, то заканчивал бы он свои дни на даче, но не на своей даче, а на Канатчиковой.

Картина четырнадцатая

Николай Николаевич тем временем  вернулся к себе в кабинет. Открыл сейф, достал пустой бланк и под музыку Вивальди, что лилась из радиоточки кабинета, вписал в аббревиатуру ФИО  человека, которого только что назвал ему полковник Чеботарев.

Закончив с этой процедурой, Николай Николаевич снял трубку внутренний связи и приказал:

- Евсеева ко мне.

Не успел он положить трубку на аппарат, как в дверь кабинета постучали:

- Входите.

В комнату вошел невысокий, почти карлик, человек:

-  Старший лейтенант Евсеев. Вызывали, товарищ майор?

- Вызывал, вызывал. Вот тебе, голубчик (привычка Чеботарева передалась и его подчиненным) повестка, доставишь по указанному в ней адресу.

- Под подписку?

- Что?

- Я спрашиваю подписку с адресата взять?

Николай Николаевич подумал и ответил:

- Будет дома, то возьми, а нет, так оставь в почтовом ящике.

Понятно?

- Так точно, товарищ майор.

- Тогда выполняй.

- Есть.

Старший лейтенант Евсеев, как недавно и сам Николай Николаевич мастерски крутнулся на каблуках, вышел из кабинета.

  ----------------------------------------------------------------------------------------

И вот сегодня Николай Николаевич ехал в 15 отделение милиции. Он припарковал свою «шестерку» на служебной стоянке и вошел в серое неприветливое строение.

В здании 15 отделения милиции было столько коридоров, коридорчиков, переходов, лестничных пролетов, тупиков и тупичков, что оно легко могло бы поспорить с лабиринтами Минотавра. Однако Николай Николаевич Тришкин досконально знал все тутошние закутки и чувствовал себя как дома. В одном из коридоров он открыл дверь с надпись «Паспортистка»

- Добрый день, Николай Николаевич. – Привстав со стула, поздоровалась симпатично - курносенькая девушка.

- Добрый день, Валюша. – Приветливо улыбнулся Тришкин. – Ты, голубушка, погуляй часик другой… мне тут с одни человечком пошептаться нужно.

- Понятно, Николай Николаевич. Вам чайку принести? Я только, что заварила и пирожки у меня свежие утром напекла. Хотите?

- А почему и нет. – Аппетитно потер руки Тришкин. – Неси, Валюша, неси, милая.

Девушка выпорхнула из комнаты и вернулась с подносом, на нем стоял стакан с золотистым подстаканником, корзинка с пирожками и вазочка с  десятком  шоколадных конфет.

- Вот благодарю, голубушка, уважила старика.

- Какой же вы, право, старик, Николай Николаевич, вы мужчина хоть куда.

- Так уж и хоть куда.

- Куда, куда. – Засмеялась Валюша. - Ну, вы пейте, кушайте, а я побежала. У меня сегодня работы. Во! -  Девушка провела ладонью над головой. – Профсоюзную делегацию за границу нужно оформлять.

- Ну, беги мила, беги, а я как закончу свою беседу, тебе позвоню.

- Хорошо, Николай Николаевич.

Девушка вышла из комнаты. 

Тришкин достал из саквояжа формуляры,  подвинул к себе корзинку с пирожками, взял в руки стакан с чаем и принялся кушать. Прошел час, уже были съедены все пирожки, а от конфеты остались только разноцветные фантики.  Прошел второй - была прочитана подшивка «Крокодила»

Объекта разработки все не было.

- И уже не будет. – Взглянув на часы, сказал Н.Н. Тришкин.

Он  снял телефонную трубку:

- Валюша – это я. Можешь вернуться в свой кабинет.

Николай Николаевич собрал свои бумаги, поставил на поднос корзинку, стакан, а фантики выбросил в мусорную корзину. 

  ---------------------------------------------------------------------------------------

 Н.Н. Тришкин вышел на улицу и посмотрел на свои часы, подарок тестя, «Победа»  День уже перевалил на свою вторую половину.

- В контору. – Приказал машине майор, нажимая на педаль газа.

В «конторе» майор положил  в сейф незаполненные формуляры и позвонил Чеботареву.

- Товарищ полковник, разрешите зайти?

Не прошло и пяти минут, как уж Николай Николаевич входил в чеботаревский  кабинет:

- Слушаю тебя, дорогой. Слушаю, любезный, говори. 

- Товарищ полковник, - слегка опираясь рукой о стул, заговорил майор Тришкин, - Я по вопросу объекта разработки.

- Какого объекта? Какой разработки? – Удивленно вздернул бровь Чеботарев. – Да, ты садись, милый, без чинов и званий - садись.

Майор присел, кашлянул и продолжил свою речь.

- Я

Я, товарищ полковник, веду разговор об объекте, с которым вы мне поручили побеседовать… на предмет, так сказать, может ли он работать в нашем ведомстве. Помните, вы еще говорили, что за ним большие люди стоят?

- А, ну да, конечно, помню. - Ответил полковник, хотя на самом деле ни черта не помнил, ни об объекте, ни о людях за ним стоящих.  – Ну и как прошла встреча? Где твой отчет? Клади мне на стол!

Майор виновато улыбнулся и сказал:

- К сожалению никакого отчета, нет, товарищ полковник.

- Как так нет. – Удивился  Чеботарев. – А где ж он?

Майор привстал со стула и по- военному отчеканил.

- Нет - в виду неявки объекта разработки! 

- Как это неявки? Он что ж, не явился по повестке?

- Так точно.

- Вот это дела. – Полковник встал из-за стола. – А в чем причина – выяснил?

- Нет, я сразу к вам, товарищ полковник. Вы же мне в прошлый раз сказали, чтобы я  после разговора с ним - доложил вам лично.

Сергей Миронович  задумался. Потер виски. Посмотрел в окно на шумную площадь и спросил: 

- А как фамилия этого твоего объекта?

Николай Николаевич сделал паузу, открыл папку и стал листать бумаги.

- Одну минутку, товарищ полковник, одну минутку.

- Да ты, голубчик, должен назубок знать своих объектов, - Раздраженно сказал  подчиненному Чеботарев, -  А ты в бумагах роешься.

- Так точно виноват, товарищ полковник.

- А коль виноват, так исправляйся, мил человек, уж будь так добр.

- Яблонский его фамилия. – Взглянув на характеристику объекта, сказал майор. – Яблонский Георгий Ильич.

Полковник отвернулся спиной к окну.

- А ну-ка, майор, напомни мне, кто его голубчика рекомендовал в наше ведомство?

Н.Н. Тришкин взглянул в бумаги и отрапортовал.

- Отдел кадров министерства строительства. Яблонский работает именно там. Характеризуется отлично. Член бюро комсомола, кандидат в ряды партии, активный спортсмен и участник художественной самодеятельности.

- Ах, вот это кто!– Шлепнув себя по лбу, вспомнил полковник Чеботарев. – Участник, спортсмен, какой же он спортсмен…  он же без пяти минут зять зам министра строительства  Ивана Николаевича Алькова. Мы с ним, с Иваном Николаевичем  в детстве вместе…

Полковник хотел рассказать, как они с Ваней Альковым торговали кроликами, но это как-то не вязалось с обликом «рыцаря плаща и кинжала»

- В общем, росли мы в одном селе. Росли, росли и выросли, и в стариков превратились, вот так-то голубчик, Николай Николаевич.

- Да, что вы, товарищ полковник, какой же вы старик! Вы еще мужчина хоть куда. – Словами паспортистки Вали заверил полковника майор Тришкин и широко улыбнулся.

- Хоть куда. Так уж и хоть куда!

Полковник взглянул на майора и воскликнул:

- А ты что цветешь как майская роза! Объекта профуфукал и улыбается. Ты, мне давай, мил человек, улыбку прячь и быстро найди мне этого, как его?

- Яблонского, товарищ полковник.

- Вот-вот Яблонского. Кстати, а что это у него за имя - отчество, какое- то подозрительное. Георгий Ильич. У него там, в пятой графе чего проставлено? То есть я хочу сказать правильная у него голубчика национальность? 

Майор взглянул в бумаги.

- Правильная, товарищ полковник.

- Ну, а коль правильная, то давай, братец, ищи этого Ильича.

- Разрешите идти, товарищ полковник?

- Ступай, милый, ступай.

Н.Н. Тришкин подобострастно щелкнул каблуками и вышел из кабинета.

Как только подчиненный исчез. Полковник отворил секретную дверь и вошел в потайную комнатку. Вскоре оттуда донеслись мотив и слова романса.

«Белой акации гроздья душистые
Ночь напролет нас сводили с ума
Сад весь умыт был весенними ливнями

В темных оврагах стояла вода»

В кабинете полковника стало тихо. Молчали многочисленные телефоны. Тихо стояли книги в шкафу. В сейфе неподвижно лежали дела. На столе торжественно замер бронзовый «Феликс»

Только на стене неодобрительно поглядывая (в потайную комнатенку) тикали огромные настенные часы. 

Картина пятнадцатая

Беседу полковника с цветами нарушил телефонный звонок внутренний связи.

- Вот окаянный, ни дна тебе ни покрышки, трезвонишь всегда некстати! – Выругался полковник, выходя из комнатки.

- Чеботарев слушает. А это ты Николай Николаевич. Чего тебя, голубчик?

Полковник замолчал, недовольно сопя в трубку.

- Нет, не нужно, братец, раньше времени пыль столбом вздымать. Я вначале с его будущим тестем переговорю и выясню что к чему. Так что дыши ровно, милый, и занимайся текущими делами…

Ну, вот и ладушки!

Сергей Миронович положил трубку, закрыл, пожелав всех благ своим любимцам, дверь и снял трубку правительственной связи.

Когда на другом конце послышался сиплый мужской голос. Полковник сказал:

- Чеботарев на связи, соедините меня с замминистра строительства… Жду.

Не успел полковник переложить трубку на другое плечо, как услышал приятный женский голос.

- Приемная слушает.

Чеботарев властным, нетерпящим возражения,  голосом потребовал.

- А ну-ка, голубушка, соедините меня с Иваном Николаевичем Альковым… 

- Какое совещание. – Прикрикнул на секретаршу полковник. – Вы знаете, откуда звонят…

Знаете. Так чего тогда дуру валяете! Живо соединяйте… 

Вот так-то лучше! 

Полковник вновь поменял ухо.

– Ало - Донеслось с другого конца связи. - Альков слушает. 

- Алло, алло пришлите хлеба полкило.  Альков. Слушает – Передразнил замминистра полковник. – Ой, какие мы официальные. Кто, кто? Разведка в пальто! Что? Ну, конечно Чеботарев. Чего звоню? По делу, братец, по делу.  Разве ж мы с тобой сейчас без дел встречаемся, а Вань? А бывало, ночное у костерка, а кроликов помнишь, как мы тогда с базара ноги унесли, одному Богу известно. Куда все делось? Да ты прав. Улетело, испарилось и накрылось медным тазиком… Не крышкой говоришь. Ну, до этого тоже уже недалеко… 

Я вот чего хотел тебя спросить, Вань.  Тата твоя, кажется, замуж выходит?  Жениха как зовут - Яблонский Григорий Ильич?  А где он, голубь, сейчас? Не знаешь….  Тата звонила вся в слезах, а что случилось?  Не пришел в ЗАГС. Вот это номер! … Мне он зачем? Да, понимаешь, вызывали мы его сегодня. Хотели пощупать на предмет… пригласить его на работу в органы.  Ну, ты же в курсе, Ваня. Ваше министерство на него и характеристики прислало. Так вот мой работник поехал к нему на встречу, а вернулся  несолоно хлебавши.  Не приехал твой зятек на встречу. Нужно рапорт писать, а я не хочу раньше времени шум поднимать. Ведь мы же все-таки не чужие с тобой души, а Вань? Правильно. Так, что давай сделаем вот что. Подождем его, голубчика, несколько дней. Может он, загулял. Может, так сказать, прощается с холостяцкой жизнью…

Хорошо, Вань, жду твоего звонка денька через три. Договорились? Ну и отлично! Своим привет от меня передавай. Жду не дождусь, когда твоя Нина Тимофеевна меня своими пирожками угостит. Ох, большой я на них охотник.

 Сергей Миронович посмотрел на часы.

– Ну, все, Вань, пора закругляться, рабочий день уже закончился. Как говорится война войной, а отбой по расписанию. Ну, будь здоров, Ваня. Жду твоего звонка.

Чеботарев положил трубку. Спрятал в сейф все лежащие у него на столе бумаги.

Достал из стола маленький ключик и завел недовольные тайным занятием полковника  настенные часы. Положил ключ обратно в стол. Ласково провел своей  сильной немного  потной ладонью по лысине «бронзового Феликса»,  - « Спокойной ночи Феликс Эдмундович» и закрыл за собой дверь. 

Тишь и сумерки заняли кабинет Сергея Мироновича Чеботарева.

Картина шестнадцатая

Яблонский обвел взглядом помещения буфета. « Как в аду» подумал он, кладя в тарелочку для денег свой новенький хрустящий рубль.

- Вам чего?

- Бокал пива, пожалуйста.

Ладно сбитая, кровь с молоком, дама тренированно ударила по крану, и из него шипяще-свистящей струей полилось в щербатый бокал темное пиво.

Непрошенный гость города в руки и направился к столику окна, за которым сидел лысоватый, напоминавший кого-то, но вот кого Яблонский вспомнить не мог, интеллигентного вида алкаш.

- Разрешите?

- Пожалуйста. – Ответил лысоватый и жадным взглядом вцепился в наполненную до краев кружку Яблонского.

Григорий дружески улыбнулся:

- Я вижу, вы стеснены в средствах? Я мог бы поспособствовать.

- На предмет? 

 - Субсидировать вас деньгами на кружку пива.

- Был бы очень признателен! Очень признателен.

Яблонский вновь подошел к прилавку, а вернулся с кружкой пива и тарелкой креветок.

- Нет, ну креветки это уже слишком. – Махнул на Яблонского рукой лысоватый. – Они ж дорогие…

- Ничего, ничего, угощайтесь. – Григорий подвинул к лысоватому тарелку. На секунду Яблонский задумался и представился: 

- Меня Аркадием зовут, а вас? 

- Да что ты мне выкаешь. Ты не смотри, что я лысый, а по возрасту мы  тобой почти ровесники. Меня Виктором зовут.  Я журналист работаю в местной газете. 

- Понятно. Материал для статьи собираешь. – Улыбнулся Яблонский.

- Бери выше, отец, - вскрикнул Виктор, - для романа впечатления коплю.

 - Тогда за знакомство, - Яблонский перенес ударение,  - ВиктОр и за будущий рОман!

- За него!

Лысоватый жадно отхлебнул. Блаженно улыбнулся и сказал:

- Химики – алхимики спокон веку ищут  формулу счастья, а что его искать, я тебе спрашиваю, Аркадий!? Когда вот оно - в глотке холодного пива!

- Ну, это далеко не теорема Ферма, - возразил Яблонский, - еще древние говорили, что истина в вине.

- В вине! - Болезненно скривился ВиктОр. - Особенно в нашем. Плодово-ягодном. В нем кроме отравы никакой другой истины нет! Меня после вчерашнего «гадкого» всего на изнанку выворачивает. А ты говоришь истина. 

- Сочувствую. - Улыбнулся Яблонский. – Но это же можно поправить. Клин клином выбивают, кажется, так говорят!? И не дав собеседнику вставить фразу, сказал, -  Винно-водочный далеко отсюда?

- Два шага.

- Так пойдем?

- А чего ходить? Ты сиди тут, а я сбегаю! – Предложил Виктор.

Яблонский на мгновение задумался. Виктор, уловив замешательство нового знакомого, улыбнулся:

- Да ты не боись, Аркадий, я не убегу. Сам посуди, зачем мне от порядочного человека бегать. И не так уж и много на этом свете!

- Да, нет что ты, я не боюсь. Просто как–то неуютно в этой забегаловке одному сидеть.

- Тогда допивай и пойдем. 

Яблонский сделал глоток, отставил бокал и креветок, на столе и вышел с новым приятелем на улицу… 

В магазине Яблонский попросил бутылку водки.

- Да, ты что, - попытался удержать его Виктор, -  это же дорого.

- Но ты же сам сказал, что здешнее вино никуда не годится. Ну, так зачем же нам травиться!? Или его употребление у тебя вроде садомахизма?

- Точно подметил, - рассмеялся Виктор. – Так и быть бери, Аркаша, водяру. Может, мы в ней проклятой, истину найдем!?

- Почему нет,  – пряча бутылку в карман, согласился Яблонский. – Только где, в каком месте мы будем ее искать?

- Так пойдем назад в буфет!?

- А других направлений в этом городе не имеется, - поинтересовался Яблонский и пояснил, -  Стремно там как-то, ВиктОр. 

- Почему нет. Есть.

- А что за место? – Осторожно поинтересовался Яблонский.

- Да художественные мастерские. Там у меня полно друзей – товарищей.

- Художественные мастерские – это интригует. – Иронически усмехнулся Яблонский. – Вот не думал, что в вашем городке и художники имеются? 

- Обижаешь, брат, у нас тут все есть! Да, что говорить,  вся отечественная живопись родом из провинции, да и не только живопись и литература, и музыка, и актеры с режиссерами все пришло из провинции. Да я и сам стихами балуюсь.

- Ты же говорил, что роман пишешь. – засмеялся Григорий.  – Да не обижайся, друг, я ведь сам из провинции. И полностью с тобой согласен, а стихи твои я с удовольствием послушаю. Прочтешь?

- Но не сейчас. Как- нибудь потом. Тут, знаешь, настроение важно, а сейчас такое настроение….

- Понимаю. Ну, веди… 

Картина семнадцатая

«Друзья»  по живописной, бегущей по берегу извилистой речушки, и мощенной желтоватого цвета булыжником  дороге, направились в художественные мастерские. Они перешли небольшой шаткий мостик, по деревянной лестнице поднялись на гору и остановились на  небольшой площади. По центру ее стояла уютная, с забитой крест-накрест досками  дверью, церквушка. Чуть в стороне от нее расположилось «Чертово Колесо».  Вся площадь была огорожена невысоким чугунным заборчиком. За ним открывалась волнующая глаз панорама: ближний к площади берег реки был усажен огромными плакучими ивами, а дальний упирался в бескрайние заливные  луга. По речке скользили маленькие рыбацкие лодки. Неистово гогоча, кричали чайки…

- Вот мы и пришли. – Сказал Виктор, указывая на небольшую, впадавшую как речка в море, улочку.  По живописности своей улочка не уступала ни площади с ее церквушкой и колесом, ни речке с ее лугами и ивами. Мощеная красным кирпичом шла она мимо старинных, но, к сожалению, утерявших в лихолетье истории свое великолепие, особняков. В свое время, в некоторых из них были устроены красноармейские конюшни. В других  дома для беспризорников. Ну,  а некоторые служили делу борьбы с контрреволюцией об этом сообщала надпись на мраморной доске «В этом доме с 1918 по 1924 год располагалось уездное ВЧК».

- Нам сюда,  – показав на здание с доской, сказал Виктор. – Заходи.

- А тут не шлепнут? – усмехнулся Яблонский. – Все-таки как-никак, а ВЧК.

- Ту если и шлепают, - ответил на это замечание Виктор, - так только стаканы с алкоголем.

ВиктОр вытащил из кармана ключ, открыл им дверь и сказал, указывая на темный вход

- Проходи.

Яблонский медленно, нехотя переступил порог и вошел в большую, служившую некогда приемной, темную комнату. Окна в ней были забиты досками, а некоторые и вовсе заложены кирпичом, и оттого в комнате было темно и холодно.

- Ты ступай осторожно, Аркаша.  У них тут сам черт голову сломает: набросают, нашвыряют, намусорят всякой дряни – художники , одним словом. Давай сюда. Вот на эту лестницу.

Яблонский, держась за стену, как за страховочную веревку, осторожно пошел к лестнице. 

«Точно на эшафот, как та Магдалена из ректорского рассказа. – Опуская ногу на ступеньку, подумал Григорий. – Куда я иду? Куда вздымаюсь? Что за люди здесь обитают? Может они грабители, а это их наводчик. А почему и нет.  Одет я хорошо, выпивку с закуской купил, значит, есть деньги, а раз есть деньги, их можно отнять.  Правильно! Бутылкой по башке и в речку под плакучие ивы. И главное, никто не станет искать. Потому что искать то некого!

Яблонский нащупал на шее монетку, подаренную ему цыганкой…

Лестница закончилась, и Григорий ступил на освещенную небольшим окошком площадку. На полу лежали причудливые тени цветного витража.  Осторожно переступив понравившийся ему узор, «беглец» подумал:  «С другой стороны ,это же художники, а художник и злодейство вещи не совместимые. Да откуда я знаю, что они художники?  Только потому, что мне это лысый ВиктОр в уши вложил? Но с другой стороны на дверях было написано, что это художественные мастерские управления районного комитета, или что-то в этом роде. Значит, какое-то  отношение к художеству они имеют»…

- Ну вот, - открывая массивную дверь, прервал его мысли ВиктОр, - мы и в художественных пенатах. Проходи. 

Яблонский вошел в огромную комнату. Она скорей напоминала  декорацию к Горьковской пьесе «На дне», чем обиталище служителей муз.

«Ну и берлога. Вряд - ли сюда нисходят музы. – Обведя взглядом грязную запущенную комнату, подумал Григорий. – Вот сыграла со мной судьба в орлянку. Боже мой, зачем я впутался в эту ректорскую историю!? В конце – концов, отработал бы я свои три года…  и главное, мне ведь предлагали место недалеко от столицы…  всего какой- то час езды на электричке. Закончил бы свой срок и переехал бы первопрестольную. Так нет же, ввязался точно, я прирожденный гангстер, черт знает во что. Довел до смерти хорошую милую девушку, обманул надежды отца другой и теперь сижу здесь в какой- то «Хате-моргане» и жду удара, точно старуха- процентщица,  топором по голове. Достойный финал похитителя книг. За что мне это все? Ведь жил себя мирно, спокойно, отличником был, примером всем служил, а теперь как загнанный зверек, сижу в темной грязной клетке… Уже, наверное, и фотографии мои «Разыскивается опасный преступник» развесили» …

ВиктОр  угадал мрачное настроение Яблонского. 

- Ты, что какой – то невеселый, Аркаша? Ты, давай, брат, не межуйся, садись, устраивайся.

- А где хозяева? – Поинтересовался  Григорий. - Где художники?

- А Бог их знает, - расставляя на сбитом из досок столе: стаканы, тарелки, вилки, ответил ВиктОр, - Наверное, пошли товар сдавать.

- Не скальпы – ли невинно  убиенных.  – Подумал Григорий, а вслух спросил:

- Что за товар?

- Да они тут ложки, миски режут, расписывают их, а потом сдают в какую-то кооперативную артель.

- Вот как, а ты говорил, что они художники?

- Конечно художники! Это они только для отмазки ложки пишут, а так они творят. Вот посмотри.

ВиктОр провел нового знакомого в соседнюю комнату.

« А вот сюда, несомненно, слетаются прекрасные музы. – Думал, с восхищением рассматривая: картины, рисунки, графику и скульптуры Яблонский.  – Но только все эти художества дальше этой комнаты не уйдут. Такое искусство не нужно массам. Ложки и миски - это да, а это все чуждое»

- Ну, как тебе. Разве они не художники? 

- Более того – с восхищением в голосе ответил Яблонский -  Это хорошие прекрасные художники. Замечательные картины! Только, правда, они эти картины никому не нужны.

Но с другой стороны  Ван Гог тоже при жизни не продал ни одной своей картины, а теперь за них миллионы готовы выложить.

- И очень хорошо, что не продал.

- Почему?

- Потому что,  – ставя бутылку водки на стол, сказал ВиктОр, - Искусство и успех – вещи несовместимые.

- А ты что уже испытал успех? – Улыбнулся Яблонский.

- Избави меня от него Бог. – ВиктОр размашисто перекрестился, - Успех это смерть для художника и неважно - кисти или слова!

- А как же тогда художнику жить?

- Вот на ложках, на ремесле и живут, а искусство это для души, брат, а не для денег.

Яблонский хотел, было возразить, привести в пример успешных художников: Пикассо, Дали, но тут внизу хлопнула дверь.

- А вот они, кажется, и пришли. – Прокомментировал шум ВиктОр.

Под тяжелыми шагами, застонали измученные временем половицы, послышались негромкие мужские голоса.  Дверь открылась, и в комнату вошли двое мужчин.

Один лохматый, как леший, в кирзовых сапогах, а другой в сандалиях, длинный и бледный - настоящий вампир.  Вид их наводил на невеселые мысли о будущем.

- А ты уже здесь. - Сказал лохматый, обращаясь к Виктору. 

- И не один.

- Вижу. – Буркнул лохматый, снимая куртку.

- Его Аркашей зовут. - Виктор, указал на Яблонского, а Григорию, указав на мужчин, пояснил. - А это мои приятели.

Яблонский улыбнулся и протянул руку.

Первым ее пожал лохматый и буркнул:

- Паша.

Затем руки коснулся бледный вампир и тихим голосом сказал:

- Саша.

- Ну, вот и познакомились. – Заключил Виктор. – Нужно теперь за знакомство и по сотке драболыснуть! Давай, пацаны, быстренько к столу.

Он подхватил художников под руки.

- Да, погоди ты. -  Остановил его Паша. – Дай хоть руки вымыть.

Саша и Паша вышли. Вскоре из смежной комнаты донеслось позвякивание умывальника.

«Водопровода здесь, судя по всему, как и туалета с отоплением нет. И жуткая антисанитария тут, нужно быть осторожней, если не зарежут, так какой-нибудь бациллой заразят».

- Слышь, Витек – позвал Саша, - Принеси-ка полотенце.

- А где оно?

- Где, где. – Недовольно забурчал Паша. – А то ты не знаешь. В шкафчике маленьком  лежит.

- Хорошо, сейчас принесу. – Виктор открыл претенциозный, наследие доматериалистической жизни, шкафчик, достал простенькое вафельное полотенце и вышел.  За ним, зловеще скрипя, как показалось Яблонскому, закрылась дверь.

В комнате послышался приглушенный шепот. Гость осторожно, на цыпочках, подошел к неплотно затворенной двери. 

- Паша прав, - услышал он голос Саши, - это явный смурняк.

- Да тут и к цыганке не ходи. – Вернул себе слово Паша. - Слышь, Плейшнер.

Плейшнером у них явно  был Виктор.

« Ба, точно, а я все думал, на кого же он похож? А он же вылитый  Плейшнер из  «Семнадцати Мгновений…» Ну, просто одно лицо».

- Я тебе сколько раз говорил, не тягай сюда первых встречных - поперечных…

- Да, какой же он встречный, чуваки! – Воскликнул ВиктОр, - Я с ним в пивбаре познакомился. Там чужих не бывает!

- Чужие они, как тараканы, везде. - Резюмировал Саша.

- Да нет, это свой. Стопроцентно! Он и пузырь взял…

- Пузырь взял, - усмехнулся  Паша, - ты на его на костюмец и импортные шузы посмотри. Наши в таких прикидах не ходят.  А физиономия?  Это же явно конторское рыло!

- И в баню не ходи, – Согласился Саша. – Сейчас разнюхает тут все, где что лежит, где что стоит, а ночью налетят звери и все опять потопчут, разорвут…

В прошлую облаву, эти  суки гэбисткие,  все мои лучшие работы порвали…  в клочья! Тогда ты тоже какого – черта, модника  джинсового приволок… и тоже говорил, что он в доску свой! 

«Нет, это нормальные парни. – Обрадовался Яблонский. - Эти грабить и убивать не станут». 

- Это не я, - возмутился ВиктОр, - джинсовика Сорока притащил! Я всегда нормальных «peoples»…

- Да что ты все «peoples» «peoples», - возмутился Паша, -  ты давай по-русски говори. 

 - Так я и говорю, что я всегда нормальных людей привожу...  у меня нюх на нормальных…

- Ну-ну, посмотрим, - недобро усмехнувшись, сказал Паша, - если после твоего этого  нормального, снова будет облава, то я твой нюхальник лично  начищу.

Яблонский вернулся к столу и на всякий протер свой стакан носовым платком. Вскоре из комнаты вышли Паша и Саша, а за ними появился хмурый ВиктОр. Паша был одет в чистую рубашку, холщовые штаны,  волосы его были причесаны.  Внешне он походил на «зеркало русской революции». На Саше был надет темный балахон, а длинные волосы заплетены в косичку. Теперь он напоминал не Дракулу, а церковного служку.

- Ну, что тут у нас? – Паша сунул свой мясистый нос в сервировку. – Огурчики, капустка, помидорчики ништяк, водочка столичная. Нормальный ход!  А кто  угощает?

Виктор указал на Яблонского, сказал:

-Аркаша.

- Да уж я вижу, что не ты лужок расстилал! Ты ничего лучше «гадкого» не принес бы.

И, обращаясь к Яблонскому:

- Ну, давай, мечи. Давно мы столичной водочкой не баловались.

Григорий наполнил стаканы на два пальца и вопросительно взглянул на Пашу.

- Нормально. – Кивнул Саша. - Куда нам гнать! Правильно я, отцы, говорю?

- Верно. – Поддержал его Паша.

- Правильно. – Подтвердил ВиктОр.  – Нам ударную стройку досрочно не сдавать!

- Ну, за знакомство что - ли?  - Яблонский поднял свой стакан.  - Или может за здоровье? 

- А за все сразу! – Сказал Паша и ни с кем, не чокаясь, забросил водку в широко открытый рот. Туда же полетала и добрая горсть квашеной капусты.

- О хорошо. - Поглаживая рукой, живот и закуривая  импортное «Marlboro», вынес резолюцию Паша.

ВиктОр с нескрываемым интересом взглянул на красивую сигаретную пачку. Паша, заметив приятельскую заинтересованность, объяснил:

- Да это сегодня интуристовские фирмачи за расписной половник с нами мальборовским блоком  рассчитались. Верно, Саня?

- Точно. Деньги объяснили, у них закончились.

- Кури, Аркаша! - Бородатый «резчик ложек» подвинул пачку. – Не межуйся! Кури заграницу и как она загнивай.

Яблонский хотя и не курил, а только баловался, достал из пачки сигарету, раскурил и, сделав две короткие затяжки, сказал:

- Хорошо они загнивают. Отличные сигареты не то, что наш «Беломор»!

- «Беломор» - как раз хорош! – Торжественно произнес Паша.  - И водка наша хороша, не то, что их виски. Натуральная сивуха. И помидоры у нас, и огурцы. Помнишь, Саня, как они с нами один раз маринованными помидорами в банке рассчитались. Разве это помидоры? Тьфу! Трава и то вкуснее!

Круто посолив огурец и наслаждением его надкусив, Паша от кулинарии, перешел к искусству.

- И живопись наша  куда интересней ихней.

Яблонский недоуменно посмотрел на резчика ложек. 

- Видели, видели. – Поняв намек гостя, продолжил Паша. – Мы хоть в заграницы и не выезжали, но тоже кое-что знаем. Нам  «штатники», что к нам туристами приезжают, всегда каталоги их художественных выставок привозят. И фото альбомов современной западной живописи у нас полно. Не веришь, вон посмотри на стеллаже стоят. 

Паша ухватил вилкой соленый помидор.  Он аппетитно захрустел у него под зубами.

- Так разве то живопись? Выпендреж  чистой воды. Наша современная школа на две головы выше западной!  Только в нашем городке, сколько замечательных художников живет, а, сколько таких городов на Руси натыкано! Сколько по ней самородков человеческих разбросанно. Горстями бери! В каком-нибудь нашем Задрищенски их больше, чем во всех их Бенелюксах вместе взятых!

Яблонский хотел было возразить. 

«Да, я полностью с  тобой согласен и литература у нас лучшая в мире, и наука, и живопись, и в балете мы впереди планеты всей и самая мы читающая в мире нация. Но если все это так, то скажи мне, друг ситный, как мы с этим  «всем» умудряемся выпускать несмотрибельные телевизоры «Электрон» и неносибельные ботинки фирмы «Скороход»? Почему у нас в магазинах продаются голландские куры, а хлеб мы делаем из канадской муки по немецкой технологии?»

Но, решив не накалять преждевременно обстановку, промолчал. 

- … Россия это страна будущего! 

 - Только контору нужно сбросить. – Вставил Саша. 

- Это точно! – Согласился Паша. – Контору убрать и тогда лучше России в мире страны будет не найти.

Паша сделал паузу, внимательно посмотрел на Яблонского и коротко бросил: 

 - Ты ведь не из нашего города?

- Нет – Так же коротко ответил Яблонский

- Я вижу. Я в городе всех знаю, и меня все знают.

«Скажи еще, что ты здесь «наше все» - сдерживая улыбку, подумал гость.

- Так вот знаешь, какой у нас город? - И не дав ответить. - У нас такой город, что ногу поставишь и на историю наступишь. Тут у нас такие люди жили, а какие живут. Ого - го- го. Таких людей весь мир обойди - не сыщешь! 

 - А речку ты нашу видел? – Поинтересовался Саша. 

Яблонский кивнул.

- А ты бы, отец, на нее посмотрел, когда по ней весной  лед идет! Когда она луга заливает. Это, брат, такая картина! Такая картина – не насмотришься. Весь мир обойди, а лучшей картины не найдешь. Давай за Родину, отцы! Банкуй, Аркашка!

Яблонский взял в руки бутылку и подумал:

«Еще бы за Сталина предложил».

- Странно мне, - Сказал, пригубив рюмку, Яблонский, - Вот, например, столичные художники как – только не ругают Родину и практически все хотят уехать на Запад.  На свободу… А вы…

- Столица, брат, такая же Россия, как петух птица. – Ответил на это замечание Саша.

  «Ненормальные, какие- то! – Решил, поднося свой стакан ко рту, Яблонский - Впрочем, это они передо мной выламываются. Они же думают, что я засланный конторой казачок».

Григорий выпил. Поставил стакан. Понюхал корочку черного хлеба и поинтересовался:

- Вот ты говоришь, что западные художники выпендриваются. А как же Дали? Как мо…

- Вот этот закрученоусый, он самый первый выпендрежник и есть. – Не дал Паша закончить свою мысль Яблонскому. – Наипервейший! Убери у него выпендреж и что останется. Подпорки для аристократии, растекшееся время и дурацкие усишки?  Или вот еще Пикассо. Им же только что детей пугать…

- Погоди, погоди, как же так… Пикассо ведь признанный мастер…  Даже в нашей прессе пишут, что это гений… 

- Конечно, а что они еще могут написать!? Они же пишут под диктовку конторы! А этот твой Пикассо из рук нашей конторы ест и пьет. 

- Пикассо!? - Изумился «гость» - Из рук нашей конторы? Что-то я не понимаю…

- А что тут понимать?! Что ту понимать!  Твой Пикассо, Дали и прочие Фернаны Леже - это же все леваки! Все комуняки!  Из одной  марксистка – ленинской банды!

- Ты это серьезно? – Округлив глаза, поинтересовался Яблонский, и заговорчески подмигнув, произнес. – А, я понимаю. Я понимаю вы, очевидно, думаете, что я из конторы. Поэтому так поносите все западное. Так я вас хочу заверить, что я не из конторы...

- А откуда ты? – Резко оборвал его Саша. – Сидишь, ешь, пьешь, а откуда не говоришь!

- Так вы не спрашивали…

- А мы не контора, чтобы выпытывать. У нас люди сами говорят…

Картина восемнадцатая

Утром, любимой им пятницы, Сергей Миронович пришел к себе в кабинете в прекраснейшем настроении.

Напевая «ландыши, ландыши, светлого мая привет» полковник вошел в свою потайную комнатку.  Накануне  ему удалось (будучи в гостях) незаметно отщипнуть отросточек похожего на каскад фонтанов циперуса.

- Можно было бы тебя, - закапывая растение в землю, говорил нежным ласковым голосом полковник, -  купить в магазине, а я взял да тайком тебя оторвал, практически украл.

Сергей Миронович весело засмеялся. 

– А потому что нужна мне, друг, острота, авантюрность, живость нужна. Без них и жизнь не жизнь! Вот многие думаю, что у нас в конторе приключение на приключении сидит и авантюрой погоняет. Шпионы, мол, тут у нас разведчики. Юстас - Центру. Вам унитаз не нужен? Был нужен, но уже взяли…  Ха- ха. Дудки!  Джеймсы Бонды и всякие там агенты 007 шайками бродят, а в подвалах суставы подследственным  выламывают. Ерунда, братец, чистый воды чепуха! Скучнейшая монотонная работа. Основная цель, которой, как из мухи сделать слона. Внутри - конторские  разборки, кляузы, доносы… Достиг места. Получил начальственный стул, держись за него крепко! Потому как, если зазеваешь, то вырвут его из под тебя конкуренты и Бац этим стулом тебе по кумполу. И хорошо, если на пенсию отправят, а то ведь не приведи Господь, сожгут живьем в печи… Да, милый, да – бывает и такое. Здесь всякое бывает, но в основном тишь да гладь и божья благодать. Да ты сам все скоро узнаешь о здешних порядках. Друзья тебе твои новые многое порасскажут. Вон их сколько тут. – Полковник обвел рукой свою оранжерею. - Все ребята хорошие: тихие, мирные, добрые… 

В этом время в большом и нелюбимом кабинете полковника Чеботарева  требовательно загудел телефон правительственной связи.

- Вот, собаки, вот подлецы, ни дна вам, ни покрышки.  Погоди, милый, я сейчас вернусь, – заверил растение Чеботарев.  Вытерев руки полотенцем,  пошел к телефону.

- Полковник Чеботарев слушает.  - Холодным металлическим голосом сказал Сергей Миронович. – А это ты Ваня. – Голос полковника подобрел. -  Ты, по какому вопросу…

Насчет зятя.  Какого зятя…. А, Яблонского! Ну, как же, конечно, помню. Как же мне его голубчика забыть. Мне же по нему отчет писать. – Соврал Сергей Миронович, ибо отчет должен был писать майор Тришкин.

- Как прошла встреча.  Достоин ли он быть принятым, а если нет, то почему. В общем, брат, бюрократия. Ну, как он объявился, голубчик, вернулся в родные пенаты… Нет!? Плохо, милый, плохо. Совсем можно сказать нехорошо. У тебя несчастье и у меня головная боль. Искать надо, сокола, твоего… теперь уж нашего. Шутка – ли пропал претендент на место в нашей конторе. Это же чистой воды политическое дело. Да, дела. Что ты говоришь?  Ну, разумеется, могу. Когда говоришь? В воскресенье. Может лучше в субботу, а то ведь ты упоишь меня своей беленькой, а в понедельник на работу с больной головой. От твоей говоришь, не болит?

Да у меня, Вань, теперь от всякой болит. Возраст все-таки. Без пяти минут, можно сказать, пенсионер. Что? Не дай Бог, чтобы меня ногами вперед отсюда вынесли. Я еще на природе хочу перед смертью пожить: порыбачить, кроликов развести. Помнишь кроликов- то, Ваня?

Вот смехота. Как мы тогда с тобой, любезный Ваня, с базара ноги унесли - одному Богу известно.  Да, да, да… Договорились, голубь, буду в субботу к семи часам. Буду, друг, как штык… буду!

Полковник положил трубку. Вернулся в оранжерею и еще долго рассказывал цветам о своем босоногом детстве в деревне «Замышки». Услышали они и про ночное, и, разумеется, про ворованных  кроликов. История это, правда, рассказывалась полковником  по-разному, но непременно интересно.  Сергей Миронович закончил свои истории, вымыл руки, насухо вытер их полотенцем. Закрыл кабинет и вышел на улицу.

В оранжерею заглянула полная луна, осветив ее таинственным светом, цветы поменяли свою окраску, если бы их сейчас видел полковник Чеботарев, то в полнолуние, он ей- Богу, ночевал бы в оранжерее. От оставленного полковником вентилятора цветы чуть покачивали своими прекрасными головками. Глядя на них можно было подумать, что они рассказывают луне истории своего хозяина.

  --------------------------------------------------------------------------------

В субботу в семь вечера полковник, как и обещал, явился в дом Ивана Николаевича Алькова. Уже с порога Чеботарев уловил минорную обстановку дома И.Н. Алькова.

- Здорово Серега. Здорово друже. Ну, как дай-ка я на тебя посмотрю. Молодец, молодец. Красавец! Верно я, мать, говорю. – Обратился Иван Николаевич к супруге.

- Ой, ой, - всплеснула руками, увидев С.М. Чеботарева, Нина Тимофеевна, - настоящий полковник! Проходи, Сережа, в зал -  к столу.

Полковник протянул хозяйке скромный букетик цветов, галантно поцеловал ей ручку. Подошел к зеркалу, поправил съехавший слегка на бок галстук, причесался, посмотрел на себя в зеркало и подумал: «А я и вправду еще хорош. Не то, что они- развалюхи»

В зале Сергея Мироновича ждал накрытый хрустящей скатертью стол, а на нем  маринованная астраханская селедочка, соленые груздья, кислые  огурцы, салат оливье, колбаска домашнего копчения, пышные пирожки, горячий красный борщ, подрумяненная кулебяка и бутылка охлажденной польской водки. 

- Ты уж, Серега, извини, - подвигая гостю стул, сказал И.Н. Альков, - за столь скромный стол, но сам понимаешь, не до разносолов  нам теперь. 

- Да, уж извини, Сережа, - поддержала супруга Нина Тимофеевна, - как взгляну на нашу Таточку, ни к чему душа не лежит. Только что к слезам.

Сергей Миронович обвел зал цепким взглядом и поинтересовался:

- А где же Таточка, я ее что-то  не вижу. 

Иван Николаевич разливая водку в рюмки, объяснил:

- Она, Сережа, в спальне – плачет. Как с работы придет, так ложится на кровать и плачет.

-Беда, Сережа, беда. – Заплакала Нина Тимофеевна.

- Ну-ка цыц! – прикрикнул на супругу И.Н. Альков. – Тебя еще только не хватало.

- А надобно ее позвать, голубушку, - ласково потребовал полковник Чеботарев, -  я бы с ней хотел побеседовать.

- Может не нужно, Сережа. – Робко попросила Нина Тимофеевна, - Слабая она очень.

- Нет, Нинушка, нет, солнышко, нужно. – Сергей Миронович ласково коснулся руки Нины Тимофеевны.- Ее ведь все одно к нам в контору  вызовут, а там папы с мамой не будет, да и я вряд-ли в том кабинете, где ее будут допрашивать,  смогу появиться. Так, что ты уж, голубушка, уговори ее со мной побеседовать.

- Давай, давай, мать, ступай, приведи ее…  Сережа дело говорит. – Поддержал друга хозяин дома.

Нина Тимофеевна вышла из зала.

- Ну, давай, Серега, пока они там готовятся…

мы с тобой по рюмашке опрокинем.

- С превеликим удовольствие, Ваня. – Согласился полковник. – В кои веки мы с тобой выпиваем, а ведь раньше бывало… А!

Каждую субботу перед танцами в клубе… это уж, как водится.

Друзья выпили. Сергей Миронович взялся за селедочку, а Иван Николаевич принялся за огурцы.

- Ну, что я так понимаю, не нашелся ваш сокол ясный. Не прилетел в родное гнездо.

- Не прилетел, Ваня, не прилетал. Ума не приложу, что делать.

Сергей Иванович проткнул вилкой огурец:

- А мы с тобой, Ваня, сейчас два ума вместе сложим, глядишь, что-нибудь и придумаем.

Давай-ка, ты мне все по порядочку расскажи. 

Иван Николаевич задумался.

- А ты знаешь, Серега, рассказывать, в общем-то, нечего.

Сергей Миронович даже поперхнулся:

- Дело до свадьбы дошло, а рассказывать нечего.  Ну, ты даешь, Ваня. Ты же с ним общался, выпивал, ходили, куда- то вместе…  Мне его, между прочим, подсуетил. Характеристики на него собрал. Рекомендацию партийной организации для него выбил… и нечего рассказывать. Ну, ты даешь, брат. Да тут, если правильно раскрутить, то не миновать нам, Ваня, плахи…  за твоего этого Яблонского! 

  Так, что давай все про него выкладывай, милый!

- Видишь-ли, Серега, - Ответил на это Иван Николаевич, - Я его ведь толком и не знаю. Можешь поверить – нет, но я его почитай лично  Таточке сосватал. Первый раз человека увидел и посватал. Не спросив, кто он, откуда он, зачем он здесь. Ничего не спросил, но прямо таки в ультимативной форме от него потребовал. Женись, подлец, на Таточке. Можешь себе такое представить?

Сергей Миронович улыбнулся:

- Зная тебя жука осторожного, калача тертого… с трудом. И почему же это так произошло, Ваня? Что в нем такого особенного: умный он, красивый…

Иван Николаевич оборвал приятеля.

- Да в том то и дело, что ничего особенного. Так мелочь пузатая… 

- Может - ты оттого так говоришь, что обижен на него, Ваня?

- Да ничего подобного!

- Так чего ж ты на него, друг ситный,  так повелся?

 - Да сила в нем какая-то сидит, которая  заставляет тебя  в него влюбиться.

Сергей Миронович недоуменно посмотрел на приятеля.

-  Влюбиться - это я, конечно, поэтически говорю, но взгляд у него какой-то, знаешь ли, такой магический… что ли? Смотрит на тебя как удав на кролика и понимаешь ты, что пропал. Не вырваться тебе от его взгляда.

- Ну, ты даешь, Ваня. – Улыбнулся Сергей Миронович. – Ну, прямо чистой воды мистический роман. Этот как его???? «Мастер и Маргарита»!  Читал?

-  Да какое читал! Некогда мне, Серега, зачитываться. Мне, мать их, планы нужно в жизнь претворять! Да и дома своих вот целых две Маргариты. За ними ж глаз да глаз нужен.

В это время в комнату вошла Нина Тимофеевна за ней, слегка припудренная, Таточка.

- Таточка, голубушка, красавица. Дай-ка я тебя, ласточку мою,  заключу  в объятиЮ! - скаламбурил полковник, обнимая девушку.

- Здравствуйте, дядя Сережа.

 - Чистая красавица. – Отойдя от девушки на несколько шагов, воскликнул полковник. -  Настоящая леди. Боже мой! Боже мой, а ведь еще вчера вот под этот стол не нагибаясь, бегала! Ай- яй- яй! Вот время. Вот тройка птица!

Сергей Миронович замолчал, вытащил платок и театрально смахнул слезу.

- Я вот, Таточка, плачу, высокопарно выражаясь, от восхищения чувств, а ты, отчего у нас такая зареванная.

Молодая, красивая. Роза чистой воды, а глазки заплаканные. Отчего так, голубушка?

- Да не плачу я дядя Сережа, вам только кажется. – Ответила девушка.

- Нет, милая, дядя Сережа все видит. Дядя Сережа все слышит. Ему по службе это положено! Давай-ка, милая, рассказывай мне все по порядку.

Тата, всхлипывая, рассказа Сергею Мироновичу всю свою недолгую «love story» с Георгием Яблонским.

- Интересно. Интересно. – Подвел итог рассказа Сергей Миронович. – А откуда же, Таточка, он в вашем НИИ взялся?

- Его к нам после института распределили.

Сергей Миронович усмехнулся:

- После института в такое НИИ распределили, говоришь, то есть у него свободное распределение было - это интересненько.  Да, тут уж без чертовщины не обошлось. Может быть он вражеский шпион. Может  диверсант- вредитель!? Но ничего, мы его голубчика, как выщелкнем, то все выпытаем…

Нина Тимофеевна махнула на полковника полотенцем.

- Да, будет тебя, Сережа, страсти такие говорить. Девушку молоденькую на ночь пугать. Нормальный он, хороший парень. Диверсант. Вредитель. Может он того, загулял, а может, убили его.

Нина Тимофеевна в ужасе закрыла рот полотенцем. Таточка громко заплакала.

Полковник бросился к дивану, на котором сидела девушка.

- Прости меня, Таточка, прости неразумного. Найдем мы твоего паренька… Любишь его?

- Очень. - Сквозь слезы ответила девушка.

- Ну, вот значит, найдем мы твоего милого- любимого. Найдем его живым и невредимым. И прямо в твои распрекрасные ручки доставим! Ты уж поверь полковнику Чеботареву! А сейчас пойдем к столу. Покушаем. Мама твоя, как всегда, всякой вкуснятины наготовила.

 Компания отправилась к столу. Вначале они пили водку, а потом закусывали ее борщом и кулебякой, а уж затем взялись за чай, к которому было подано изумительный французский десерт. В десять вечера полковник откланялся. Расцеловал ручки дамам и, сев в персональное авто, укатил.

Нина Тимофеевна, утомленная разговором и слезами Наточки, не стал убирать со стола.

  От шума одиноких ночных машин на столе до утра беспокойно позвякивали чешские хрустальные бокалы… 

Уже засыпая, полковник вспомнил  фразу, оброненную у Альковых. «Мы его голубчика, как выщелкнем, то все выпытаем…»

Ночь Сергею Мироновичу снились пытки. Во сне он вздрагивал, мешал спать жене.

Картина девятнадцатая

  В подвале церкви Святой Магдалины главный экзекутор Ватикана Джованни Пика  вел допрос.

- Говори, исчадье ада, в каких отношениях состоял ты с ведьмой?

- Я не состоял. – Тихим голосом ответил Его Преосвященство. – Клянусь Господом нашим Иисусом Христом.

- Не поминай своим поганым языком святое имя Господне.

Экзекутор больно ударил, по истерзанной спине его преосвященства плетью.

– Не ври, а говори правду, я все равно вырву ее из твоего поганого рта. – Джованни Пика вновь ударил Его Преосвященство. – Говори, собака! 

-Повторяю, брат мой во Христе…

- Не называй меня братом, колдун и чернокнижник.

Джованни Пика потянул за веревку, затрещали вывернутые палачом суставы.

- Ой-ой.- Взвыл от боли Его Преосвященство.

Экзекутор еще немного потянул веревку.

– Ой-ой.

Его Преосвященство закричал так, что будь это на улице, то этого жуткого крика, вполне возможно выпали бы витражные стекла церквей и зашатались бы их стены, но стены подвала церкви Святой Магдалины были такой толщины, что легко бы выдержали и звуки трубы извещающей о конце света.

- Именем милосердной Девы Марии умоляю тебя. – Молил Его Преосвященство. - Пощади меня. Не дергай свою проклятую веревку. 

-Свои заклинания оставь отцу своему сатане, а мне говори, куда ты девал книгу, что отдала тебе ведьма? Скажешь, и мучения твои прекратятся. Говори, ехидна, куда девал книгу!? 

Палач замахнулся плетью, но в этот раз не ударил подследственного. 

- Я бросил ее в огонь. – Ответил Его Преосвященство. – Это все видели. Все кто был в тот день на площади, могут это подтвердить.

Экзекутор усмехнулся. Выпил стакан вина.

- Тот, кто это подтвердит, интересует меня только как вероотступник и укрыватель сатаны, то есть тебя, по которому плачут мои приспособления, конструкции и агрегаты. 

Джованни Пика обвел рукой пыточную камеру, Чего здесь только не было: башмаки с шипами, вилка еретика, испанский сапог, железный крюк, который Джованни Пика еще называл кошачьем когтем, дыба, на которой сейчас висел Его Преосвященство, приспособление под названием «груша», подвесная клетка, пресс для черепа, колыбель Иуды, Нюрнбергская дева.

- Говори исчадье ада, где ведьмина книга?

- Я не знаю ни о какой книге, поверь мне. - молил палача Его Преосвященство. – Верь мне, брат мой… 

- Я, может быть, и поверил бы тебе, проклятый чернокнижник. – поднеся металлический прут к жаркому огню, сказал Джованни Пика, - Но понтифик не верит ни одному твоему слово. Где книга отвечай иудин прихвостень? Отвечай!

Экзекутор ткнул раскаленным штырем пятку его  преосвященства. В камере отвратительно завоняло жженой кожей.

Ой – ой!! - сотрясая душный воздух, завопил Его Преосвященство

– Говори, собака!  Говори! - Палач тыкал штырем в пах. – Говори чернокнижник. Куда спрятал ведьмину книгу!?

- Убери свой штырь, - Заскулил Его Преосвященство, - Я скажу. Я все скажу, но только лично суверену Святого Престола.

- Говори мне,  упырь, - потребовал палач, - а я передам твои слова Понтифику. Нечего оскорблять твоими ехидными устами  святое ухо наместника Господа нашего на Земле. Говори, свинья. 

- Нет, я скажу это только понтифику. Ибо это дело касается святой церкви, а ты просто палач. Позови понтифика. Я хочу с ним поговорить.

- А тебе говорю, ехидна, не заставляй меня делать тебе очень больно, - Экзекутор взялся за веревку и чуть дернул ее, от резкой боли Его Преосвященство чуть не лишился чувств, - Говори немедленно, где книга!? 

Его Преосвященство неожиданно громко заговорил:

- Послушай, милейший, если я скажу тебе, где найти Манускрипт Магдалины, книга эта не принесет тебя, как ты надеешься, богатство, славу и счастье. Нет! А принесет она тебе мучитель рода человеческого боль и  страдания, ибо окажешься ты на моем месте!

- А кто узнает, Иуда, - Засмеялся Джованни Пика, - Что ты мне здесь сказал. Мы один с тобой в этой камере.

Его Преосвященство слабо улыбнулся.

- Глупец, разве не знаешь ты, что и стены имеют уши, а уж в подвалах  Ватикана они больше, чем у слона.  Зови понтифика, - Приказал Его Преосвященство, - Пока  эти уши не донесли мою просьбу прежде тебя. Впрочем, ты и так долго не проживешь, уже то, что ты знаешь о книге, обрекает тебя на смерть. Зови понтифика порождение ехидны.

Палач сильно ударил плетью (с металлическими шипами на ее ремне) по заду Его Преосвященства:

- Это тебе за ехидну, порождение сатаны.

Джованни Пика вышел из камеры. Вскоре туда зашли несколько монахов в иезуитском одеянии. Они сняли Его Преосвященство с дыбы. Дали ему выпить бокал (отдающим уксусом)  вина и отвели его в мрачную камеру.  С потолка монотонно капала вода.  Между ног его преосвященства шныряли голодные крысы.  Воздух был пропитан скорбью и обреченностью бытия.

- Господи спаси и помилуй меня грешника.  – Молил невидимого Бога Его Преосвященство. – … отец небесный пронеси эту чашу мимо меня.   Не обрекай меня на страдания, что несоразмерны моему хребту. Пощади и помилуй меня по великой милости твоей.

Господь как видно услышал молитву бедного мученика. Утром его помыли, переодели, мастерски спрятали синяки, ссадины, кровоподтеки и доставили в покои «Pontifex Maximus»  

 Апартаменты суверена Святого Престола представляли собой огромную комнату с высоким, расписанным великим мастером, потолком.

На нем вершился страшный суд. Грешники смотрели на Его Преосвященство безумными глазами и тянули к нему, точно ища защиты,  свои слабые руки. Но чем им мог помочь слабый, избитый Жан – Марк.  Он и сам нуждался в помощи.

- Господи будь милосерден к рабу своему. - Посмотрев в потолок, прошептал Его Преосвященство.

Наместник Христа на Земле сидел за огромным, немецкой работы, столом. Ровными стенами его обступали гигантские, красного дерева, книжные шкафы. В медных, изображающих ангелов, подсвечниках, симпатично потрескивая, горели свечи.

- Садитесь, любезный брат, - ласковым голосом сказал его преосвященству «Pontifex Maximus», - садитесь, чувствуйте себя как дома. Все ваши страдания позади. Теперь все будет хорошо. Садитесь, прошу вас.

Его Преосвященство сел в массивный и очень удобный стул. Он даже несколько раз подпрыгнул на его мягкой поверхности, но тут же болезненно сморщился, сказывалась плеть Джованни Пика.

- Что с вами, брат мой, вам плохо?

- Нет, нет, не беспокойтесь святой отец. Все в порядке.

 Понтифик встал, ласково прикоснулся к плечам Его Преосвященство. 

- Ну, вот и хорошо, что у нас все хорошо. Вы, кажется, хотели мне, что-то сказать, брат мой во Христе?

Его Преосвященство приподнялся.

- Да святой отец хотел.

- Да вы сидите, сидите. Я вас и так хорошо слышу. Говорите, а впрочем, нет, давайте-ка, я вас покормлю. По-вашему виду, могу сказать, что вы давно не прикасались к хорошей пище?

Понтифик позвонил в хрустальный колокольчик. Слуга в монашеском одеянии вкатил в комнату больших размеров глобус.

Он щелкнул спрятанной сбоку  защелкой, и глобус раскололся на две части. В середине его на золотом постаменте стояли причудливые бутылки с выдержанным церковным  вином, фаянсовая супница с монастырской ухой, тушеные цыплята, свежие овощи и экзотические фрукты.

- Пейте, кушайте, брат мой, и рассказывайте.

 - Святой отец, я все расскажу,  и все укажу.  Только не убивайте меня. Прошу вас. – Заплакал Его Преосвященство. – Я еще могу послужить Святому Престолу. Прошу вас, не убивайте.

Понтифик, словно нашкодившего и раскаявшегося в своем поступке мальчика,  погладил Его Преосвященство по голове.

- Успокойтесь, дорогой мой, успокойтесь. Затем же мне вас убивать? Бог с вами, живите долго и счастливо, сколько отведено вам Божьим промыслом. Разве я могу решать, кому и когда умирать. Вопросы рождения и смерти в руках Божьих.

Его Преосвященство схватил руку понтифика и осыпал ее поцелуями.

- Благодарю вас, святой отец, благодарю, век буду молиться за вас.

- Ну, а теперь кушайте и рассказывайте…

К вечеру книга была доставлена в кабинет понтифика.

Наместник Святого Престола позвонил в колокольчик и вскоре перед понтификом вновь стоял Его Преосвященство.

Как только он вошел в кабинете, понтифик указал ему стул и торжественным голосом сказал:

- Я все получил, брат мой, благодарю вас, что вы не солгали мне. 

- Как же можно…

- Я еще не закончил, - остановил его «Pontifex Maximus», -так вот я хочу вас поблагодарить от лица святой церкви за Манускрипт Магдалины. Это великая книга, послужит делу церкви в борьбе с еретиками. И в знак благодарности хочу пригласить вас на чашечку кофе, что прислал нам турецкий султан. Удивительный напиток, вкус горьковато – сладкий, бодрит как молодое монастырское вино, да что я вам рассказываю, лучше один раз попробовать, чем сто раз прослушать лекцию хоть даже и от самого наместника Христа на Земле. Суверен Святого Престола весело засмеялся.

«Pontifex Maximus»,  позвонил, и в кабинет внесли поднос с двумя дымящимися чашечками и восточными сладостями.

Вкус кофе был и впрямь восхитительным. Смерть же Его Преосвященство долгой и мучительной.

Картина двадцатая

- Да, не нужно ничего выпытывать, я сам все расскажу.  Ты прав, вы ведь не контора, в самом деле.

Григорий принялся экспромтом сочинять историю.

- Я понимаешь, с одним пассажиром из-за чувы в ресторане по этому делу, - Григорий ударил пальцем по горлу, - схлестнулся. Засадил ему короче в торец. Официанты в крик, ментовской наряд прибежал. Ай-ай – оё - ё –ёй. Короче, меня в обезьянник, а на утро говорят, что отметелил я не обычного пассажира, а сына какого-то большого начальника. Дело завели, а меня по подписке о невыезде из КПЗ выпустили. Ну, я такое дело, к адвокату. Он меня просветил. Сказал, что светит мне минимум три года, а по максимуму… Ну, а максимум у нас, сами понимаете, неограничен. При желании и к вышке можно подвести.

- Это в баню не ходи. - Согласился Паша.

- Эти умеют. – Вставил реплику Виктор.

- Поэтому тебе, - сказал адвокат,  - лучше наплевав на подписку, уехать, желательно на год, из столицы, а как все уляжется, тогда и  вернешься. Что делать адвокат на то и адвокат, чтобы его слушаться. Взял я паспорт деньги, что нашел, сел в первый поезд и вот я здесь. Не знаю, тут оставаться или дальше ехать. Здесь вообще- то стремно, если менты начнут меня искать, то найдут легко и быстро, ведь ваш город  не так уж и далеко от столицы.

- Да на кой ты им нужен. – Успокоил Яблонского Саша. – Бегать они за тобой станут, ты же не политический.

- У них сейчас делов полный рот. – добавил Паша. - Они ж к фестивалю готовятся, хватают весь  левый столичный народ и выселяют за сто первый километр, а ты сам уехал.

-Тебе еще и медаль положена за самоличное оставление столицы. - рассмеялся ВиктОр. 

- Может вы и правы. - Согласился Григорий. – Может мне и впрямь здесь остаться? На работу устроиться, в общагу поселиться. Не подскажете, куда здесь можно пристроиться?

- А ты ваще кто по жизни? – спросил, внимательно осмотрев Яблонского, Паша. – Вид у тебя начальственный.

- Инженерно- технический. – усмехнулся Саша.

- Ну, в общем – да. – согласился Григорий. - После академии инженерил, но я много чего делать могу. Например, могу чинить и настраивать пианино. У меня дед известным…

Паша весело рассмеялся. Его поддержали Саша и ВиктОр.

- Да кому  в нашем Задрищеснке пианино настраивать,  – остановив смех, заговорил Паша. -  Здесь же алкаш на алкаше сидит и алкашом погоняет. Тутошние родители, если и учат своих детей, так тому, как из чего сивуху гнать! Пианино! Вот тоже ляпнешь, что перднешь,  это тебе, что Неаполь, какой, или Париж?  Нет, брат, это не ЛондОн это, а такая дыра, что хуже черной космической будет! Засосет и не выплюнет!  Ты тут, к примеру, осенью поживи, когда дожди неделями идут, когда грязь по колено, а зимой снега по крышу дома заносят. Когда петля кажется единственно верным выходом из этой тоски и безнадеги.

- Погоди, - изумленно вытаращив глаза, сказал Яблонский, - но ведь ты недавно про речной пейзаж мне втюхивал, про историю, про умных и красивых людей живущих в вашем городе молотил, а теперь утверждаешь обратное…

- Так это от количества положенного на грудь алкогОля, - Паша выделил  О третьего слога, - Зависит. Так-то, брат…

- То есть загадочная русская душа, - внес дополнение Саша, - Хрен ее знает, когда она правду говорит!?

- Потому что, правда, брат, она у нас в стране разная, переменчивая, капризная  – Взял слово ВиктОр. - Сейчас глядишь она, правда, а уже через минуту - кривда. А я даже стихи на эту… 

Паша вдруг резко поменял тему:

- Дворником пойдешь?

Яблонский непонимающе посмотрел на Сашу и Виктора и, ткнув себя пальцем в грудь, спросил:

- Не понял - это ты мне у меня про дворника спрашиваешь?

- А кого  же еще. – усмехнулся Паша и, указав на друзей, сказал -  Санек с Плейшнером  при делах и прописку имеют, а у тебя вместо этого  хрен на блюде. Правильно?

- Верно. – кивнул Григорий.  – И что из этого следует? 

 - То и следует,  что дворницкая должность дает тебе и прописку, и хату и вместо  хрена зарплату))))  Ну, как согласен? 

- Ты так говоришь, - удивился претендент на дворницкую должность,  - как будто меня на эту должность взяли?

- Появись ты тут неделей раньше или неделей позже, то не взяли бы. Неделю тому назад здесь еще Степаныч работал, но по этому дела, - Паша ударил себя пятерней по кадыку, - Возьми и скоропостижно помрЕ. Но свято место пусто не бывает, а ты видно, брат, в рубахе родился, коль святое место тебя дожидается…

Художники еще сходил в магазин, из которого пришли с сеткой вина, пива  и какими- то мятого вида девицами. Тот вечер Григорий назвал «Вечером трех П»

Потому что весь вечер компания: пила, пела, плясала.

В полночь Паша, как ни хотели те остаться, вышвырнул девиц, а заодно и изрядно набравшегося ВиктОра из мастерской.

- Отбой! - скомандовал он и выключил свет.

До утра желтый фонарь освящался красноватые лица крепко храпящих молодых людей и одухотворенные лики на невостребованных картинах.

Забрезжил рассвет. Блеснул первый солнечный луч. Фонарный свет испуганно дернулся, судорожно (то, угасая то, вспыхивая вновь) зашелся  в агонии, и  ярко вспыхнув напоследок, умер до следующей ночи.

Бледное осеннее солнце заглянуло в окно и коснулось лица Григория Яблонского. Ему видно было жаль будить симпатичного  молодого (в сущности, еще мальчика) человека, глядевшего сладостный утренний сон, и оно укрылось за  небольшое темное облачко.  Вскоре набежавший ветер сдул тучку с неба и набравшее мощь солнце, ярко осветило лицо  Григория Яблонского.

- Вставай, Гоша, - Сказал ласковый, похожий на материнский, но все же не ее, женский голос. - Поднимайся к новой жизни. 

--------------------------------------------------------------------------   

Эпистолярная вставка

От автора. После этой главы я обнаружил в своей электронной почте письмо вот такого содержания. 

----- Original Message -----

From: Zachary  Mercer

To: Vladimir

Sent: Wednesday, September 01, 2010 9:42 PM

Subject: Re: Fw:

Уважаемый автор, к вам обращается ассоциация эзотерических знаний. Нам стало известно, что вы пишите книгу под названием «Манускрипт Магдалены» В связи с этим, мы хотим вам сказать следующее. Исходя из анализа уже написанной вами части романа, явно следует, что вы просто фантазируете. Но вы должны знать, а если нет, то доводим до вашего сведенья,  что фантазии не рождаются в вашей голове. Они не

суть вашего распаленного  воображения. Они есть нечто иное, как посылы из мира идей. Таким образом, книга, которую вы считаете не более как одной из сюжетных линий вашего романа, существует в реальности. Мы хотим вас предупредить, открывая эту тайну, вы можете нанести вред читателю и посеять в обществе нездоровый ажиотаж. Советуем вам хорошо подумать, стоит ли вам продолжать писать роман «Манускрипт Магдалены».

Я в ответ я послал короткое сообщение.

From: Vladimir

To: Gina Mercer

Sent: Wednesday, September 01, 2010 9:50 PM

Subject: Re: Fw:

Можно подробнее, кто вы и главное, как вы узнали о том, что я пишу Манускрипт Магдалены?

Прошло два дня. Сегодня третье сентября 2010, но ответа я не получил. 

Картина двадцать первая

Утром Паша с Сашей долго плескались над умывальником, проклиная местное «гадкое», как они называли плодово-ягодное вино « Вечерние Зори», которое вчера они безрассудно помешали с водкой и пивом. Саша на ученической спиртовке, попытался сжарить яичницу.

- Пойдем, лучше в рыгаловку. Там соплей пожуем. -  остановил безуспешные устремления товарища  Паша.

Паша с Сашей надели куртки. Яблонский набросил пиджак, и они вышли на улицу. Стоял замечательный осенний день. Ласково светило солнце. Радостно чирикали воробьи. Сухие опавшие листья издавали запах общественной бани.   Яблонский, на всякий случай вдруг заблудится,  посмотрел на адресный указатель, что висел возле дверей мастерской. 

«Ул. Первая Революционная. Д. 7»

Мощеная дорога шла мимо величественных, но обветшалых особняков.  Паша с Сашей перебивая рассказывали истории этих строений.

 Вот в этом здании, - указав на постройку канареечного цвета, сказал Паша, - несколько дней жил Петр Первый.

- А в этом останавливался граф Орлов фаворит Екатерины. – Сообщил Саша.

- Тут вот в этом  зажигал с блядями Гришка Распутин. – Изрек Паша.

- А здесь жила, местная «Леди Макбет» княжна Владленская, отравившая своего респектабельного супруга в пользу кого-то залетного юнкера…

Улица вышла на бойкий перекресток. Художники, не дожидаясь зеленого света светофора, перебежали на другую сторону. Яблонский последовал их примеру и чуть не сшиб мотоциклиста.

- Вот же ты сука! – Крикнул мотоциклист и скрылся за поворотом.

Друзья пересекли тенистый сквер с разваливающимся фонтаном, который воплощал  длинно бородатый мужик, как пояснил Саша - «Посейдон, сеющий бурю»

Выйдя из скверика, они остановились у здания с биркой «Столовая N 15»

Народа в столовой было немного. За столиком у окна сидело несколько человек нерабочего, если так позволено, вида. На столике за колонной компания похмеляющихся парней. У стеллажей представляющих текущие блюда, пятачок мятых личностей.  Саша, как генерал поле боя, обвел быстрым цепким  взглядом заведение.   

Закончив обзор, он быстро шепнул что-то  Паше. 

- Светочка, - Обратился Паша, подойдя  к молоденькой кассирше, - Это у тебя сколько стоит?

- Что именно? – Поинтересовалась кассирша.

- Ну, вот тот салатик, что стоит сбоку от тебя. 

- Который?

  Как только кассирша перевела взгляд на то место, куда был направлен Пашин палец. Саша рысью метнулся к стеллажу и стащил с него: два стакана сметаны, тарелку  блинов, блюдо с салатом, три тарелки антрекота.

Яблонский так и не решил эту головоломку, как можно двумя руками утащить такое количество предметов.  Паша расплатился за  три стакана сметаны, яичницу с жареным луком, четыре куска хлеба и пять бутылок пива.

- Держи. – Яблонский протянул Паше деньги. – Моя доля.

- Обижаешь, Аркаша.

- Меня Гоша зовут. – поправил Яблонский, понимая, что играть дальше не имеет смысла.

- А ты вроде вчера Аркашей назывался?

- Ну, Аркаша, Гоша, Гога это все почти одно и тоже, но я предпочитаю Гоша. А ваще по паспорту я Григорий.

- А мне пополам кто ты Григорий или Илья Пророк. Главное, чтобы человек хороший, а ты  человек правильный.  Верно, я говорю, Санек.

Саша, уплетая аппетитный блин, кивнул головой. 

- С чего ты взял, что я хороший? Может я того… грабитель с большой дороги?

- Другой грабитель, отец, в сто раз лучше первого секретаря райкома по идеологической работе. Правда, Санек?

- Это в баню не ходи! – вытирая рот салфеткой, подтвердил слова друга Саша. - Наш секретарь по идеологической работе  Марьин Иван Павлович такая паскуда, что никакой Джек Потрошитель с ним не сравнится.

Художники взялись за еду. Ели они с толком, с расстановкой. Яблонский умаялся ждать, когда же они, наконец, закончат трапезу.

- …. у нас в старину, Гоша, - пояснил Паша, заметив нетерпение Яблонского, - купцы, когда набирали рабочую силу, то сажали будущих работников за стол, кто ел долго и с пониманием дела, того и брали на работу. Купцы не дураки были, коль ты ешь обстоятельно, то и работать будешь так же! 

Наконец с едой было покончено. Друзья встали из-за стола и направились к выходу. Проходя мимо кассирши, Паша положил рядом  с ней мелочь.

- Это тебе, Светочка, на чай.

- Стащили на два рубля, а на чай даете мелочевку. – усмехнулась Светочка.

- Светочка, ну это же все одно это не твое, а народное. Как в той песне. «Все вокруг народное. Все вокруг мое».  Как, кстати,  Никола твой поживает? Ништяк. Ну, жми ему за меня краба!

Друзья вышли на улицу. Солнце жгло как летом. Дурманяще пах раскаленный асфальт. Бензиновый воздух приятно щекотал ноздри.

- Ну, куда тронем? – поинтересовался, обращаясь сам к себе, Паша.

- Может на винную точку. – предложил Саша.

- Мы вчера  как бы говорили о моей работе. – робко произнес Яблонский.

- Правильно, Гоша. Идем устраивать тебя в дворники!

Друзья прошли по улице с названием «Большевистская»,  метров через пятьдесят они свернули в темную длинную арку. Пройдя её, они оказались на улице с эффектным названием «Первый революционный тупик» По ней они дошли до широкой, как море, площади. Вождь, облаченный в демисезонное пальто, вытянутой рукой, в которой он сжимал мраморную кепку, указывал как раз в то направление, по которому пошли художники и примкнувший к ним Яблонский.

Вскоре молодые люди остановились возле  безликого  типового здания на подъезде, которого висела табличка «ЖЭК»

  -------------------------------------------------------------------------------

Когда я закончил эту главу -  у меня завис компьютер. После его перезагрузки я не обнаружил файла «George» в котором хранилась написанная мной часть романа «Манускрипт Магдалены» Но у меня сохранилась, правда неполная, копия, записанная мной на диске.

  ------------------------------------------------------------------------

От автора. Я рассказал о письме своим приятелям, которых знакомил со своей литературной работой. Вот их реакция.

----- Original Message -----

From: Arina Fuko

To: Vladimir

Sent: Friday, September 03, 2010 2:37 PM

Subject: Re:

ну, вы завернули


 

Закончив эту главу,  у меня вдруг завис компьютер.

так нельзя сказать - проезжая через мост, у меня слетела шляпа

Я, например, обычно не рискую посылать незаконченные вещи даже друзьям и предоставляю делать выводы критикам, если таковые найдутся. К.

----- Original Message -----

From: Michael Baram

To: Vladimir

Sent: Saturday, September 04, 2010 1:24 AM

Subject: Re:

так ....

Компьютер, завис и файл не найден, бабушек пугайте этими ужасами..

а скажите, вы эту книгу сами придумали, или воспользовались какими-то источниками?

теперь о письме. Вспомните, кто был в круге избранных, которые получали от вас главы романа.

Меня можете сразу не брать в расчет, я не пересылал никому ничего

а также не имею связей с сумасшедшими или тупыми шутниками, которые работают или учатся в австралийском университете Тасмании или в их литературном журнале  http://www.islandmag.com/

Ваши друзья?

Ответа вы можете не получить, если писали по-русски, ибо, кто-то мог просто мог поставить этот обратный адрес.

Попробуйте открыть properties оригинального письма, где указывается весь путь отправителя  (в аутлуке File - Properties - Details) скопируйте все, или сделайте копию экрана и пришлите мне.

К сожалению, персон под именем Закарий Месер, слишком много (их только в штатах больше 10ти)

все это напоминает глупую шутку, и я очень надеюсь, что это не вы сами мне морочите голову.. К тому же две буквы М в названии романа, .

если книга целиком ваша выдумка, то это просто глупая шутка,

В любом случае нужно осмотрительнее разбираться в людях, которым вы доверяете ваши литературные труды.

----- Original Message -----

From: Vladimir

To: Michael Baram

Sent: Saturday, September 04, 2010 1:32 AM

Subject: Re:

если вы будете связывать подобные вещи с зависанием компа и пропажей файлов, никто в здравом уме не поверит, а наоборот обвинит вас в нагнетании ажиотажа вокруг вашего неоконченного произведения.

а насчет письма, я попросил скопировать и выслать мне свойства оригинального письма.

Я бы вообще переименовал бы роман, чтобы не было ассоциаций, и не дразнить гусей. (я имею ввиду людей, среди которых дураков и дебилов приличное количество)

----- Original Message -----

From: Michael Baram

To: Vladimir

Sent: Saturday, September 04, 2010 9:44 AM

Subject: Re: Re:

Ну, обвинит, а что толку! Комп завис и фаил пропал. Самая большая победа дьявола в том, что он внушил нам, что он не существует.  Тот, кто сталкивается с потусторонним автоматически записывается в сумасшедшие. 

----- Original Message -----

From: Michael Baram

To: Vladimir

Sent: Saturday, September 04, 2010 1:40 AM

и вообще как это понимать

http://nvris.narod.ru/text/manuscript.htm

От автора.

Обнаружив книгу под название Манускрипт Магдалены я написал письмо в ассоциацию изотерических знаний.

----- Original Message -----

From: Vladimir

To: Gina Mercer

Sent: Wednesday, September 04, 2010 3:59 PM

Subject: Re: Fw:

Уважаемые оккультники, вы правы!  Манускрипт Магдалены существует!  Вот ссылка на него http://nvris.narod.ru/text/manuscript.htm

  Поэтому с  этой минуты мой роман больше не будет носить название «Манускрипт Магдалены» Надеюсь, что своим новым названием книга не нанесет вред читателю и не вызовет нездоровый ажиотаж в обществе. Ваш VS 

----- Original Message -----

From: Гордей Викторович

To: savich57@videotron.ca

Sent: Friday, September 05, 2010 8 :09 AM

Subject: Мастер- эзотерических презентаций.

Уважаемый автор, вы можете назвать роман, как вам будет угодно, дело не в названии, а во вреде, который несет в себе ваша книга.

Художественная литература, вовсе не такая безобидная вещь как кажется, и не передовой край строительства гуманного общества, как полагают многие. Мы утверждаем: буквы, предложения, абзацы, главы, романы, повести и рассказы…

Все это суть: картечь, пули, снаряды, бомбы, калечащие и убивающее доверчивых людей.  Алкоголь калечит печень, а литература мозги.

----- Original Message -----

From: Michael Baram

To: Vladimir

Sent: Sunday, September 05, 2010 1:36 PM

Subject: Re:

я не понял,вы настаиваете на чертовщине с компьютером? Я вам не мешаю верить во что угодно, пожалуйста, если вам хочется, хоть в Заратустру, люди часто склонны объяснять непонятное таким образом, и даже сжигали кого в печи, а кого пытали... Вот еретики IBM придумали дьявольскую машину, а другой еретик Билл Гейтс напродавал дьявольского софта для нее.

И еще куча рабов дьявола пашут, и пишут кривые программы, которые виснут, и файлы крадут.

 "вы оскорбляете мой разум" (где то Аль Пачино так выразился, может в годфазере, не помню. :)))

Письма вам шлют тоже люди, а не черти, и эти люди довольно ограничены и однобоки. Они только правы в одном, это таки да, слова это пули, пушки, (Шехтер говорил об ответственности писателя, как вы помните, я его уже цитировал сто раз)

но, на мой взгляд, каждый волен самовыражаться как хочет, и Бог ему судья, а не узколобые людишки, возомнившие, что имеют право указывать и направлять кого-либо, забыв, что было бы  странно, если бы кто-то начал распоряжаться и решать, не имея в запасе лет эдак тысячу (не по тексту, но близко:))))

Еще помню Бортко сказал, когда его спросили, мол, что за всякая чертовщина творилась.

Он сказал, отнюдь, все как всегда во время съемок любого фильма, то одно то другое. Просто, поскольку сюжет известный, людям свойственно наматывать клубок случайностей на свои страхи и предубеждения. Если бы снимали фильм Три Мушкетера, никто бы ничего связывать не стал бы..

И вообще все это слишком мелко для игр света и тьмы.

Ибо в мире понаписано и издано столько всякой дури, и мистической в том числе, что подобные письма просто должны быть подняты на смех, если конечно все это не ваша собственная затея.

Картина двадцать вторая

 Друзья поднялись на первый этаж и открыли дверь.

- Слышь, Вика, Петровна у себя? – Поинтересовался Саша у курносой рыжей девицы.

- А где ж ей быть. – Зевнула девица. – Проходите.

Прежде чем войти, Саша пробарабанил по двери, с надписью Начальник ЖЭК. Т.П. Капустина, замысловатый  ритмический бой.

- Войдите. – Разрешил кокетливый женский голос.

Паша толкнул дверь, и троица вошла в кабинет. Перед собой Яблонский увидел массивный книжный шкаф с множеством папок, огромный письменный стол за которым тоже сидел шкаф.

- Знакомься, Петровна - наш новый товарищ Гоша.

Шкаф приподнялся со стула и нежным игривым голоском представился.

- Татьяна Петровна. Прошу садится.

Молодые люди уселись на гигантские дубовые стулья. Все в этом кабинетом от хозяйки до скрепок страдало гигантоманией.

- Ну, рассказывайте, зачем пожаловали? – Присев за стол поинтересовалась Татьяна Петровна. - Снова канализацию прорвало? Так вы сами виноваты. Сколько раз вам говорила, не бросайте черт его знает что в унитаз. Понаведут, понимаешь, всяких прости Господи…

Паша сделал у своих губ жест закрывающегося замка. Татьяна Петровна послушна замолчала: 

- С канализацией все в порядке, Петровна, мы не по этому вопросу. Вот хотим тебе нашего Гошу на место дворника рекомендовать. Мировой пацан! Практически не пьет, не курит, пианино может настраивать))))

 Место-то свободно?

- Конечно, свободно! Конечно, а что и впрямь хотите. – Засуетилась Татьяна Петровна. – Так я с радостью. Пианино у нас, правда, настраивать не нужно, а вот участок убирать -  пожалуйста… 

Почему не взять, если, тем более, и человек хороший!? А я по глазам вашим вижу, что вы человек положительный.

- А как насчет жилья? – Поинтересовался за Яблонского Паша.

- Однокомнатная квартира, правда, не Бог весть какая, но с удобствами и горячая вода, санузел, правда, совмещенный.

- А ему не от кого прятаться. – Засмеялся Паша. – Гоша у нас один. Так, что ему по-любому раздельный он или еще какой. Правда, Гоша?!

Яблонский согласно кивнул головой.

- Ну, если годится, то можете хоть сейчас писать заявление, а я подпишу.

Татьяна Петровна подвинула Яблонскому чистый лист бумаги и розовую под цвет блузки Татьяны Петровны авторучку.

Яблонским быстро написал заявление.

- Ох, какой у вас чудесный каллиграфический почерк и ни одной ошибки. Вот бы моей секретарше Вике так писать, а то, как намарает так хоть стой хоть падай. Так давайте мне свой паспорт.

Яблонский достал из кармана краснобокую книжку. Татьяна Петровна пролистнула несколько страниц. Нахмурилась и перешла на начальственный тон:

- Погодите, товарищ, но у вас же столичная прописка. Как же я вас могу принять с ней на работу. Вы же не выписаны по прежнему месту жительства. Нет, так не пойдет. Извините.

Татьяна Петровна вернула паспорт и уставилась в папку с текущими делами.

- Да, погоди ты Петровна. – Коснулся ее руки  Паша. – Чего - ты сразу…  не годится…  товарищ…  елы палы лес густой. Ну, не выписался пацан. Времени у него на это не было. Джинсы себе хотел у иностранцев купить, а контора его на этом повязала. А у них теперь приказ, в связи с будущим фестивалем,  всех левых пассажиров хватать и за сто первый километр отправлять.  И что теперь человеку назад ехать в лапы к ментам !?  Они ж его как увидят, то тут же за семь тысяч девятый километр отправят! Что тебе парня не жалко? Ты ж посмотри на него - орел! Ну, а если под тебя рыть начнут, так ты ж всегда можешь отмахаться. Скажешь, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю он мне паспорт  с местной пропиской принес, а этот паспорт я в глаза не видела.

- Бери, Петровна, - вступил в разговор Саша, - я ручаюсь - отличный пацан. Хрен ты такого еще найдешь! Пузырь еще будешь должна за такого кадра! Ты посмотри на него это ж не дворник, а честь и совесть! На такого красавца гренадера весь город будет приходить  смотреть, любоваться. Это же чистой воды Ален Делон. 

Татьяна Петровна взглянула на Яблонского, эротично улыбнулась и вернула голосу утерянную на время мягкость.

- Да уж и впрямь красивый парень.  Так и быть возьму, давайте паспорт. Только я вас прописывать в квартире не буду, живите так, а там посмотрим.  Как говорила моя бабка, Бог не выдаст - свинья не съест.

- Ну, вот и лады. – Обнял Татьяну Петровну Паша. – А мы тебя, за уважение к нашему пареньку, не обидим. Кабинетик покрасим, потолочек, как в Сикстинской капелле, распишем.

- Ладно. Ладно. – Замахала руками Татьяна Петровна. – Распишете, покрасите. Вы меня и так не обижаете, но с канализацией осторожней, ребята, а то у меня один сантехник на участок и тот такая пьянь. Упаси Господи. Мне вашего паренька до места службы провести или вы покажете?

- Да, конечно, Петровна, покажем! Давай ключи от квартиры и каморки с инструментами, а мы ему все объясним.

Татьяна Петровна открыла шкаф и достала  два ключа.

- Этот золотой от квартиры, серебряный от каморки.  Там, правда, от Степаныча срач остался.  Ну, да вы уберете…

- Приберем! Приберем! – Сказал Саша.

– И вымоем! - дополнил Паша.

Друзья вышли из кабинета.

- Держи, Викуша. – Паша протянул секретарше мятую шоколадную конфету.

Друзья вышли во двор. Солнце уже почти касалась верхушек красно – желтых кленов. От огромной черной бочки бодряще пахло битумом. Черномазые рабочие в синих комбинезонах починяли крышу.

- Вира! Вира! – Требовал сверху чей- то сиплый голос.

- Даю помалу. – Отвечал ему снизу маленький, похожий на чертенка паренек.

   -------------------------------------------------------------

- В новую квартиру! – Скомандовал Паша.

- Будет у тебя теперь, Гоша, куда деньги класть! - хлопнул Яблонского по плечу Саша.

Друзья той же площадью, улицей и подворотней вышли к столовой N15. 

  Яблонский остановился перед дверью, ведущей в зал и, подмигнув приятелям, сказал:

- Я того…  отлить.

- Давай, брат, только не долго. Нам тут светиться ни к чему. 

- Да я мигом.

Заверил Григорий. Он зашел в заведения. Подошел к кассе.

- Вас, кажется, Светланой зовут? – Поинтересовался он у кассирши. 

- Да, а в чем собственно дело?

- Видите ли, - обворожительно улыбнулся Ябонский, - сегодня мои приятели. В общем… Так сказать… Взяли у вас со стенда кое-что и забыли, оплатить счет…

- Это Пашка с Саньком что-ли? – Поинтересовалась  девушка. – Да, ну их…

- Не, да ну их, а вот держите. – Яблонский протянул девушке новенькую пятирублевую купюру. – Думаю, этого хватит?

- Что вы это много! Очень много!  – Запротестовала девушка. – Они стащили, я думаю????? рубля на полтора.

Возьмите сдачу.

- Нет, нет. – Яблонский замахал руками. – Ни в коем случае. Это вам за волнения.

- Да, какие волнения! – рассмеялась Светлана. - Они же мировые пацаны. Они, когда при деньгах, знаете, какие мне чаевые отстегивают. Ого- го!  В ресторанах такие не дают!

- Значит мы в расчете?

- Конечно.

- Тогда я побежал.– Сказал Яблонский. – Всего вам доброго, Светлана.

Яблонский быстро пошел к выходу.

- А вас как звать? – Окликнула его девушка.

- Григорий.

- Храни вас Господь, Григорий.

Яблонский изумленно взглянул на девушку:

- А вы что верующая?

- В таких случаях да. Что у вас? - обратилась Светлана подошедшему к кассе гражданину.

Картина двадцать третья

Яблонский вышел из столовой.

- С облегчением. – Улыбнулся Саша.

- Очень точно помечено. Ну, ведите меня в мои апартаменты. Только, я полагаю, прежде нужно зайти в магазин. Взять чего- нибудь зажигательного, вспрыснуть так, сказать, новоселье?! Григорий достал портмоне.

- Нет, мы с сегодняшнего дня в завязке. – Остановил Яблонского Паша. – Нам заказ к концу недели нужно сдать.

- Да, и свои работы до ума довести. - внес дополнение Саша. – Так, что перенесем, среда, четверг …. Перенесем новоселье на понедельник. Согласен?

- Ну, что пусть будет новоселье в понедельник. – Согласился Яблонский – Ведите!

Молодые люди пошли по деловой бойкой улице Большевистской. Затем свернули на тихую провинциальную  Коммунистическую. Пройдя сквозь  чугунные ворота, вошли на базар, миновали буфет, в котором Яблонский познакомился с поэтом ВикторОм.

Пошли мимо продовольственных рядов. В одном мешке Паша стащил добрую жменю каленых семечек. В другом прикарманил пятак маленьких, чрезвычайно сладких яблок, раичек.

- А деньги кто платить будет! – Истерическим сопрано, закричала плюгавая бабулька. – Сталина на вас извергов, нет! У, супостаты волосатые! 

- Не напрягайся, бабка. Береги нервы, от них вся зараза!  – Яблонский сунул бабке мятый рубль.

- О,  опять молодой и красивый тут! – Крикнула как старому знакомому веселого нрава (на языке идиш таких очень метко называют «бабкес») дамочка. – Говорил, что зайдешь позже, а не заходишь!

- Да, ты тут уже в фаворе, Гоша. – Воскликнул, останавливаясь возле дамочки,  Саша. – Когда же ты успел?

- Да я ведь в рыночном буфете познакомился с Виктором , а прежде, чем в него зайти прошелся по рядам. Вот дамочка меня, как видно и запомнила.

- Тебя не запомнишь. – Бабкес поправила выбившуюся из косынки челку, - Так каких как ты не запоминают, таких век помнят!

Паша с изумлением взглянул на дамочку и сказал:

- Ну, мать, сказала! Хоть в граните высекай!

- Какая я тебе мать! - замахнулась на Пашу корзиной дамочка. - Я тебе дам мать! 

Паша ловко увернулся и засмеялся:

- Да, ты не обижайся, я же любя!

- Разве ж любя матерью обзывают. Любимых голубушками зовут!

- Возьми, голубушка рубль, - Яблонский протянул купюру, - а мне дай вот эту корзину.

- Зачем тебе корзина? – Поинтересовался Саша.

- Буду с ней на базар ходить. В столице идти на рынок с корзиной – последний писк!

- Столица нам не указ! – Сплюнул шелуху Паша.

- Для тебе не указ, а для молодого и красивого самое то! Бери, сокол, вот эту. Это моя самая лучшая корзина!

Яблонский повесил корзину на руку и пожелал бабкес:

- Всего тебе дорого, голубушка, еще увидимся.

- Я не против. – «Бабкес» игриво шевельнула бедрами.

Друзья вышли с рынка и извилистой дорогой и стали поднимать в гору. Вскоре они остановились у двухэтажного дома с  колонами.

- Вот это и есть твой дом.

- Ух, ты какой привлекательный домишко. – Изумленно свистнул Яблонский. – Прелесть, а не дом. 

- Так это пленные немцы строили, оттого и прелесть.  – Сообщил Саша. – У наших же работяг все вкривь да вкось выходит!

Яблонский взглянул на адресный знак. Улица Молодежная дом 12.

« Так вот, соколик, ты всегда выбирай и друзей и города на букву «М» Вспомнил Яблонский слова цыганки и подумал

«Смотри ты, я  ведь специально не выбирал, а жить, тем не менее,  буду на улице, первая буква которой начинается на «М»  Правда, мои новые мои приятели не на «М», но они и без этого ребята, что надо» 

Молодые люди вошли в пахнущий сыростью и кошачьей вольницей подъезд. Подошли к квартире с табличкой помеченной «1»

- Вот, Гоша, ты теперь под номером один!

- Чемпион. – Рассмеялся Саша. - Давай, чемпион,  открывай!

Яблонский достал ключ, покрутил его в руке: 

- Не могу! Рука дрожит. Шутка ли первый раз держу ключ от собственной квартиры!

- Ну, давай, тогда я. - Паша взял у Яблонского ключ и открыл дверь.

Картина двадцать четвертая

В дождливый мрачный вторник с дурными предчувствиями  (болела Азалия – Вайсе Шеме, с ними это случается в период цветения) С.М. Чеботарев пришел на службу рано.

Хмурый полковник вошел в оранжерею, бросил осторожный взгляд на растение и широко улыбнулся:

- Ах, ты, моя хорошая. – Сергей Миронович поцеловал азалию, -  Ах, ты, моя умница, радуешь старика – выздоравливаешь. 

В это время в дверь кабинета робко, но настойчиво  постучали.

- Кого это черт в такую рань принес! - Выругался полковник Чеботарев. – Не спится им, служакам! Ох, скорей бы на пенсию. О - хо- хо  Мы бы с вами, милые мои, на дачу переехали к воздуху, к солнцу, к свету…

Полковник закрыл оранжерею. Сел за стол и начальственным баритоном крикнул:

- Входите.

На пороге возник бледный, мятый, похожий на спущенный теннисный мячик, Николай Николаевич Тришкин.

- Можно, товарищ полковник?

- А это ты, Николай Николаевич… ну входи, входи, милый, рассказывай… чего в такую рань?

Николай Николаевич кашлянул:

- Да я сегодня дежурным по управлению был.

- Ну и как ночь прошла?

- Тихо.

- Ну и, слава Богу, а ко мне чего? Спать бы лучше шел.  Вид у тебя…  на сухой лес!

Николай Николаевич одернул китель, поправил зеленый форменный галстук, пригладил волосы, приосанился и бодрым голосом отчеканил:

- Товарищ полковник, я зашел спросить как – там насчет Яблонского. Разговаривали вы с его тестем?

- Яблонский. Яблонский. – Чеботарев почесал висок. – Кто такой  этот Яблонский?

- Молодой человек, что не пришел ко мне на встречу.

- А! – Вспомнил полковник. – Конечно, разговаривал. Я  в субботу ел, пил у него… по усам текло и в рот немного попало!

- И что он говорит?

- А что он может сказать. – Усмехнулся полковник. -  Пропал, голубчик, пропал в неизвестном направлении.

- Я так понимаю, товарищ полковник, – Николай Николаевич приосанился.  –  Нужно дело возбуждать?

- Вот тебе на - уже и дело! – Вскрикнул полковник. – Да с чего же дело, милый? Ишь ты прыткий какой! У тебя, что заявление на этого Яблонского есть?

- Нет, товарищ полковник.

- Так с какого рожна ты мне мозги полощешь своим делом?! И вообще поисками пропавших граждан занимается совсем другое ведомство.

- Но ведь он же на встречу не пришел. Мне же нужно отчет писать, а что я в нем укажу.

- Ты пока, Коля, - перейдя на отцовский тон, сказал полковник, -  ничего не пиши, мы на него и без отчета сети разбросим, а когда найдем- вот тогда мы с ним и поговорим. Почему он, голубь сизый, на встречу не прилетел.  И ты уж тогда не отчет, а дело на него  заведешь, а через него глядишь и подполковника получишь, а там уж и до моего места недалеко. Я тебя лично САМОМУ буду рекомендовать. 

 Чеботарев встал из – за стола. Шутливым тоном приказал:

 – А сейчас, кругом и шагом марш домой спать!

Николай Николаевич крутнулся на каблуках и строевым шагом вышел из кабинета.

Картина двадцать пятая 

Татьяна Петровна Капустина оказалась права. Бывший дворник Степаныч, который умер не в летах, как думал Яблонский, а в возрасте Иисуса Христа, и не на кресте, а от злоупотребления, что вообще-то тот же крест,  алкоголя, оставил после себя неописуемый срач, и это было наиболее мягкое слово из всех возможных. Правда, от него осталось несколько приятных вещиц: фаянсовое блюдо, кофейный, тончайшего фарфора, сервиз, новеллы Кафки, «Критика чистого разума» И. Канта, "Субъективная логика" Гегеля, абстракционистская композиция -  явно работа Саши и лик святого Николая  Угодника, по манере письма – работа Паши.  Григорий засучил рукава, и к вечеру квартиру было не узнать:паркет горел, окна блестели, плита сверкала.Когда к нему на новоселье пришли Саша, Паша, ВиктОр, то они в один голос ахнули:

- Ну, отец, ты даешь!

Саша подошел к столу и уткнулся носом в блюдо с румяной курицей.

- А я себе думаю, у кого это такой духан в доме стоит? А это у Гоши! Ну, отец, порадовал!

- Это еще не все! – заверил его Яблонский. Он вышел на кухню и вернулся оттуда с тарелками в руках: 

- Вот заливная рыба. Вот холодец…. А вот тушеная картошка. - На столе возникла фарфоровое блюдо с дымящейся, под цвет курицы, картошкой.

- Ну, под это дело нашего бухла явно маловато. – Паша достал из кармана и поставил на стол  две бутылки водки.

- А это для полировочки.  - Саша установил рядом четыре бутылки пива. – Но Паша прав, этого маловато! Придется еще на точку  сгонять! Я мигом. 

- Не нужно никуда гонять. - остановил его Яблонский. – У меня тоже имеется. 

Оп–ля! 

Яблонский с изяществом матерого иллюзиониста поставил на стол бутылку армянского коньяка.

 – Это под кофе!

- А что будет и кофе? – Изумился ВиктОр. – Ну, тогда держи!

Он вытащил из-за пазухи черномазого котенка:

- Кошка в новой квартире - первое дело!

Яблонский бережно взял котенка на руки.

- Погоди, но это не кошка - это кот!  Ох, ты какой мордастый и как же тебя зовут, мурзила ты этакий?!

Как его зовут ВиктОр?

- Мурзик!

- Почему Мурзик?

- Ты же сам сказал мурзила. Соответственно Мурзик. А что, хорошее имя для кота! Вот за это и выпьем!

«Смотри и имя у кота на «М» начинается. – Подумал Яблонский. – Потом, у ректоровской Магдалены тоже кажется, был черный кот или кошка?»

- Погоди! Причем тут кот?  – Остановил его Паша. – Кот только при хозяине, а без хозяина это хвост и лапы!  Короче, давайте выпьем за хозяина. За его квартиру. За его работу.  Банкуй, Гоша!

Яблонский взял бутылку и разлил водку по рюмкам.

- А это тебе. - Он подвинул Мурзику тарелку с кусочком курицы.

Кот, урча, набросил на угощение.

- Сожрет он тебя, Гоша. – Глядя на кота, сказал Саша. – С потрохами! 

- Гоша у нас сам кого хочешь съест. Смотри, какой богатырь! – Вставая со стула, сказал Паша. – За тебя, Гоша! Расти большим и крепким!

Гости сдвинули рюмки…

- После шестой рюмки, изрядно захмелевший, Паша констатировал:

- Завидую я тебе, Гоша.

- Почему? – Вопросом ответил Гоша. – Чему мне завидовать. Квартире что ли?

Паша закурил, бросил спичку в пепельницу

- Да причем тут квартира. 

- Так чему же завидовать? То, что скрываюсь я от ментов, что матери ни написать, ни позвонить не могу, боюсь, что ее телефон на прослушке… 

- Это все невесело, конечно, а завидую я тебе, потому что ты искусством не занимаешься:  не рисуешь, не пишешь, а метешь себе на чистом воздухе…

Яблонский вставил в образовавшуюся паузу фразу:

- И что из этого следует? 

- Следует этого, брат, то, что не гореть тебе, как мне как мне, Саньку, да и Витку тоже в аду!

- Это почему ты так решил? – Изумленно поинтересовался Яблонский.

 - За то, что служим мы искусителю. Ведь это он подбросил людишкам изящные искусства. Сам первый лицедей и людей этому ремеслу – обучил!

Яблонский спокойно возразил:

-Причем тут искуситель? Этот товарищ здесь не при делах. Бог творец, а мы созданы по его образу и подобию его. Значит тоже творцы. Ты творец. Саша творец! ВиктОр… Я где-то читал, что талант это дар, и награждать им человека,  волен только Создатель. Искуситель, как ты правильно сказал, может только подбрасывать. 

- Нет, Гоша, искуситель! – Решительно оспорил доводы Яблонского Паша. – Только он! Ведь сказано: не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе и в воде и… короче что-то в этом роде. Ибо гореть тебя за это в адском пламени. И главное было бы за что? За злато серебро, как у того же, не к ночи помянутого, Пикассо! Так нет же  ведь малюешь за копейки, а мучиться после смерти будешь наравне  с миллионщиком Дали. Но тот, собачич, хоть при жизни кайфовал! А…

Паша обреченно махнул рукой и налил себе полную рюмку.

- Что за пессимизм, Паша?  - поинтересовался Яблонский. – С чего такие речи? 

За Пашу ответил Саша.

- Да это он с того, что его работы на столичную выставку не взяли. Портреты всяких там передовиков взяли, а его цикл «Внеземное» забраковали.

- Ну, ты бы им еще НЛО предоставил, - рассмеялся Яблонский, - что, другого ничего не было?  Взял бы да тоже нарисовал… за деньги, за славу, чтобы как и Дали было знать за что горишь в адском огне… передовика, а лучше передовичку!

- Нет, извини, брат, лучше я просто так гореть буду по убеждению и призванию, но рисовать того, чего не хочу, не буду! 

- Я тоже! – заверил Виктор.

- Молчи уже. – Остановил его Саша. – Не будет он, а кто про нас статью в газете написал: формалисты, упадники, не ты ли?

- А что я мог сделать? – Стал оправдываться Виктор. – Мне редактор приказал. Я под козырек, поскольку вишу  как марионетка на ниточке. Чик райкомовскими ножничками и нет меня в редакции. И  что я стану делать? Вы хоть ложками живете, а  мои вирши, да романы кто купит? А больше я, увы, ничего делать не умею.

- Да, ладно тебе. Никто тебя не винит. – Успокоил его Паша. – Сиди, пей, оттягивайся и не потей. Но обидно бля, Гоша, что, как ты говоришь, Бог наградил меня талантом, а признания за него я не заслужил!

Яблонский сел рядом с Пашей, и положив руку на его плечо, сказал:

- Да разве - важно для жизни – какое – то там, сомнительно попахивающее, признание?  В ней, брат, важны дружеские отношения и простые  человеческие радости…  рюмка водки, тушеная курица, винегрет, а то, что будет с тобой после жизни это все твои художественные фантазии. Может после смерти всех нас ждет темнота и прекрасное ничто, а мы…

- Нет, брат,  - резко оборвал его Паша, - не тьма нас ждет, а ослепительный свет. 

Яблонский встал и провозгласил.

- Вот за него и выпьем!

- Мяу – мыр. – Поддержал его лежащий в корзине, что купил у «бабкес» Яблонский,  кот Мурзик. 

  Картина двадцать шестая

Когда боль прошла,  Его Преосвященство ощутил  ни с чем несравнимую легкость. Так должно быть чувствует себя уносимый в небо воздушный шар.

Но Его Преосвященство никогда не был шаром, правда, он обвинил и сжег на костре одного воздухоплавателя, но спросить, как чувствует себя человек, летящий по небу, он забыл. Да и неинтересно это было его преосвященству. Важнее было добыть показания о связях с нечистой силой, а их Его Преосвященство хвала Богу добыл! 

Одним словом, с легкостью шара взмыл Его Преосвященство к потолку. Душа его легко проскочила мощный церковный купол церкви, в которой лежали его бренные останки,  и вылетела на свободу. Его Преосвященство последний раз взглянул на свое скрюченное тело.

«Фи – Выразил он свое неудовольствие.  – В каком ужасном теле я жил: толстом, бесформенном, скрюченном. Фу, чистая свинья, прости Господи. Нет, нет! Прочь от него! Прочь!» И Его Преосвященство влетел в темный туннель, где-то далеко виднелся, точнее сказать, угадывался ослепительный свет.

« А ведь колдунью, что рассказывала мне о туннеле и свете в конце его, я приказал сжечь на костре. Ибо в писании об этом нигде не сказано, а что в нем не сказано – есть ересь! Выходит, она была права? Может быть, и другие приговоренные мною были правы?»

С этой мыслью Его Преосвященство влетел в такой яркий свет, что некоторое время решительно ничего не видел, а только слышал чьи-то глухие голоса. Наконец, зрение вернулось, и Его Преосвященство увидел себя стоящим, точнее парящим  в огромном зале.  Рядом с ним парили три фигуры. « Отец, сын и святой дух» Подумал Его Преосвященство и хотел, было рухнуть, как недавно перед понтификом, на колени.

Но никаких колен у него не было, как не было рук, ног, головы. Все что представлял сейчас Его Преосвященство, выглядело тускло светящимся облачком. 

Парящая тройка напомнила Его Преосвященству инквизиционный, в котором он не раз принимал, да что там принимал, в которых он был председателем, суд. 

«Это и есть высший суд!?» Подумал Его Преосвященство.

От этой мысли он весь оцепенел, его душа зашлась в ужасе и задрожала так, как не дрожала она под пытками палача и строгим взглядом понтифика.  Можно сказать, что душа от страха ушла, что называется в пятки, но никаких пяток у преосвященства не было. Вместо них болтались ошметки, какой–то серой субстанции. 

Фигура, которая, походила, точнее в которой угадывался некий седовласый старец, он как видно был здесь председателем, пристально взглянув на Его Преосвященство, поинтересовалась у своих напарников:

- Что вы думаете, братья, об этой душе?

- А что о ней думать?  Вы взгляните на ее цвет. – Сказала фигура, в которой угадывался молодой человек приятной наружности. – Он абсолютно серый. Такой цвет не для света!

- Я поддерживаю это мнение.  – Согласилась фигура женским, как показалось, его преосвященству, голосом. – Он недостоин света.

- Почему же не достоин? – Дрожащим, заискивающим баритоном заговорил Его Преосвященство. – Я всю свою жизнь стоял на защите церкви от посягательств на нее еретиков. Я всю свою жизни прославлял имя Господа нашего…

- Молчи несчастный. – Остановила Его Преосвященство фигура молодого человека приятной наружности. – Разве тебе неизвестно, мучитель невинных душ, что не всякий кричащий Господи, Господи, войдет в Царствие небесное, но исполняющий волю Отца моего!

Молодой человек, указал на седовласого старца.

- Но я выполнял приказания святой церкви. – Стал оправдываться Его Преосвященство. – Я был только исполнителем воли наместника Бога на Земле. Можно сказать Божьего пророка.

-А разве неизвестно тебе, - перебила его фигура приятной наружности, - порождение ехидны, что сказано, берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей шкуре, а внутри суть волки хищные.

- Значит, понтифик был волком? – Ужаснулся Его Преосвященство. – Но откуда же я знал. В церковном уставе четко написано, что понтифик является наместником Бога на Земле. Я в это свято верил.

- А на что даны тебе были глаза, уши и сердце, о порождение ехидны, разве сердце твое не подсказало тебе, что пытаешь ты, судишь ни в чем не повинных людей, что выполняешь ты волю корыстных служителей дьявола! Ведь они сжигал людей, и ты это прекрасно знал,  чтобы воспользоваться их жилищами, знаниями, идеями. Ведь ты тоже крал. Разве не ты, порождение ехидны, украл книгу у сожженной и молившей у тебя пощады женщины? Украл!  А разве неизвестно тебе, несчастный, что говорит восьмая из заповедей?!

- Я… - Заговорил Его Преосвященство, но тут он вдруг понял, что оправдываться нет смысла, что это только усугубит его и без того незавидное положение.  Он низко склонил не существующую больше  голову и тихим страдающим голосом поинтересовался:

- И что же будет с моей душой, Господи?

Фигура, в которой угадывался молодой человек, приятной наружности, взглянула на Его Преосвященство и произнесла:

- Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь.

Огонь, порождение ехидны,  вот, что ждет тебя! Огонь.

Его Преосвященство рухнул на несуществующие  колени и заплакал жаркими, несуществующими слезами.

- Libera me, Domine,  de morte aeterna… 

Это все что вспомнил Его Преосвященство из множества заученных им в молодости на богословском факультете молитв.

В скорбном молчании стояли и глядели на несчастного, кающегося грешника три фигуры, наконец, одна из них, та, которая как показалась его преосвященству, говорила женским голосом, произнесла:

- Я, полагаю, что он и впрямь недостоин света, но и в огонь отправлять его не следует. 

- Какое же наказание он должен понести? -  спросила фигура, в которой угадывался старец.  – Чего он достоин?

- Мрака. – Ответил женский голос. – Пусть душа его походит в потемках пока не найдет путь к свету.

И в ту же минуту зал пропал, погас ослепительный свет  и Его Преосвященство оказался в мрачном, похожем на тот в котором его пытал Джованни Пико, подвале, из которого вело множество коридоров. Тяжело вздыхая и обливаясь слезами, пошла душа Его Преосвященства несуществующими ногами плутать по мрачным лабиринтам. 

Картина двадцать седьмая

Недели через две, когда Григорий возвращался со смены, во дворе его остановила пожилая женщина:

- Послушай, сынок, ты у нас что ли новый дворник?

- Да я. Меня  Григорием зовут 

- Послушай, Гриша, а ты часом электрика нашего жэковского не встречал?

- А что с ним что-то случилось?

 – Почему ты так решил?

- Да у вас голос, какой–то взволнованный.

- Взволнуешься тут. – Воскликнула женщина. - Второй день его, супостата, ищу. Не встречал ты его на участке?

- Нет, не встречал. Да, если бы и встретил, я все равно его не знаю. Я ведь тут недавно еще не всех знаю. – Ответил новый дворник и поинтересовался.  - А зачем он вам?

- Выключатель у меня в квартире не работает, – объяснила женщина и добавила: - вчера обещал – не пришел. И сегодня не идет. Все утро его прождала, а мне к двум часам в СОБЕСе надо быть. И что мне делать. Этого окаянного ждать или за пенсию идти хлопотать?

 - А вы где живете?

- Вот в этом доме. – Кивнула головой женщина.

- Так мы, стало быть, соседи. Давайте-ка, я посмотрю, что у вас там случилось.

Женщина настороженно поинтересовалась:

- А ты, что в  этом что-то кумекаешь?

- Кумекаю, кумекаю. – Заверил ее Яблонский. – Покажите мне ваш выключатель. 

Они вошли в подъезд. Поднялись на второй этаж.

- Вот здесь я и живу. – Женщина открыла дверь. «Пахнет как на сеновале. Отметил Яблонский»

– Проходи, сынок, обувку можешь не снимать. Я еще не прибиралась.

 - Да, как-то неудобно я в таких сапожищах. Нет, я все-таки их сниму.

- Да не нужно. – Остановила его женщина. - Пол то холодный. …

- Не волнуйтесь. – Успокоил ее Яблонский. - У меня теплые носки. Кстати, вы не представились. Вас как зовут?

- Васильевной. 

- А по имени?

Женщина улыбнулась:

- Да какое же в мое возрасте может быть имя, сынок, чай уж не восемнадцать лет, именами-то бросаться. Васильевна я и никаких гвоздей… и ты меня так зови. 

- Ну, как хотите. – Согласился Яблонский. – Просьба дамы закон. Так что у нас тут…

Яблонский осмотрел поломку и поинтересовался:

- Васильевна, у вас отвертка, ножницы, нож - есть?

- Кажись есть сынок.

Женщина вышла в кухню:

- Вот, Гриша, все, что есть.

Яблонский выбрал нужную ему отвертку. Выкрутил винтики и принялся, напевая легкий мотивчик копаться, ловко орудуя ножом, точно хирург скальпелем,  в розеточных внутренностях.

Наконец, он положил инструменты на стол. Щелкнул выключателем и из рожковой люстры брызнул яркий свет.

- Ну, вот и все, Васильевна, больше вам  электрика ждать ни к чему, можете смело идти в ваш СОБЕС. Хлопотать за свою пенсию. 

Хозяйка всплеснула руками.

- Ну, Гриша, ну молодец. Уважил старуху. Погоди, погоди-ка, я сейчас.

Васильевна пошла на кухню и вышла оттуда с бутылкой «Столичной» водки.

- Держи, Гриша, держи, милой! 

Дворник решительно отстранил от себя бутылку и отрицательно закрутил головой.

- Чего так? – Удивилась Васильевна. 

-  Во-первых, за такую работу это слишком дорого. Во-вторых, я не пью.

- Что совсем не пьешь?

Яблонский  рассмеялся:

- Ну, таких людей у нас в стране, пожалуй, не найти. Я, разумеется, пью, но немного и исключительно по поводу и по праздникам. 

- А сегодня как раз и праздник. – Заявила Васильевна. – И повод имеется! 

- Какой?

- Раз ты мне свет наладил. Значит сегодня день света!

- Ну, что ж за день света, пожалуй, можно. Чай у вас есть?

- Да, что ты, Гриша, как не свой. – Махнула рукой Васильевна. – Чай ему подавай.

Васильевна звонким голосом пропела частушку.

- Я по чаю не скучаю. Лишь бы водочка была!

- И тем не менее я не буду. У меня тоже еще сегодня кое-какие дела имеются. Не хочется идти на них подшофе.

Григорий ударил пальцем по горлу.

- Ну, тогда возьми деньгами. – Васильевна вытащила три рубля. – Вот потом, как дела закончишь, то и разговеешься.

Яблонский отвел руку соседки с зажатой в ней купюрой.

- Васильевна, ну зачем вы меня обижаете. Мы ведь соседи, а соседи должны друг  другу помогать.

Соседка улыбнулась, и в улыбке этой мелькнула былая юношеская красота, пожилой и одутловатой сегодня женщины.

- Золотые слова ты, Гриша, говоришь. Забыли люди, что нужно помогать друг другу, а не доносы на них писать. Охо-хо.  Но коли ты по-соседски так и я с тобой так же. Слушай сюда и запоминай. Меня тут все в округе ведьмой зовут. Это оттого, что я травами, да заговороми людей лечу…

- А вот почему, - вставил Яблонский, - у вас приятно пахнет.

- Так вот, сынок, не дай Бог, конечно, но если хворь, какая к тебе прицепиться или еще чего. Ты к докторам не ходи. Ты Васильевну позови, она тебя вмиг на ноги поставит.

Дворник легонько обнял соседку:

- Вот на это я согласен. Водку вы, Васильевна, вы на другое дело приберегите, а деньги потратьте себе на конфеты! 

- Какие конфеты, Гриша, у меня на них и у зубов- то совсем не осталось.

- Ну, тогда еще на что- нибудь полезное. Всего вам доброго, Васильевна.

Григорий вышел в коридор.

- Храни тебе Господь, Гриша. Хороший ты человек. Побольше бы, таких как ты и света на Земле стало бы больше.

  Картина двадцать восьмая 

Прошло дня два. 

- Ты, что – ли новый дворник? – окликнул Григория пожилой мужчина в темных очках.

- Я.

- И Григорием тебя кличут?

- Так точно, Григорием. А вас как величают?

- Петр Загорский я, из седьмой квартиры.

- А по отчеству вас как?

- Да, какое отчество, Гриша, мы ж не князья какие. Мы из простых людей. Зови меня просто Петей.

- Нет, так не пойдет. Для просто Пети вы, пожалуй, не в том возрасте. Так как же вас по имени отчеству. 

Мужчина задумался

- Отца моего Игнатом звали. Стало быть, Игнатьевич я?

- Ну, вот и отлично. Так, что вы хотели у меня спросить, Петр Игнатьевич? 

- Слухай сюда, Гриша, тут мне Васильевна говорила, что ты ей свет починил. Правда, что ли?

- Да. - Ответил дворник. – А у вас, что тоже со светом проблема?

- Да нет, свет у меня, Слава Богу, меня работает. У меня, брат, другая беда. У меня в ванной труба протекает. Сантехник, гад такой, уже, который день обещает придти починить, а все не идет. Я бы сам это починил, да зрение у меня как у того крота. Ты в сантехнике часом не шурупишь, а Гриша?

- Шуруплю, а инструменты, у вас какие–никакие, дома имеются? 

- Обижаешь, Гриша, конечно имеются. У меня, брат, такие имеются - на заводском складе не найдешь. Я же бывший станочник высочайшего класса. Микронные детали вытачивал.  На этом деле и зрение потерял. Так посмотришь трубу?

- Почему не посмотреть, Петр Игнатьевич, конечно, посмотрим.

- Ну, тогда вперед, мастер.

Петр Игнатьевич поднялся на второй этаж. Открыл дверь. Яблонский вошел в квартиру.

На полках, стеллаж, книжных шкаф стояли всевозможные инструменты и приспособления. Слесарные ключи и столярные рубанки. Имелось даже несколько небольших станков.

- Ух, ты сколько всего. - Изумился дворник. – Даже ключи для настройки роялей имеются.

- Да это я одному столичному мастеру делал, а он возьми да и помри. Вот так с тех пор и лежат. - объяснил Петр Игнатьевич.

- Да, знатная у вас инструментальная коллекция.  Завод позавидует такому арсеналу! 

- Ты, наверное, думаешь, что я это я это все с завода упер? – Хмуро глядя из- под очков поинтересовался сосед. – Так дудки, брат, это я  вот этими самыми руками сделал. Ну, кое-что, конечно, утянул, не без этого, - Петр Игнатьевич  хитро улыбнулся, - но то, как бы компенсация… я же, Гриша, для государства делал на тысячи, а получал от него копейки.

- Ну, что тут у вас. – Григорий стал стаскивать с ног сапоги.

- Да ты что, Гриша, не разувайся. У меня ж не Таврический дворец. Ты знаешь, я для этого дворца тоже кое-что делал. Ну, да это уже бурьяном поросло. Проходи, милый, проходи.

- Да я вам наслежу. – заартачился Яблонский.

- Да, не волнуйся ты, дочка придет…. она все приберет. Слава Богу, помогают мне дети. Мы с покойницей Маней, супругой моей, хороших детей вырастили. Дочка у меня медсестра, так что если, не дай Бог чего, всегда к ней обращайся. Опять же сын мой, как и я когда – то,  знатный станочник.  Он даже какие- то космические приборы мастерит.

С этими словами они зашли ванную комнату. 

- Ну, вот смотри, Гриша. 

Яблонский взглянул на неполадку.

- Справишься? – поинтересовался Петр Игнатьевич.

- Попробую, только бы инструментики получить? 

- Так это в наше удовольствие.

Петр Игнатьевич достал из полки слесарный, наполненный всевозможными сантехническими приспособлениями, чемодан.

Яблонский, увидев такое слесарное богатство, даже присвистнул.

- Ну, с такими инструментами даже и безрукий человек  справится.

- Ну, ты давай работай, а я пока на стол соберу.

- Петр Игнатьевич, не беспокойтесь…

Сосед не дал ему договорить:

- Это Васильевна могла тебя отпустить, несолоно хлебавши, а у меня, брат, ты без обеда не уйдешь. Я хоть и слепой, а борщ, да кашу сварить могу. У меня такой борщ… весь район обойди, не найдешь такого борща!

Петр Игнатьевич вышел, Яблонский принялся за работу…

- Ну, вот и все. Можете принимать работу. – Крикнул из ванной Григорий.

 Петр Игнатьевич вошел в ванную и, увидев, что труба не течет, воскликнул:

- Молодец, Григорий, молодец. Сразу видно наш человек. Рабочая косточка. Спасибо, брат, ну, а теперь как говориться, дело мастера напиться?!

-Нет, нет. - Заупрямился Яблонский. – Я не буду.

- Я тебе дам, не буду. – погрозил ему кулаком сосед. – Я только так говорю напиться, а на деле мы с тобой только по рюмке и выпьем. Я это дело, пьянство то есть,  дюже не люблю, Гриша. От него в нашей жизни один только разброд и неполадки! Но под мой борщ рюмку чистого, мне дочка иногда приносит,  спирта  выпить можно. Правильно, я говорю?

- Ну, разве если только под борщ… 

  Картина двадцать девятая

Как-то, проходя по улице застроенной частными домами, Яблонский обратил внимание на красивого  мужчину, стоявшего возле добротного дома с коваными воротами.

«Похож на разведчика из фильма «Щит и Меч», - Отметил Яблонский. - И смотрит на меня пристально. Уж не знает – ли он кто я?»

Яблонский, глядя в сторону, прошел мимо подозрительного человека. 

Но не успел он отойти и двух шагов от него как услышал:

- Послушай, молодой человек,  тебя часом не Гриша зовут?

Яблонский резко развернулся и спросил:

- А что?

- Что так резко, парень? – Поинтересовался симпатичный мужчина. – Испугался что  ли?  Так не ты бойся, я не кусаюсь.

- Да, я и не боюсь.

- Ну, вот и отлично. – Улыбнулся мужчина. – Рукавишников я.  Юрий Михайлович.

Он протянул дворнику руку.

«Ну, хоть один нашелся, кто себя по имени отчеству называет. Должно быть ответственный работник. Вон дом какой отгрохал»

Подумал Яблонский, а вслух спросил:

- А в чем собственно дело?

Мужчина рентгеновским взглядом пробежал по фигуре Яблонского:

- Дела, мил человек, у прокурора, а у меня к тебе просьба. 

Яблонский осторожно поинтересовался.

- Какого рода?

- Рода, племени. Ох, ты какой осторожный. – Рукавишников вытащил пачку импортных сигарет. – Угощайся.

- Вообще-то я особо не курю, но импортную сигарету… можно и попробовать 

- Ага, западопоклонник:)))) 

- А вы?

- Мне много чего положено.  Должность у меня такая, Гриша.

- Какая такая?

- Много будешь знать, в бане можешь неудачно поскользнуться.  Вот так.

Рукавишников достал из кармана небольшой револьвер. Щелкнул спусковой крючок. Из патронника вылетел огонь.

– Закуривай. – рассмеялся Юрий Михайлович. - А просьба у меня такого рода. Я слышал, что тебя у нас в районе не иначе как Кулибиным зовут.  Так вот, Кулибин. Мне ребята, с моего старого места службы, импортную антенну прислали. Я ее, понимаешь ты, и так крутил и этак - не собирается. Может, ты посмотришь?

- Почему не посмотреть? Можно и посмотрим!  – Сделав затяжку, заверил Рукавишникова местный Кулибин. – Ведите в ваши закрома, Юрий Михайлович.

- Вот это по- нашему, а то дела, племена и прочая… Проходи, Григорий, проходи! 

Рукавишников отвел Григория в сарай, который по количеству инструментов не уступал, а даже и превосходил арсенал Петра Игнатьевича.

- Вот детали. Вот чертежи.

Яблонский открыл и принялся читать  инструкцию по сборке.

- Do you speak English? – С лондонским акцентом, поинтересовался  Рукавишников.

- Yes, I do.

- Wonderful! - Воскликнул Юрий Михайлович. – Ты, брат, не только Кулибин. Ты еще у нас и полиглот. Как это тобой соответствующие органы до сих пор  не заинтересовались? Могу им помочь. Да не волнуйся ты, - заметив Григория испуг, сказал Рукавишников, - шучу. Шучу, брат. Такие вот шутки у Юрия Михайловича, привыкай, Гриша! 

Яблонский отложил в сторону инструкцию и взялся за дело. Через полчаса антенна была готова.

- И что? будет принимать? – поинтересовался Рукавишников.

- Для этого ее нужно вначале установить на крыше дома и подключить к телевизору. Когда это сделаем, тогда и посмотрим, но я думаю, что никаких проблем с приемкой сигнала не возникнет.

- Ну, давай попробуем.

Рукавишников залез на крышу. Установил антенну и сбросил Яблонскому кабель.

- Слезайте, - Приказал Яблонский. – И ведите меня в дом.

- Слушаюсь, товарищ командир. – Крикнул с крыши Юрий Михайлович. – Спускаюсь.

Рукавишников соскользнул  с лестницы. Просунул в форточку кабель и сказал.

- Ну, что пойдем в дом, к телевизору?!

- Пойдем.

Согласился Яблонский. Он уже не боялся Рукавишникова. 

Они зашли в дом, который представлял собой  выставку достижения капиталистического производства. Итальянская мебель. Японский телевизор. Персидские ковры. Финская сантехника.

- Что, впечатляет? - поинтересовался Рукавишников. – Это, дорогой мой, малая толика, того, что я заслужил…. работай я на Западе мне бы не это барахло, а целый остров бы подарили. Вот так– то…

- Вы видимо изобретатель? - вставляя кабель в гнездо, поинтересовался Яблонский.

 Юрий Михайлович по-детски хихикнул и ответил:

- Есть такое дело.  Только я не изобретал, а воровал уже изобретенное.

- Это как?

- Про агента 007 слышал?

- Конечно.

Рукавишников выдержал мхатовскю паузу:

- Так вот он перед тобой и стоит этот самый - 007.

- Как так. - изумился Григорий. – Не может быть. Вы шутите.

Вообще-то да, но на самом деле нет. - туманно ответил Рукавишников. – Я тебе потом как нибудь расскажу.  А сейчас давай включай телевизор. Посмотрим,  чего ты там нахимичил?

Григорий щелкнул кнопкой. Телевизор выдал великолепную картинку.

- Ну, вот такая химия. – прокомментировал картинку Яблонский.

- Да, это не химия, брат, это таблица Менделеева. Ну, молодец. Не ожидал. Я уж, каких только специалистов сюда не водил. А ты раз и за полчаса все наладил. Ну, это дело мы должны отметить. 

- Я вообще-то не любитель… - Воспротивился Григорий.

- А я что, по-твоему, алкаш? – Обиделся Рукавишников. – Мы с тобой понемногу французского коньячка.

Рукавишников достал из зеркального бара и поставил бутылку.

- Hennessy XO. – Прочел дворник.

- Пил, когда-нибудь такой коньячишко? – и, не дав ответить, заверил, - Не пил, потому что я сам его первый раз сегодня буду пить.

Яблонский не стал переубеждать Рукавишникова и рассказывать ему, что такой коньяк он уже пил у своего несостоявшегося тестя Ивана Николаевича Алькова.

- Ты, Гоша, - сказал ему на прощание Рукавишников, – заходи, когда время будет. Посидим, полялякаем… у меня много интересных историй имеется.  Или вдруг, какие проблемы возникнут. Ты смело приходи – Рукавишников всегда поможет тебе их решить… 

Картина тридцатая

Министр Геннадий Романович Бельский, в юности своей подавал большие надежды в  велосипедных гонках. Надежд, правда, он не оправдал, но любовь к велосипеду сохранил на всю жизнь. Геннадий Романович в отличие от своих коллег, приезжающих на службу в черных «Волгах» до своего министерства добирался исключительно на велосипеде.

Несколько раз ему прозрачно намекали, что для министра это как-то…  несолидно… не по парангу…

И убрали бы за такие вольности с поста, но Г.Р. Бельский имел на плечах, способную решать проблемы не то, что государственного, а даже можно сказать, и вселенского масштаба, покрытую густой шевелюрой голову. 

 Решения  высшего руководства страны по тому или иному вопросу нередко зависело от  мнения Г.Р. Бельского… 

Сегодня, в понедельник утром, министр сидел у себя в кабинете, а смазливенькая, похожая на французскую киноактрису, министр был большой поклонник всего французского, медсестра Галя натирала ему мазью ушибленное колено.

Хозяин кабинета болезненно морщился.

Геннадий Романович был без ботинок, носков, пиджака, галстука, с закатанными по локоть рукавами сорочки, одним словом, по- домашнему. 

- И где же вы так, Геннадий Романович?

- Да, я, Галюшка, в выходные на даче на велике гонял. – Морщась, отвечал министр.

- Зимой на велике! - изумилась медсестра.

- Да, какая же сейчас зима, Галюшка, снега то ведь еще нет. Хотя мне французы новую спортивную модель подарили, так на ней хоть весь год носись! Вот я в выходные и носился.

Носился, носился и, что называется, доносился. Не вписался в крутой поворот. Кстати, у нас в округе его называют «тещин язык». Метко, между прочим, подмечено. - Министр улыбнулся.  – Короче не вписался я, Галенька, в этот «тещин язык» и кубарем…  не успел сгруппироваться, … что ты хочешь возраст уже не тот, одним словом  полетел к чертовой бабушке в кювет.

- Ну, вы тоже скажите, Геннадий Романович, возраст, - возразила медсестра Галя. – Да какой у вас возраст. Смешно даже говорить! У нас в клинике четвертого управления, я слышала, новое средство разрабатывают. Сто лет можно жить и при этом оставаться молодым бодрым и здоровым. Так, что у вас еще не возраст Геннадий Романович. 

- Ну, какой- никакой, но для падений уже не пригодный. – Министр потер ушибленное место. – Так падать можно, когда тебе восемнадцать лет, когда на тебе все заживает как на собаке. Кстати о собаках.  Вот же они собаки так собаки.

- Какие собаки? – поинтересовалась медсестра.

 – Да это я, Галенька, о руководстве нашего дачного поселка говорю. Сколько раз я их просил, чтобы сделали наклон на этом повороте, и даже деньги выделял, а никакого наклона как не было, так и нет. Их бы, Галенька, арестовать, осудить и в лагерь отправить. Вот бы их там наклонили! Знали бы черти, как распоряжение – то не выполнять. Ну, да ничего я их сам наклоню, дай только на ноги встать.

- Да встанете, встанете, Геннадий Романович, - пообещала медсестра, - у меня рука легкая.

- Это я, Галюшка, знаю. – министр потянул руку медсестры к своей ширинке. - У тебя золотая рученька…

В это время в дверь постучали. Министр отпустил руку, спустил штанину и сказал:

- Ты пока посиди, Галюшка, в потаенной комнатке, слышишь ломится кто-то ко мне. Рабочий день, как- никак начался. 

Бельский проводил, ступая босыми пятками по мягкому ковру, медсестру к книжному шкафу. Нажал на кнопку. Шкаф разъехался, и Галя вошла в потайной кабинет.

Когда шкаф вернулся на прежне место. Министр оделся. Подошел к зеркалу. Ласково тронул расческой густые крашенные басмой волосы.

- А, Галюшка, права. Какие наши годы! – Хозяин кабинета игриво подмигнул своему зеркальному двойнику.

Геннадий Романович пошел к столу. По дороге он остановился перед огромным аквариумом, в котором плавали роскошные вуалевые скалярии: 

- Ах вы, милые мои, я ведь вас сегодня из-за этого распроклятого колена забыл покормить.

Министр достал красивую баночку, в которой находился  корм, и тщательно перетерев его в своих длинных тонких пальцах, бросил его специальную кормушку.

Скалярии рванулись вверх и, толкая друг – друга набросились на еду.

- Все как у людей! Кто сильнее тот и ухватил жирный кусок. Ешьте, кушайте, твари безгрешные!  Не толкайтесь! На всех хватит. Обо всех вас позаботится Геннадий Романович.

  Г.Р. Бельский подошел к столу, уместил свое благородное тело в кожаное кресло, холеными пальцами подвинул к себе папку с текущими делами и крикнул:

- Ну, кто там топчется под дверью. Входите. Вас, понимаешь ли, заждались!

Дверь открылась, и министр увидел своего заместителя Ивана Николаевича Алькова.

- А это ты, Иван Николаевич. Входи, дорогой, входи. Рассказывай! Какую срань припер ты мне в такую рань.

Грубым каламбуром встретил Бельский своего заместителя.  Геннадий Романович, будучи человеком культурным, в душе жуть как не любил подобных шуточек, но, однако же, часто использовал их.  В министерской среде это считалось признаком демократичности и близости к массам.

Альков недоуменно взглянул на министра:

- Да вы же меня, Геннадий Романович, сами вызывали. В пятницу, на совещании, так мне прямо и сказали. Иван Николаевич, в понедельник утром зайди ко мне, есть разговор. Вот я и пришел.

- Вот так прямо и сказал? – Министр потер ушибленное колено.  – А зачем я тебя к себе звал? На что ты мне нужен? Так - так.  Я, видишь - ли, Иван Николаевич, вчера с велика слетел, коленку расшиб и головой об асфальт дорбалызнулся.  Но ничего мы сейчас у моей секретарши спросим.

Геннадий Романович, нажал кнопку. С потолка его приветствовал мягкий женский голос:

- Доброе утро, Геннадий Романович. 

- Доброе, доброе, Мария Алексеевна, - Бельский переключил разговор на телефону линию, - я сегодня вызывал к себе Алькова…  по какому вопросу не доскажите, а то я после травмы плохо соображаю…

Секретарша, как видно, принялся что-то докладывать министру. Геннадий Романович отвечал ей короткими: да, ага, так.

- Все понятно, Мария Алексеевна, благодарю вас. 

Хозяин кабинета положил трубку.

-  Иван Николаевич, - сказал министр, - у нас в министерстве твой зять работает - так? 

 - Работал, Геннадий Романович. – Ответил Альков.

- Вот именно работал. На прошлой неделе мне из секретного отдела звонили и сказали, что твой зять работал, работал, а потом раз, и как поется в одной в малорусской песне, … i биль iз серця  раптом зник. И где ж он, Иван Николаевич, зятек твой?

Альков виновато опустил голову и тихим официальным тоном сказал:

- Не знаю, товарищ министр.

- А кто знает?

Альков дернул плечами.

- Погоди, что ты мне тут. – Министр очень точно повторил жест Алькова. – Ты отвечай по существу. Где он? 

- Не могу знать, товарищ министр. 

- Что ты заладил, как попугай. Товарищ министр. Товарищ министр. Тебе, дорогой мой, с такими ответами на поставленные вопросы скоро тамбовский волк станет товарищем.  Отвечай, как фамилия этого твоего зятька!?

- Яблонский. – Отрапортовал И.Н. Альков 

-Так вот, дорогой мой, ты этого Яблонского в министерство припер, меня упросил его взять, ручался за него, а теперь даже не знаешь где он. А он, между прочим, секретный допуск имел. И ходит теперь с этими секретами неизвестно где!

- Ну, какие у нас секреты, Геннадий Романович. – Усмехнулся Альков. – Я вас умоляю.

- Не тебе решать какие у нас секреты. – Резко оборвал его министр. – Главное, что они есть, а ты и ухом не ведешь, что бы разыскать этого твоего Яблонского!

- Это не совсем так, товарищ министр, я искал. Я обращался.

- К кому ты обращался?

- В органы, точнее в комитет, там у меня друг детства работает, заведует отделом.

- И что он тебе сказал друг твой?

- Сказал, что они его к себе на работу хотели пригласить, а он и к ним на встречу не явился.

- Погоди. - Лицо министр покрылась красными пятнами. – Слушай! Может он того… вот же будет нам тогда на орехи…

- Да нет, Геннадий Романович, он этого. Он нормальный,  наш он…

- Так, где же он гуляет этот наш? Чего же этот наш от нас прячется?

- В комитете сказали, что может он, загулял, бабу, какую новую нашел, короче отгуляется и вернется, так что пока некоторое время нужно подождать, а уж потом дело заводить.

- Не хрена себе некоторое время! – воскликнул министр. – По бумагам он уже полгода как гуляет, а вы все его все дожидаетесь…

- Я не знаю, Геннадий Романович, может  комитетчики его уже и ищут. Я давно своему приятелю не звонил. 

- Так позвони и выясни! Мне знаешь с особым отделом бодаться тоже ни к чему!  Так что одна нога здесь - другая там.

- Так точно, товарищ министр! - Альков вскочил с кресла и уморительной трусцой побежал к двери.

Министр снял трубку и сказал секретарше:

- Мария Алексеевна, меня нет. У меня процедура.

Г.Р. Бельский положил трубку. Подошел к книжному шкафу. Нажал кнопку. 

- Заходи, Галюшка, заходи красавица. Продолжим наши процедуры. - Сказал министр, снимая пиджак.

Вуалевые скалярии сконфуженно отвернулись…

Картина тридцать первая

Иван Николаевич, расстроенный разговором с министром, вернулся к себе в кабинет и немедленно позвонил Сергею Мироновичу.

- Чеботарев слушает.

- Здравствуй, Сережа. – Поздоровался зам министра. 

- Ваня ты что - ли? – Поинтересовался Чеботарев.

- Я. Я. 

-  Ваня, дорогой, ты извини, но я долго говорить не могу. У меня через полчаса совещание у САМОГО! Так, что давай короче и по существу. В трех словах. Договорились.

- Так у меня всего одно к тебе слово, Сережа. И слово это кранты.

Чеботарев кашлянул и поинтересовался.

- В каком смысле.

- А в таком. – ответил Альков. – Сейчас меня вызывал министр. Сказал, что ему из особого отдела звонили! Интересовались, где мой, черт бы его подрал, несостоявшийся зятек. И какая нелегкая занесла его в мою квартиру. Как он нашу Таточку опутал - ума не приложу. Девка вся изошлась. Краше, прости Господи, в гроб кладут. Я блядь, когда его найду, то на одну ногу стану, а вторую к ебени бабушке вырву.

Полковник упрекающее поцокал в трубку:

- Ц, ц, ц. Ваня, друг, спокойно, к чему эта лексика. Мы же интеллигентные люди. Я тебя, милый мой, понимаю. Ох, как понимаю. Меня же тоже мой подчиненный, который с этим твоим зятьком, должен был встречаться, достал по самые помидоры. Тоже ходит все, ноет – жить не дает!  Где, он? Где он? Мне отчет составлять! Я так полагаю, что он вместо отчета телегу на меня накатает. Но я ведь думал, так по-тихому все замять. Пропал кролик и хрен с ним. Вот уж и ругаюсь как ты. Ой, Ваня! Ой, нехорошо!

Альков поинтересовался:

- Так мне заявление писать или как?

- Не нужно заявления, ничего не нужно, друг мой ситный, мы его по своей линии будем разрабатывать. С твоим зятьком…

- Не называй его так. - В ультимативной форме потребовал Альков. – Хрен он с бугра, а не зятек!

- Прости, Ваня. В общем, мил человек, можем мы с тобой за этого Яблонского получить по загривку. Ой, можем.

- Так что же делать, Сережа?

- Это уж мои заботы. Я лично этим собачичем займусь. Уж я разыграю с ним  многоходовку. Заделаю ему комбинацию. Век будет помнить полковника Чеботарева. Сегодня же лично займусь этим делом…  честное партийное тебе даю! 

– Значит, я могу министру рапортовать, что этого сраного Яблонского уже ищут?

- Ваня, ну как тебе не стыдно. Ай- яй- яй.  Будешь так ругаться, то Боженька язык отрежет. Помнишь, твоя мама нас так в детстве пугала?

Замминистра молчал и воинственно сопел в трубку, наконец, произнес:

- Боженька меня уже наказал, когда разум и зрение у меня отобрал. Финтифлюшку, мелочь пузатую принял за приличного человека. Ну, сучара попадись ты мне.

- Все, Ваня, я уже устал от твоей ругани. И потом бежать мне нужно, друг, бежать. Прощай! Своим женщинам привет от меня передавай, а министру скажи, что уже ищем этого, братца кролика, ищем семимильными шагами. 

Полковник оборвал связь…

  В момент, когда в кабинете министра Бельского зазвонил телефон, медсестра Галина была занята весьма щекотливым занятием, каким лучше из приличия умолчать, а министр, закатив к потолку глаза, посвинячи похрюкивал.

- Вот собака! – Открыв глаза, крикнул министр.

Он был так зол, что даже хотел разбить аппарат. Но, во-первых, он очень дорогой, а во-вторых министр дорожил своим местом.

Поэтому он мягко отстранил медсестру и со словами:

- Потом, Галюшка, потом, закончишь, голубушка, а  сейчас дела зовут.- Геннадий Романович подошел к столу и снял трубку. 

- Министр Бельский слушает. Кто? По какому вопросу? А это ты, Иван Николаевич, ну что ты, в самом деле! Другого времени не мог найти. Звонишь, понимаешь, когда мы тут с товарищами заняты обсуждением важного вопроса. Ну, что у тебя только короче.

Министр замолчал.

- Ну и хорошо. Пусть ищут. Главное, чтобы меня с этим Яблонским больше не дергали... Не будут, говоришь! Ну и добро. Давай, Иван Николаевич, будь здоров. Да как там с отчетностью по текущему кварталу? Все в порядке. Ну, замечательно!

На прощание министр вновь скаламбурил:

- Давай, Иван Николаевич, крути педали, пока по сопаткам не дали.

Хозяин кабинета повесил трубку, но продолжать процедуру ему, почему-то уже не хотелось.

- Ну, Галюшка, ты беги, потому, как ко мне сейчас люди должны придти. А я как освобожусь,  то тут же тебя  кликну.

- А я тут же, как птичка прилечу. - Весело рассмеялась краснощекая Галя. – В лапки моего котика.

- Ну, лети моя птичка. – Бельский шлепнул Галю по мягкому месту, открыл боковую дверь, и медсестра выпорхнула на пожарную лестницу. 

Картина тридцать вторая

Снегопад начался вечером. Похожие на больших бабочек снежинки тихо опускались на грязную землю. Яблонский стоял у окна, из радиопродуктора звучала, гармонирующая с моментом, классическая музыка.

- Бетховен шестая  симфония. - Как объявил ее диктор.

 Григорий, как мог подпевал оркестру и зачарованно смотрел на снегопад. Больше всего на свете он любил декабрьский снег и маленькие деревенские погосты.

И то и другое несло в себе красоту и умиротворенность.

«Нужно обязательно позвонить матери, - думал он, - взять несколько дней отпуска, отъехать, куда нибудь подальше, чтобы не запеленговали, и позвонить. Лучше бы, конечно, съездить, но это вряд - ли получится. А почему нет. Вот позвоню, разузнаю, может, и не нет на меня никакой засады, а коли, нет - так и приеду! Виноват я перед ней. Да разве только перед ней. Я кругом виноват и вот теперь бегаю, как заяц… следы заметаю! Пойти что - ли сдаться ментам? Отсидеть свой срок. Домой вернуться. Жениться, да и одарить мать внучатами. Зажить чистой, мягкой, как этот снег жизнью. Вернуться. Вопрос – когда? Да лет через пятнадцать не раньше, если под вышку за Катю не подведут, и вернусь я старый, больной и никому не нужный. И что я кому докажу? А, искуплю вину!  Нет - тюрьмой не искупишь, там только горб, да грыжу наживешь… »

А снег все падал, падал,  уже вся земля покрылась мягким пушистым ковром. В полночь подул ветер, и началась пурга.

Яблонский разделся, лег в постель. За окном, как волчица, выла метель.

«Снег кружит, витает. Мне работу наметает»

Бормотал Григорий, засыпая… 

Выходки первой метели Григорий убирал до обеда. Розовощекий и усталый, с переброшенной через плечо лопатой, шел он домой.

Возле небольшой скособоченной церкви его окликнул, похожий на Сашу, волосатый,  мужчина в черной длинной одежде:

- Молодой человек. Можно вас на минуточку.

- Разумеется.  - Григорий остановился. – Слушаю вас.

- Вы местный дворник?

- Да.

Человек пригладил бороду. Значительно кашлянул и красивым баритоном представился:

- Я отец Виталий. Настоятель Борисоглебской церкви. Вот этой самой.

Он указал своим длинным перстом на синие церковные купола. 

 У меня к вам просьба. Не могли бы вы расчистить дорожку к храму. Вечером богослужение, а пройти в храм сами видите невозможно. – Отец Виталий виновато улыбнулся, и продолжил. -  Впрочем, я вижу, что вы устали. Шутка – ли такая метель. Я на своем веку такую даже и не припомню…

Яблонский осмотрел территорию церкви. С одной и другой стороны, церковь, подпирали  две крохотных, занесенных по крышу, постройки.

Возле них суетился виноватого вида старичок, шамкающий себе под нос похожую на - «Прошу великодушно извинить,  ваше превосходительство» - фразу. За постройками и вокруг всей церкви лежало бескрайнее снежное поле.  Яблонский снял шапку, смахнул ею пот с лица и что-то такое, вроде как «олдженас», проворчал себе под нос. На самом деле сия бессмыслица, расшифровывалась, как  «Однако же, не слабо»

Отец Виталий наметанным взглядом, знатока человеческих душ, тут же оценил состояние дворника.

- Да, вы не волнуйтесь, - поспешил утешить его настоятель. - Вы мне только прочистите тропинку от главных ворот до церковных дверей. Это можно сказать, что и пустяшная работа…

- Ну, если только до ворот, то это для меня не проблема. 

Настоятель улыбнулся, явив миру свои крепкие белые зубы, довольно потер свои выносливые ладони, и слегка хлопнув Яблонского, точно сдувая с него пыль, по плечам, сказал:

 - Вот спасибо! Вы не волнуйтесь, молодой человек.  Я вам заплачу. Может не так щедро, как, скажем, ЖЭК, но обязательно заплачу и обедом угощу. Моя матушка большая мастерица по кухонной части.

Хоть объем работы, на первый взгляд был небольшим, можно сказать даже  пустяшным, но на деле оказался весьма трудным. Со снегом Яблонский справился быстро, но под ним оказался настоящий каток. Пришлось просить у шамкающего «Прошу великодушно извинить ваше превосходительство» старичка металлический лом, и добрых полчаса колоть им лед, а потом выбрасывать его огромной металлической лопатой. Одним

словом ,пустяшная работа, как охарактеризовал ее отец, Виталий, заняла больше часа тяжелейшего труда.

Григорий вернул лом и лопаты виноватого вида старичку и поинтересовался:

- А где ж, отец Виталий?

Старичок вывел его на улицу и, указав на дом у церковной ограды, сказал:

-Вот их дом. Там их ищите.

Старичок на лакейский манер кивнул головой  и потрусил назад в пристройку, бубня себе под нос «вечное» «Прошу великодушно…»

У кого просил прощения этот старичок? Кого мог обидеть такой маленький, дробненький безобидный человечек.

Ходили, правда, слухи, что этот милейший безобиднейший  старикашка раскроил топором череп, прибывшему обобществлять его хозяйство,  ответственному работнику. Местные жители утверждали, что он много лет жил отшельником в глухих местных лесах, где на него снизошел дух святой, а уж после политических послаблений вернулся к людям, прибился к Борисоглебской церкви. Его может быть и схватили бы и, несмотря на послабления, осудили бы как миленького, и отправили бы туда, куда не сходит не то, что дух святой, но и не всякая птаха небесная  долетает. Но в городе старичок слыл за блаженного, а для власти блаженный, что дурной. А какой с дурака ответ?  Чего от него путного услышишь, только что - «Прошу великодушно простить ваше превосходительство».

Яблонский вышел из церкви ,толкнул калитку и вошел во двор дома отца Виталия. В отличие от покосившей церкви, похожей на слабенькую старушенцию, дом ее настоятеля выглядел крепким состоятельным мужиком. Бревенчатый, бревно в бревно, сруб покрыла листового метала крыша. Большие окна были обрамлены  искусно вырезанными наличниками. Вычищенная от снега и посыпанная крупной солью дорожка, вела  к под стать дому - бревно в бревно - сараям и сараюшкам, из которых доносился дружный птичий гвалт и веселое поросячье  хрюканье.

- А вы уже закончили? – выскочил, одетый в ситцевую, подпоясанную узеньким щегольским ремешком,  рубашку и полосатые шелковые, заправленные в элегантные хромовые сапоги, шаровары, отец Виталий.

 В эту минуту отец Виталий напоминал коробейника с лубочной картинки. Короба, правда, у него в руках не было, но отец Виталий компенсировал его скрученной газетой «Социалистическая Индустрия»

- Милости прошу в дом, Григорий. Так, кажется?

Яблонский кивнул.

- Прошу, прошу. Сейчас я с вами рассчитаюсь и обедом накормлю. Давайте быстрей, чтобы дом не остужать.

Настоятель втянул работника в сени и закрыл дверь на огромную щеколду.

– Проходите, проходите. Только валенки снимите. Моя матушка только что прибралась. Григорий снял валенки, повесил на крючок тулуп и, ступая босыми ногами по холодному полу,  прошел, минуя просторную веранду, на которой, отворив окна, отец Виталий любит, чаевничает теплыми ясными летними вечерами, обширную, как малорусская степь, горницу.

- Вот так скромно мы и живем. - Сказал настоятель, обведя широким взмахом руки - сияющую чистотой и достатком комнату.

Определение «скромно» вряд ли подходило  к горнице отца Виталия. Наиболее скромное слово, каким можно было описать жилье, настоятеля Борисоглебской церкви - недурственно. 

В правом углу расположился старинный резной, доставшийся отцу Виталию от бывшего репрессированного в свое время, настоятеля Борисоглебской церкви отца Василия, диван. Весь он был заботливой рукой устелен изящной вязки веселенькими салфеточками. По центру, как самый главный и значительный, стоял огромный дубовый стол, подарок местного уголовного авторитета, за отпущение ему грехов, еще одному бывшему, но выгнанному за строптивость, настоятелю церкви отцу Дмитрию. Стол покрывала китайская - в розы - скатерть. Массивные, под стать вожаку, стулья были, как святое воинство, облачены в белые чехлы.  У стены приютился цветной телевизор, стыдливо прячущий свой «черный квадрат», кокетливой салфеткой. Огромный аквариум с экзотическими, неведомыми доброй половине прихожан Борисоглебской церкви, рыбами. Югославская стенка ценой, что твои  вместе взятые пенсии прихожан Борисоглебской церкви.

Это уже личное приобретение отца Виталия. Кому достанутся они – это вопрос? Однако ставить его еще не к месту, ибо отец Виталий служил в Борисоглебской церкви без году неделя…

Но с другой стороны, смещали с должностей, и за более короткий срок. Другой раз представят тебе на службе…  так официально, чинно, благородно этак  доложат:

 – Ваш, мол,  новый  директор Иван Иванович Лопаткин, а через неделю хватишься, а уж вместо Ивана Ивановича, тебе указывают на Петра Петровича Касаткина и указующим тоном говорят, что отныне, именно его, должен ты любить и жаловать.

  А, куда подевался, Божьей милостью данный, Иван Иванович, то неведомо и интересоваться этим нежелательно и нецелесообразно.

- Да вы присаживайтесь, присаживайтесь.  – Подставляя гостю скромную табуретку, заговорил, как запричитал, отец Виталий.

- Мать! – Крикнул настоятель. – Накрывай на стол. Работника потчевать будем!

- Бегу, бегу, батюшка. – Донеслось из глубины дома нервическое контральто.  – Лечу, дорогой.

Отец Виталий открыл одну из многочисленных, которых искуситель и  губитель рода человеческого был бы не силах пересчитать,  шуфлядок, приподнял чистенькую хрустящую скатерку и вытащил оттуда пять мятых бумажек.

- Это вам. – Протянул он их Яблонскому. – Не обессудьте за скромность воздаяния, но сами, к сожалению, стеснены в средствах… приход небольшой. Люди, как правило, бедные, сплошь и рядом пенсионеры и инвалиды. Другой раз знаете приходиться даже на церковные нужды запускать, так сказать, руку и в семейный бюджет. А у меня детишек аж пять штук.

 Отец Виталий нервно дернул бровью. С чего можно было сделать вывод, что запускать руку в семейный бюджет настоятель страх как не любил и делал это, как видно, не так уж и часто.

- А вот и я. – с этими словами в комнату вбежала красивая дородная женщина. На чистом белом лице ее, как красные яблоки на снегу, розовели два огромных круга, что красноречиво свидетельствовало, как представил ее настоятель, об отменном здоровье матушки Серафимы.

- Виталик, а что же ты скатерть со стола не снял! Как же я накрывать то на стол стану?

- Да, мы, матушка, - елейно улыбнулся супруге настоятель, - пожалуй, в кухне отобедаем. Чего ради мы стол станем ворошить. Ведь не архиерея же встречаем. Или может быть вы архиерей, Григорий?  – лукаво подмигнул Яблонскому настоятель.

Яблонский смущенно переступил с ноги на ноги. Пол в комнате, хоть и были на дворнике теплые носки, был холодный.

- Да, я даже не знаю кто это такой архиерей.- Сказал Григорий в ответ.

- Вот, матушка, - опереточно всплеснул руками отец Виталий, - вот какой у нас молодой народ растет. Не знает церковных - ни чинов, ни званий. Ну, это мы восполним. – Пообещал хозяин дома и, указав на дверь, сказал. – Проходите, Григорий, на кухню. Проходите. Не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома.

Григорий прошел сквозь, висящую над дверью, металлически звенящую, вьетнамскую бамбуковую занавеску  и вошел в огромную кухню. Возле стола, потрескивая дровами, горела небольшая плита. От нее исходило приятное тепло и вкусные запахи. Да и по- другому быть не могла, ибо вся она была заставлена наполненными всякой снедью: кастрюлями, чугунками, сковородками, чайниками и всякого рода прочими кухонными штуковинами.

- Да, вы раздевайтесь, Григорий, что ж вы в свитере. - Предложила и даже бросилась ему помогать матушка Серафима. -

У нас тут жарко. Снимайте ваш пуловер! Кладите его на плиту! Пусть сохнет. Небось, упрели сегодня на работе. Шутка ль сказать такой снегопадище выпал.

Яблонский снял и, впрямь, мокрый от пота свитер и повесил его на специальную, приспособленную для сушки вещей, подставку. Красивым жестом пригладил волосы и  расстегнул ворот рубахи.

Матушка Серафима поставила на стол,  всю в каких–то диковинных цветах, эмалированную кастрюлю, зачерпнула огромным половником духмяные щи и наполнила ими большую, стоящую рядом с Яблонским миску.

Настоятель, аппетитно улыбаясь, подвинул к Григорию корзинку с хлебом:

- Вот возьмите хлебушек. Сам сегодня утром испек. Настоящий, ржаной. Такого вы в магазине не купите.

- А под хлебушек, прошу отведать мою рябиновую настойчку.

Матушка Серафима достала из пузатого самодовольного буфета разгульно-объемистый графинчик, и наполнила яркой, как кровь жидкостью, молодцевато подтянутую рюмку. 

- Благодарствую. – Почему-то, сам того не желая,  перешел на церковный язык Яблонский. – Покорнейше…

Отец Виталий приложил палец к губам, приказывая, таким образом, Яблонскому замолчать.

Как только в комнате наступила тишина. Настоятель, покорно склонив голову над трапезой,  красивым, поставленным хорошим педагогом вокала, баритоном, прочел:

-… Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнявши всякое животное благоволения.
На благословение пищи и пития мирянами
Господи Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пишу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих, яко благословен еси во веки. Аминь.

Хозяин дома перекрестил пищу и питие.

- А теперь прошу отведать, чего как говориться, Бог послал.

И пошел активно работать деревянной, явно расписанной Пашей и Сашей, ложкой в своей вместительной тарелке. Хоть с виду отец Виталий и был человеком средней, нет скорей даже хрупкой комплекции, но ел с аппетитом двухметрового верзилы.  А вот дородная крепкая матушка Серафима ничего не ела, а только, словно воробышек, тыкала пальцем в хлебные крошки, что в изобилии валялись на столе, и бросала их, себе в красивый большой рот.

Откушав щей. Отведав  перловой каши с бараньим боком и выпив кружку киселя. Отец Виталий  вытер, свежей хрустящей салфеткой, жирные  губы и поинтересовался:

- А вы, Григорий, крещеный или как?

Вопрос этот слегка озадачил Григория. Ибо он точно не знал, точнее не помнил, чтобы проходил таинство Крещенья, но, по словам матери, выходило, что тайно его крестили и при крещении даровали ему имя Георгия Победоносца.

- Крещеный я, отец… крещеный

Настоятель пристально, как только умеют работники органов и служители культа, взглянул на Яблонского:

- А что ж это у вас, простите великодушно, у крещеного на шее, какая – то копейка, с позволения сказать, замест нательного православного креста, болтается? Не хорошо это сын мой, не хорошо.

Георгий уже было открыл рот, чтобы сказать « Прошу великодушно…», но спохватился и неожиданно, как на духу, сознался:

-Это мне одна цыганка подарила…. вроде оберега. 

 - Вот тебе на! Вместо оберега! – Отец Виталий удрученно покачал головой. – Да, что же, молодой человек, надежней православного креста может человека уберечь.

Хозяин встал из- за стола. Вытащил из буфета, который насчитывал, возможно, даже больше, чем югославская стенка, шкафчиков, задвижек и прочая,  небольшой крестик. 

- Вот держите. Нет, дайте-ка, я вам сам его на шею повешу, а эту дрянь снимите.

Яблонский, не ожидая от себя такой покорности, стащил с шеи подарок Ляли и сунул копейку в карман брюк.

- Вот так то лучше. – Настоятель надел на шею Яблонскому крестик.

Прочел, точно пропел оперную партию, «Отче наш…»

Пропев последнюю ноту, настоятель сказал: 

- Носите и знайте, что вера православная самая правильная и богоугодная на Земле вероисповедание. 

- Запомню. - Пообещал дворник. – Но мне, однако, пора.

Яблонский оделся и вышел на крыльцо.

- Милостиво благодарю. - Григорий низко поклонился отцу Виталию и подумал, « что это со мной? точно я лакей какой- то и что это за церковный тон? Откуда он у меня взялся… »

- Ступайте с Богом, Григорий, – сказал в ответ настоятель и быстро, чтобы не напускать холод, закрыл дверь. С обратной стороны по-волчьи лязгнула огромная щеколда. 

Григорий достал из кармана, повесил на шею рядом с крестом отца Виталия – Лилин оберег и направился в дворницкую.

Картина тридцать и три

Вот, скажем, живи вы на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий, и служи репортером в либеральной свободомыслящей газете.

 И позволено было бы вам разбудить среди ночи предпринимателя Игната Саввича  Студеного и обеспокоить его, еще не проснувшегося,  простым, можно сказать, легким вопросом: – А скажите, многоуважаемый Игнат Саввич, чего вы больше всего на свете не любите?

То вы, не успев закончить ваш вопрос, получили бы от И. С. Студеного исчерпывающий ответ:

– Более всего я не люблю Сатану - губителя рода человеческого и Новообрядческую церковь, как его воплощение на Земле!

Больше бы с вами Игнат Саввич разговаривать не стал, а перевернулся бы набок и захрапел так, как только он и умеет. То есть  раскатисто и громко. Если не знать, что это храпит господин Студеный, то можно подумать, что где-то недалеко, уже совсем близко, грохочет гром.

Игнат Саввич  высок, статен, на дородном лице носит окладистую бороду, а на крепком теле своем - добротного английского сукна, костюм  в мелкую полоску. На ногах - хромовые сапоги.  Он малоразговорчив, любит хорошую еду и упитанных женщин не старше тридцати лет.

Пропустим беззаботное детство, в котором Игнат Саввич неудачно спрыгнул с сарая, через что вышла у него хромота правой ноги.  Трудную юность на хлебе да воде, отчего у Игната Савича остались на всю жизнь рези в желудке, а начнем с хорошо обеспеченной зрелости. А именно с того дня, когда с Николаевского вокзала г. Санкт-Петербурга отправляется следующий по маршруту Берлин, Париж, Рим поезд.

Вскочим и мы на подножку прицепленного к составу личного вагона Игната Саввича. Чего только нет в этом вагоне! Боже праведный, и ресторан, и личный кабинет, и  спальня, и  гимнастический зал, и даже небольшая с полком и печкой русская банька. В многочисленной обслуге вагона в основном дородные бабы не старше тридцати лет и повар Сильвий  - кастрат итальянец с постной физиономией.

Но, несмотря, на свою кислую внешность, таких поваров, как этот самый Сильвий, в стране, да что там в стране, в мире по пальцам перечтешь. Только что у их императорских высочеств, да и то если хорошенько покопаться в их меню и в меню Игната Саввича, то еще неизвестно у кого лучше выйдет.

Игнат Саввич, как вбежал в вагон, так сразу сбросил плащ, шляпу, ополоснул руки в чистого золота умывальнике, вытер их  дорогим голландским полотенцем, прыснул на себя душистой кельнской воды, и сразу же в ресторан.

А поезд уж дернулся - по свистку дежурного - и пошел, минуя пакгаузы, склады и прочие постройки, набирать обороты. И вот уже вырвался за столичные пределы, и принялся пугать тихие окрестности, стуком своих чугунных колес и утробным рыком своего гудка.

- Вот сатана. – плюнул в сторону поезда, испугавшийся поезда мужичок. – Чтоб тебе окаянному!

Но Игнат Саввич этого, на счастье мужичка не слышал, а то уж он бы ему задал за такие речи. В то время как мужичок плевался на удаляющийся состав, Студеный зашел в ресторан, и хищно потирая руки, осведомился:

- Ну, братец, Сильвий, что у нас сегодня на обед - имеется? Потому  как  я голодный аки зверь  рыкающий. Жертвы алчущий!

Сильвий сделал галантный реверанс и писклявым голосом произнес:

- Честь иметь, ваше стенство, приветствоват вас на борто поезда. Премьеро, вашесто, мы иметь ботвинья… варанай рыба с хером.

- С хреном, дурень стоеросовый! - Сплюнул Игнат Савич, - Сколько лет в России матушке живешь, а хер от хрена отличить не можешь!  Ты уж его научи Афросиньюшка. - Обратился он дородной девке - помощнице Сильвия. – А то он мне завсегда этим хером аппетит портит.

- Так как же его научишь, Игнат Савич, когда у него у самого его нет, хрена этого самого. – звонко рассмеялась помощница.

- Это, правду, ты Афросиньюшка говоришь. – Поддержал смех Иван Саввич. – Ну, а на секондо чего?

 Этот вопрос Студеный адресовал повару.

- На секондо. Каналья.

- Да не каналья волки тебя задери, а калья. Нет, вышибу я тебя взашей, каналья ты этакая, да и возьму русского повара. 

Но это только на словах, а на деле никогда бы не взял Игнат Саввич русского кашевара. Потому что русского в кухню пустить это все одно, что козла в огород, только продукты попортит, а что не попортит, то сожрет.

- Так дальше что?

- Вот есть менью, - обиженно взвизгнул повар, - в него и смотреть… там все черный – белый писать.

- Да ладно будет тебе. – Толкнул повара в бок Студеный. – Подумаешь цаца какая уж и сказать ему ничего не смей. Разбаловали вас римские  либерасты! Но ничего я их всех еще раком поставлю, что ваших римлян, что наших трехперстников треклятых. 

Игнат Саввич взял в руки меню, надел на переносицу золотое пенсне и принялся читать.

В меню значилось с десяток, так как Студеный предпочитал только отеческую (доновоцерковную) кухню, старинных русских блюд: чечевица постная, молочный поросенок, блины гречневые заварные, блины пшенные, гурьевская каша, расстегаи, пирожки с печенью, кисели. Насчет киселей. Сильвий специально обучался этому делу у старобрядеского кисельщика и даже обошел его в изготовлении этого исконно русского кушанья.

В разделе спиртное фигурировало с десяток старинных русских настоек как-то: белая первопрестольная, тминная скороспелая, настойка полыника, рябиновый пенник.

Сытно покушав, промышленник соснул часок, а, проснувшись, потолкал полчасика  пудовую гирю, а уж после нее отправился в баню.

Там дородное холеное тело Игната Саввича добрых два часа терли, схлестали, обмывали, три - специально обученные банному ремеслу пышные, не старше тридцати лет, девицы. А почему бы и не побаловаться с девками?  Игнат Саввич, человек еще молодой сорок с хвостиком, неженатый. Не женился он потому как посвятил себя всего делу борьбы с новобрядчиками, спутался со всякой социал-анархической, как он ее сам называл, сволотой и финансирует ее приход к власти, чтобы с их помощью сковырнуть с тела государства российского, к чертовой бабушке - трехперстников треклятых!

Ради этого правильного дела и летел сегодня на всех парах Игнат Саввич Студеный  в вечный, куда ведут все земные дороги, город Рим… 

На перроне римского вокзала Игната Савича уже поджидала новинка века - новенькое авто. Водитель подобострастно раскланялся и отворил перед предпринимателем дверцу. Игнат Саввич забрался, на холодящие зад кожаные сиденья, и, ткнув тростью водителя, приказал:

В гостиницу «Риволи».

Об этой  гостинице, о ее люстрах, коврах, колонах, мебелях, чарующих глаз видах из ее окна, можно написать отдельную главу, но не станем этого делать, а последуем за Игнатом Саввичем. 

 В гостинице Игнат Саввич поселился в самом дорогом  номере 777, покушал киселя и лег спать. Утром не успел еще Игнат Саввич как следует проснуться и выпить утреннее кофе, как ему доложили:

- Господин Студеный, к вам посетитель! Велите принять?

- Кто таков? 

- Директор Зала Печати Ватикана синьор Фредерике Ломбарди.

- А этот! – обрадовано воскликнул Игнат Саввич. – Давай тащи его сюда, да поскорее.

Не успел еще господин Студеный сменить шелковый халат на мягкий летний костюм, как в дверь номера постучали:

- Входи, входи. – крикнул промышленник.

В номер вошел гладко выбритый и пахнущий одеколоном молодой человек. Он  был в  щегольском костюме и лаковых туфлях, а  руке, обтянутой лайковой перчаткой, держал, тисненной черной кожи, новенький портфель. 

На лишенном эмоций лице его сияла как будто нарисованная улыбка. Гость учтиво поклонился и замер, точно восковая фигура.

Промышленник ущипнул молодого человека и поинтересовался:

- Ты живой али манекен?

- Живой, живой. – откликнулся гость. – Чего и вам желаю.

- Ну, а коли живой, то проходи, чего мяться у порога, ковры топтать, садись

Директор Зала Печати Ватикана присел на краюшек стула.

- Выпьешь чего, али как?

- Али как, - ответил молодой человек, не снимая улыбки со своего воскового лица, - давайте лучше сразу к делу, Игнат Саввич.

- Ну, к делу так к делу. И как они движутся, дела эти. Папа ваш рассмотрел мое предложение?

- Да, дорогой Игнат Саввич. Понтифик, с горячим внимание отнесся к вашим начинаниям. Строительство новых католических храмов в западных провинциях Российской империи, а также разрушение православия, приверженцев которого святой престол считает наряду с лютеранами своевольными схизматиками,  и возвращения их в лоно всемирной церкви, есть дело богоугодное.

- Да уж, конечно. – ехидно усмехнулся Игнат Саввич. – ибо то, что в России называют православием, я с тобой согласен, нужно сковырнуть к чертовой бабушке.

 Молодой человек не снимая улыбки, как это ему удалось, скривился:

- Игнат Саввич, голубчик, не нужно поминать в святых начинаниях имя Губителя рода человеческого.

- Послушай, - сказал ему на это промышленник, - откуда ты так хорошо знаешь русский язык?

- Учил в университете.

- И сколько лет?

- Пять.

- Вот тебе на! – изумился Игнат Саввич – Мой повар Сильвий Бог его знает, сколько лет в России – матушке живет, а хрен от хера отличить не может.

Молодой человек легким движением брови вновь выказал свое неудовольствие.

- Игнат Саввич, я лицо религиозное и попросил бы при мне подобных сентенций не произносить.

- Смотри ты, понял! – громко, что даже слегка закачалась гостиничная люстра,  засмеялся промышленник. - Слушай, Федя…

- Фредерике. –  поправил Студеного молодой человек. - Фредерике Ломбарди.

 - Федя - это мне так, понимаешь, брат, сподручней. – ответил на замечание промышленник и, не дожидаясь согласия и отказа собеседника, на присвоение ему имени Федя, продолжил, – Так вот, скажи мне Федя, а нельзя ли мне в этот университет моего кастрата пристроить. Понимаешь, ты, портит он мне этим хером весь аппетит.

–  Игнат Саввич. - вновь дернул бровью молодой человек.

- Ладно, больше не буду. – пообещал промышленник. – Ну, ты книгу- то припер?

Молодой человек положил к себе на колени портфель, и слегка похлопав его, сказал:

- Да, она здесь.

- Ну, так давай ее сюда и поскорей, Федя!

Гость внимательно посмотрел на Игната Савича. 

- Что ты так на меня смотришь, бритая твоя морда, как вошь на дуст!  – возмутился Студеный, -  Я свои обещания выполнил. Началось строительство храмов и финансирование социалистов.  Давай книгу, Федя!

- Нет, нет. Что вы что вы! Я не поэтому.  Просто ваше лицо напоминает литографию, на которой изображен Его Преосвященство Жан-Марк Деплюси.

- А, - прогудел, как иерихонская труба, Студеный, -  ну другое дело! А то я подобных взглядов не люблю, и могу, понимаешь,  в запале натянуть смотрящему таким образом его глаз на ж…

Молодой человек взвел бровь.

- Хорошо, хорошо. – хлопнул Студеный его по колену, - на мягкое место. Давай книгу.

Фредерике вытащил книгу и передал ее предпринимателю.

- А это точно Манускрипт Магдалены? – полистав страницы, спросил Игнат Саввич, - А то ведь я ежели, что не только тебе Федя глаз на это самое место натяну….  я тебя, брат, наизнанку выверну…

- Она, она, - заверил предпринимателя  Директор Зала Печати Ватикана. – Только ее называют Винилина Книга.  Манускрипт Магдалены – это ее неофициальное название.

Игнат Саввич, ухватил зубами, отчего стал похож на бородатого кролика, нижнюю губу, перелистнул несколько страниц.

- Слушай, друг ты мой Федя, - сказал Студеный, - а они эти самые социалисты, они ж все недоучившиеся студенты, разберутся  в этой абракадабре? 

- Разберутся, - Заверил Директор Зала Печати Ватикана. – У них есть наш человек. Зовут его Феликс. Он все разберет и все сделает правильно.

- Ну, лады. – Игнат Саввич встал, давая понять, что аудиенция закончена. – Держи краба, Федя.

Гость болезненно дернулся, когда Игнат Саввич легонько сжал ему ладонь.

- Может выпьешь на дорожку, на посошок, так сказать, рюмку рябинового пенника?

Поинтересовался Студеный у Фредерике.

- Нет, благодарю вас.

- Ну, как знаешь, Федя.

Игнат Савич Студеный затворил за гостем дверь…

- Ничего, - Сказал Игнат Саввич, наливая себе рябинового пенника, – у вас Федя не получится!  «Трехперстников» я с Руси, конечно же, прогоню сранной метлой, но святую Православную веру на поругание вам латинянам не отдам!. Уж я вам с социалистами хреновыми бошки-то отверну!

На следующее утро Игнат Саввич вновь вскочил в свой личный вагон и отправился в обратный путь. Но мы в этот раз с вами в вагон не полезем, ибо от взрыва новейшей адской бомбы, что заложил  Бог его знает кто, разворотило вагон так, что отпевали в Старообрядческой  церкви Покрова Пресвятой Богородицы, не все тело Игната Савича, а только, облаченную в хромовый сапог, хромую его правую ногу, да посеченной язвой желудок.

Картина тридцатая четвертая

Морозным и ярко- голубым днем, на пороге квартиры Яблонского появился (лет тридцати с хвостиком) молодой человек.

- Валера. – представился он и пошел варить словесную  кашу, в ее ингредиенты входили – музыкальное рагу, футбольные отбивные, жаркое из секса и тд и тп.

Собеседник, которому такие люди, как правило, не дают вставить и слова, от терминов канать, лабать, барать, кочумать, башлять, начинают отчаянно крутить головой и безумно вращать зрачками. Не миновал этого и дворник. Наконец окончательно устав от трескотни он громким окриком приказал:

- Молчать!

- Мры- мры. - воинственно заурчал Мурзик и устрашающе выгнул спину. 

Слова застыли, словно замерзли, на губах болтливого человека, видимо речь его обрывали впервые, и он удивленно вытаращился на Яблонского.

- В чем дело? – запихнув рассерженного кота на кухню, поинтересовался Яблонский. – Что тебе нужно и как тебя вообще зовут!? 

- Я говорю, Валера меня зовут. Колесов моя фамилия.  Меня к тебе Плейшнер заслал. Ну и котяра бля у тебя. Зверь!

- Какой Витек? Журналист.

- Ну, да, писатель.

- А в чем собственно дело?

- Я понимаешь, чувак, такое дело… Ты вчера футбол смотрел? Во бля на хер Спартак опять слили. Я только за Спартак. Всю жизнь и батя мой за Спартак. А после футбола вышел во двор, покурить, а там бля такая чува, чувак,  канает… оторвись голова…

Валеру вновь понесло.

- Слышь, отец, ты по делу говори. – Вновь оборвал его дворник. – А то у меня от твоих речей голова пухнет, ей Богу! Уж ты прости.

- Ладно, по делу. Тут такое дело, короче, я на полставки на цементном заводе музыкальным работником… на баяне лабаю. Башляют хер да хера, но ништяк. Я, короче, чувак, постоянной работы не имею…

- Меня вообще- то Григорием зовут. Можно Гошей.

- А ну, да. Так вот слышь, Гоша, я тут пол ставочки, там четвертушку….  Короче практически не работаю, а только езжу на своей «копеечке» от детского сада к школе, от школы к заводоуправлению и капусту стригу. В школе тридцать пять рэ, в садике сороковник, на заводе полтишок…

- А ко мне зачем?

- К тебе? А! Короче у меня на заводе вечер готовится, а пианино конь не валялся…

- В смысле? - не понял Яблонский.

- Короче, настроить его надо. Плейшнер сказал, что ты ништяк по этой части. Так?

- А вот оно, что. Ну, да могу.

- Так поехали. Срочно, чувак, нужно. Придут люди, а на таком пианино  не то, что лабать, на нем и чуву то толком не отбарать! Ты не сци. Я оплачу. Пропустим тебя в ведомости, как за починку этой…  как ее…  бетономешалки. Слышь, отец, хорошую капусту, бля стриганешь.

- Если в вашей конторе есть инструменты для настройки, то нет проблем.

- Качумай, Гоша!  Ты что, чувак! - Затараторил Валера, - Какие там, на хрен бля инструменты. Это такая, чувачок, левая контора, что тока заряжай.  Только базлаются  и все дела. Но забашляют, конкретно.

- Забашлять то забашляют, а где инструменты взять?

Яблонский вспомнил о слесаре- инструментальщике Игнатьевиче.

– Хотя погоди – есть один вариант.

Он направился к двери. На пороге остановился и строго посмотрел на визитера.

- Да, ты что, чувак, я не по этим делам. Я лабух! До, ре, ми, до ре, до.

- Это ты мне? – Обиделся Яблонский.

- А ты просекаешь? Извини, чувачок, ничего личного. Ну, хочешь, я с тобой пойду? 

- Сиди. – приказал Яблонский и вышел из квартиры.

Вскоре на лестнице послышались его шаги и  мужской голос, принадлежавший соседу Петру Загорскому:

- Да, зачем они мне, Гоша, бери себе…  не возвращай. Вот еще вздумал. Отдам! Держи у себя. Зарабатывай копейку! Дело молодое, копейку любит…

Гоша зашел к себе в квартиру.

- Ну, вот, можно ехать. Инструменты есть  - Указав на небольшой чемоданчик, сказал дворник. – Куда ехать- то?

- Да тут недалеко…

- Автобусом или пешком? - уточнил Яблонский.

- Кочумай, чувачок, каким на хрен автобусом. На личном авто тебя доставлю!

Яблонским с Валерием спустились во двор, и подошли к светло- голубым «Жигулям» первой модели.

- Вот моя касатка.  - Валера ласково провел рукой по холодному металлу.

Машина, как и хозяин, видимо тоже любила поговорить, за что не раз была наказана своими более молчаливыми подругами, бампер ее был разбит и привязан к кузову веревкой. Багажник смущенно прикрыл свой зад изолентой.

Колесов, заметив недоуменный Гошин взгляд, пояснил:

- Ништяк, чувак, летает как ласточка!  Я, отец,  могу и новую купить и даже две. Но на какой поц мне ОБХСС дразнить? А так ездит дрэк какой-то и им ништяк.

Валера завел машину и вскоре уже Яблонский настраивал старенько пианино «Беларусь»

- Ну, вот, кажется, и все. – Яблонский тронул клавиши. Зазвучала джазовая вариация на тему мелодии  «Осенние листья». – Можно играть.

- Ну, это же совсем другой расклад, Гоша, - взяв несколько красивых аккордов, сказал Валера. – Теперь на нем и слабать и телку отодрать!  Слышь, чувачок, а ты я просек ништяк лабаешь.  Давай ко мне в команду на клавишные, а то мой клавишник, Сало его зовут… это оттого что он любит сало жрать… короче, он хоть и  классный лабух, но такой бухальщик на хер бля. Давай, Гоша. Мы в эту субботу халтуру будем лабать. Придешь?

- Так как же я приду? Я же не знаю ваш репертуар!

- Ну, чувак, ты как не родной, ей Богу. Ну, какой на хер бля, репертуар. Умца- умца, умца- ца и «лица желтые» над городом кружатся. Вот и вся лабня! Короче, давай так! Ты завтра сюда подруливай, и я тебя проясню поляну…  на счет репертуара.

- Договорились,  – согласился Григорий. -  Тогда я пошел.

- Какой пошел. Я тебя назад отвезу.

Вновь Яблонский оказался в пахнущем: алкоголем, духами, сигаретами, салоне «Жигулей» первой модели. 

- Держи, чувачок, - Валера расстегнул свой лопатник и протянул Яблонскому тридцать рублей. – Это тебе за работу. Ништяк?

- Нормально. Но, погоди, – возразил Яблонский. – Ведь ты же говорил, что проведешь меня как ремонтника, какого- то…  станка что - ли? Это же нужно ждать дня получки, чтобы получить эти деньги…

- Да, ладно тебе. Я сам себя проведу. У меня капуста есть, а тебе она нужна. Она всегда нужна. Правильно!? Так, что давай кочумай, отец,  завтра жду тебя на цементе…

-------------------------------------------------------------------------------

Ярко - голубой день уступил место темно – синим зимним сумеркам. В квартиру постучали.

- Вот денек! Ни дня ему, ни покрышки! – выругался Гоша и крикнул. – Кто там?

- Откройте. – Приказал официальный голос. – Милиция.

«Нашли! Нужно бежать. Через окно, но в палисаднике, наверное, засада. Не убежишь. Ну, что ж придется сдаваться. Все равно рано или поздно, отловят» -  решил Яблонский и открыл дверь.

На пороге стоял кот в милицейской форме. Точнее человек, похожий (усы врастопырку, круглое щетинистое лицо, большие слегка оттопыренные уши, желтые загадочные глаза) на кота. Даже Мурзик, обычно неприветливый к людям, вышел из комнаты и, приятно мурлыкая, стал тереться о хромовый милицейский сапог.

Дворник не выказывая беспокойства, поинтересовался: 

- Вы, простите, кто?

- Я, прощу, - заговорил, точно замурлыкал гость, - местный участковый капитан старший лейтенант Козыркин  Александр Тимофеевич. А ты, значит, наш новый дворник?

- Так точно, товарищ старший лейтенант!  - по-военному ответил Яблонский.

- Да, ты давай, брат, без церемоний, - приказал Александр Тимофеевич, стаскивая с себя шинель. – Мы здесь все люди свои. Привыкли, знаешь - ли, к простому обхождению.

В подтверждение этого заявления участковый присел, точнее, как-то по-кошачьи, прилег на диване. Рядом с ним прилег и Мурзик.

Он весь вечер не отходил от Александра Тимофеевича.

- Может быть чайку? – вежливо предложил Яблонский. – У меня цейлонский. Недавно в нашем магазине случайно нарвался.

- Тащи. – приказал старший лейтенант. – Чай мы завсегда. Чай мы любим. Да и на дворе не май месяц. Озяб. Так, что чаек будет к месту.

- Тогда может на кухню?

- Можно и на кухню. – Согласился Александр Тимофеевич. – Только сперва в гальюн!

- Куда?

- Я бывший моряк… Тебя как зовут – то?

- Гоша.

- Так вот, Гоша, я бывший моряк и у нас на корабле так туалет называли.

Участковый скрылся в туалете. Послышался звук смывающегося бачка. Из крана полилась вода. Донеслись мурлыкающе ноты модного шансона. Хлопнула дверь.  На кухню вошел сияющий Александр Тимофеевич.

- Прошу. – Яблонский указал на табурет.

- Ого, Гоша, у тебя и чай, и к чаю. – Присаживаясь, прокоментирвал стол участковый – Кучеряво живешь, брат!

Участковый взял в одну руку чашку в другую кусок торта.

– Слышал я, Гоша, от Таньки Капустиной твою историю...

- Простите, - Перебил его Яблонской, - О какой Таньке идет речь?

- Да о начальнице ЖЭКА Татьяне Петровне Капустиной.

- Так понятно и что?

 - Да ничего. Нормально. Я тут о тебе справки навел. Народ наш тебя хвалит. Помогаешь, вежливый опять же. Это хорошо, Гоша, - жуя торт, говорил участковый, - людям нужно помогать. Без этого никак нельзя.

Участковый стряхнул крошки со стола к себе в руку  и с аппетитом их, сжевав, произнес:

- Вот и мне ты, Гоша, должен помогать!

- Каким образом?

Участковый сытно замурлыкал:

- Ну, как же, ты у нас дворник. Все видишь, все знаешь. К тебе за информационными справками ходят. Не видел  ли ты сантехника. Не знаешь  ли ты, где электрик. Опять же  алкаши к тебя за стаканчиком ходят. В каморке твоей выпивают. Речи всякие ведут. Вот ты мне об этих речах и должен сообщать, а также о всяких подозрительных личностях и прочая.

- Ты есть вы хотите сказать, что я должен стать дятлом?

- Не понял?

- Ну, то есть стукачом.

- Ты, брат, эту терминологию мне брось. – Ударил по столу кулаком участковый. - Стукачом. Дятлом. Разве я тебе это предлагаю. Нет, я тебя прошу стать моим помощником. Улавливаешь разницу?

- Почти нет,  – ответил Яблонский.

- Тогда я тебе поясню. Спокон веку дворники были помощниками власти – это раз. Второе висишь ты Гоша на волоске. Ни прописки у тебя, ни паспорта, какого нужно, и неизвестно, что ты в нашем городе делаешь.  Может ты шпион. Спокойно. – остановил участковый Гошину  попытку возразить. - В нашем городе, хоть и небольшом, тоже какие – никакие секреты имеются… Так вот исходя, из этих оперативных данных….  должен я тебе, мой друг, давно уже привлечь к ответу. Но я этого не сделал. Почему?  Потому что человек, я вижу, ты хороший, положительный человек. А живешь ты тут… ну,  мало - ли чего в жизни случается. Может, ты от девки своей скрываешься. Бывает такое и часто. Так вот я тебя не трогаю, а ты мне тут стукачами бросаешься. Нехорошо это, Гоша, нехорошо. Если ко мне нехорошо, то и я могу быть нехорошим. Ой, могу! Это даже много легче, чем быть хорошим! Так вот, если хорошо ко мне относиться,  то и я когда нужно будет, тебе помогу. Я понятно объяснил?

- Да уж более чем, – улыбнулся Яблонский.

- Ну, вот и прекрасно!

- А что я должен делать. Конкретно! Рапорты писать, объяснительные записки, типа  «источник имеет сообщить…»

- Вижу, ты у нас подкованный, товарищ, - на лице Александра Тимофеевича сверкнула кошачья улыбка, - значит сработаемся. Ничего, Гоша, писать не нужно. Если что-то срочное - позвонишь…

- В ноль два… 

- Ты, Гоша, первое старших не перебивай, второе у меня телефон есть аж даже целых два: домашний и рабочий. Вот я тебе их сейчас запишу.

Участковый достал блокнот, написал на них номера телефонов и, вырвав лист, протянул его дворнику.

- Так, значит сюда, в случае чего, и будешь звонить. Ну и раз в неделю будешь ко мне в кабинет приходить, но только так, чтобы особо тебя никто не видел. Усек, Гоша!

- Усек.

- Но вот и лады. Пойду я, Гоша, - участковый встал и пошел в прихожую, - ночь на дворе, а мне еще пять квартир обойти! Неспокойный у нас народец. Ой, неспокойный! Вот бы жить, Гоша, в какой- нибудь тихой Швейцарии. У них там тишь да гладь и Божья благодать. Ни ворья тебе, ни алкашей… лови рыбу в женевском озере и вся недолга! – Говорил он, натягивая потертую шинель. -  Ну, давай пятак, Гоша! Участковый протянул руку. Григорию показалось, что у Александра Тимофеевича не ногти, а когти.

- До встречи!

- До встречи, Александр Тимофеевич. – Сказал Гоша.

- Мыр – мяу, -  попрощался с участковым Мурзик. 

Картина тридцатая пятая

В это утро стук в дверь кабинета застал полковника не в оранжерее, а за письменным столом.

Полковничий стол -  только с виду стол как стол, а на самом деле - изготовленное из сиамского палисандра произведение искусства. Попал он в руки Сергея Мироновича после блестяще проведенной его подчиненными операции по задержанию иностранного агента, скрывавшегося, как было написано  в следственном деле «под личиной антиквара». Чеботарев, как бывалый тертый оперативник сразу раскусил, что дело «антиквара» шито некачественными белыми нитками.

Он вызвал к себе (занимающегося этим делом) следователя, и, указав на сидящего напротив него антиквара, спросил:

- Кто это?

- Агент иностранной спецслужбы, товарищ полковник.

- Ты, кажется, еще не женат, лейтенант. – Вострым взглядом пронзил Сергей Миронович. 

- Никак нет, товарищ полковник!

- Так вот ты женись и жене своей мозги полощи, а мне не нужно. Немедленно отпустить этого человека. – Полковник указал на антиквара. – Немедленно!

При этом он так дорболызнул по столу кулаком, что у него подкосились ножки. Стол накренился, как тонущий корабль, с жутким грохотом с него на пол упали:  телефон, пресс-папье, стаканчик с карандашами, мраморная (в виде лягушки) подставка для очков, массивный телефон и бронзовый Дзержинский.  Испуганный лейтенант бросился поднимать вещи.

- Вон из кабинета! - заорал на него полковник так, что уже к свалившимся на пол предметам, присоединилась и рухнувшая с потолка скромная трехрожковая люстра. 

Благодарный антиквар долго жал руку полковнику Чеботареву и в этот же день прислал ему за свое спасение письменный стол и хрустальную люстру. 

Спустя неделю антиквар был арестован по линии ОБХСС.

Итак, в дверь полковника Сергея Мироновича Чеботарева постучали. Хозяин кабинета не стал ничего прятать или наоборот вынимать, создавая тем самым видимость работы, а крикнул из-за стола, ибо точно знал, кто сейчас войдет к нему в кабинет.

- Да.

- Вызывали, товарищ полковник?  – просунул в дверь лысеющую голову молодой человек.

- Входи, Володя. Входи, милый. Садись, братец, разговор есть.

Невысокий поджаристый человек, которого Чеботарев назвал Володей, присел на краешек стула и устремил на полковника свои разноцветные глаза. Правый, голубой, излучал скромность. Левый, желтый, – наглость.

- Я вас слушаю. – угодливо взглянув на полковника скромным глазом, сказал Володя.

Погодите, а почему, собственно, Володя? Это для Сергея Мироновича он Володя.

Потому что Чеботарев а) знает его с пеленок. в) полковник начинал свою карьеру вместе с отцом Володи. с) героически погибшим при выполнении спецзадания во взбунтовавшейся соцстране. А для подчиненных Володя – Владимир Владленович Путный. Товарищ майор, в тридцать с небольшим хвостиком. 

- Володя, как меня зовут, знаешь?

- Знаю дядя  Сережа. – Моргнул скромным глазом В.В. Путный.

- Молодец. Полное мое имя Сергей Миронович. Совпадение, чистой воды, но тем не менее.

Полковник замолчал и погладил голову Феликса Дзержинского.

Владимир Владленович уставил на полковника свой желтый глаз. 

- А причем, простите здесь ваше имя, товарищ полковник?

- Ты у нас, Володюшка, в каком отделе работаешь? - подув на Феликса и взявшись тереть его бронзовую тощую фигуру суконной тряпочкой, спросил Чеботарев.

- В девятом.

- Правильно в девятом, «бесовском» То есть занимаешься всякими тайнами, мистикой, загадочными артефактами… правильно я излагаю?

- Так точно, товарищ полковник!

- Да ты, братец, давай со мной без церемоний. Мы же не параде. Я для тебя всегда дядя Сережа. Вроде отца – правильно.

- Так точно, дядя Сережа.

- Ну, вот и хорошо, Володюшка, вот и ладно. Так я возвращаюсь к Кирову, а он в нашем с тобой разговоре вот каким боком вырисовывается. Ищем мы, Володя, одного человечка. Бежал он, понимаешь, без всяких видимых причин из столицы. Да ладно только из нее. Бежал он, брат ты мой. Первое – из-под венца. Второе - от нашей с ним встречи, на предмет пригласить его к нам на службу. А, каково!?

- Серьезный товарищ. – моргнул наглым глазом В.В. Путный.

- Да никакой он не серьезный. Так пустяшный человечек, как говорит мой знакомый, мелочь пузатая. Пузатая не пузатая, а вывела она нас  мелочь эта  на крупную рыбешку и любопытную историю.  Из материалов следствия выходит, что бежал этот человек из столицы, потому что был замешан в краже одной прелюбопытнейшей книжонки для ректора своего института. Ректор этот помешан, Володюшка, на эзотерической литературе. Ну, не мне тебя, следаку из девятого чертовского отдела разъяснять. А сделка меж ними, разлюбезный мой Володя, была следующая. Ты мне книгу, я тебе свободное распределение в столице. Человечек это познакомился с дочкой одной дамочки, тоже помешанной на колдовстве, между прочим, преподаватель научного атеизма и проник к ней через ее дочку, влюбившуюся в него по уши,  в дом и украл у нее эту книгу.  Ну, то есть у преподавателя научного атеизма.  Каково, Володюшка, каких мы кадров в наших институтах греем. Ой, пора! Ой, пора прошерстить наш народец. Пора, пора устроить ему новый тридцать седьмой…  Одним словом, человечек наш прелюбопытный принес ректору книгу.

- Простите, дядя Сережа, - Осторожно перебил полковника Путный. - А у человечка этого…  фамилия имеется?

- Разумеется. – Полковник подвинул бумагу надел очки и прочел. - Яблонский Григорий Ильич. Вот такие, понимаешь, ты у нас в последнее время Ильичи в стране растут…

 Институтский руководитель на допросах божится и клянется, что в кабинете Яблонский отдал ему оригинал книги, а когда ректор через  какое- то время открыл ее вновь, то вместо оригинала обнаружил вот этот хлам.

Полковник достал из стола книгу и бросил ее майору Путному. Владимир Владленович открыл книгу и обнаружил на ее листах кривляющиеся рожи.

- А что было в оригинале, дядя Сережа? 

- В оригинале дружок… - Полковник встал из- за стола и сделал несколько быстрых приседаний. – Я не зря завел разговор о Кирове. Сделать  кофейку, Володюшка? У меня бразильский растворимый есть.

Не дожидаясь ответа, полковник достал электрический чайник, сахар, банку с растворимым кофе, печенье. 

- Разговор у нас будет долгий, Володюшка. – Наливая воду в чашки, говорил полковник.

– Так что кофе не помешает и по граммульке, - на стол была определена початая бутылка молдавского коньяка «Белый Аист» - к нему тоже в самый раз. 

Чеботарев плеснул в кофе немножко коньяка, пригубил:

- Божественно! Так вот к вопросу о Кирове. Ты пей, дружок, пей, кушай, - Подвинув к гостю угощение, Чеботарев и от прозы перешел к рифме,  - И дядю Сережу внимательно слушай.  В начале тридцатых годов в приемную Сергея Мироновича пришел человек, а точнее машинист паровоза ленинградской железной дороги и принес странную написанную на какой-то, понимаешь ты, абракадабре, и с разными там квадратами,  пентаграммами и прочей чертовщиной книжицу. Книженцую эту, точнее не ее, а ларец, нашел в кустах, неподалеку от взорванного бомбистами вагона промышленника Игната Савича Студеного. Знаешь такого? Он для дела революции жертвовал большие тыщи! Зачем его нужно было взрывать? Впрочем, очевидно, так требовала политическая обстановка, а она всегда правильно требует. Вот многие говорят, что все эти жертвы революции… эти…

От коньячного кофе Сергея Мироновича понесло в философско-правовой аспект. И если бы не телефонный звонок, то когда бы закончился этот дискурс одному Богу известно.

- Полковник Чеботарев слушает. Так точно, товарищ председатель. – Полковник встал из- за стола и вытянулся во фронт.  – В двенадцать.  Разумеется, буду. Так точно, товарищ председатель.

Чеботарев положил трубку. Взглянул на часы:

- Ну, вот было у нас, Володюшка, времени много, а стало в обрез. САМ к двенадцати вызывает, а мне еще нужно кое- какие бумаги подготовить.  Так, что я теперь буду предельно короток и коньячишко больше пить не буду. Унюхает разорвет в клочья. Он, братец ты мой, этого дела жуть как не любит. Все требует от нашего ЦК усилить меры по борьбе с пьянством. Оно и правильно, Володюшка, ты ж посмотри на наш народец - алкаш на алкаше сидит и алкашом погоняет. Да ладно бы народ, ты бы  взглянул на наше партийное руководство такая пьянь, Володюшка, что дальше некуда! Так вот нашел этот обходчик ларец, притащил его домой, вскрыл, полагая, что там золото и бриллианты, а там только книжица и имелась. Обходчик тот, полагая, что книга возможно религиозного характера засунул ее за иконы, да и забыл. Вот, значит прошло время, сын этого обходчика, понимаешь, пошел по стопам отца и двинул на железнодорожный транспорт. Там его в комсомол определили и прояснили насчет борьбы с религиозными предрассудками. Машинист наш, придя, домой после очередного антирелигиозного собрания, сковырнул с полки папашины иконы и обнаружил книжицу, а так как говорили им на этих собраниях, что иконы, кресты и прочую религиозную дребедень нужно сдавать в отдел, что открыли для этих дел в Губкоме. Торговали мы тогда с Западом этой утварью, Володющка! Деньги то на строительства социализма нужны были. Машинист наш сознательный - эту книжицу в Губком и доставил! А там она попала в руки, секретарю Губкома, который сразу скумекал, что это за книжица. Секретарь с этой книжицей к Кирову. Тот ее после  беседы с секретарем к себе в сейф определил и после этого стал стремительно набирать политический вес. Бог его знает, куда  Сергей Миронович залетел бы. Может и самого бы Хозяина скувыркнул.  Но тут случился конфуз. Немцы перестали поставлять технику на строящуюся ГЭС. На важный, понимаешь ты, объект пятилетки! А на дворе уже почти зима, и если стройку вовремя не сдать, то замерзнут люди, станет производство. Беда, одним словом! Беда!  Хозяин вызвал германского посла и поинтересовался в чем дело. Посол ему и отвечает, что мы продолжим  сотрудничество только тогда, когда получим в наши руки Винилину книгу, вот как, оказывается, называется эта книжица, Володюшка, что хранится, добавил посол,  в сейфе первого секретаря Губкома партии.

Хозяин ему, какого Губкома уточните, господин посол?  Ленинградского отвечает посол. Понятно, говорит хозяин и, хмыкая в усы, добавляет, вы не беспокойтесь. Заходите ко мне через недельку, и будет эта книга в ваших руках. Это точно, поинтересовался посол, хозяин ему честное партийное слово дал. Надо тебе сказать, что хозяин слово держал. Вскорости  убил Сергея Мироновича некто, как сказали - ревнивый муж,  Николаев Леонид Васильевич. Ровно через неделю, как и было, обещано, книга уже была в руках германского посла. ГЭС в срок была введена в эксплуатацию. Что случилось в Германии ты, братец, и без меня знаешь. После войны книгу эту вывезли из Германии, но такое дело, подорвали этот состав «Лесные братья» и вновь она исчезла. Да, ее особо и не искали…  хозяйство, разрушенное войной, нужно было восстанавливать. Потом культ личности подоспел. Затем хрущевская борьба с остатками религиозного мракобесия. Теперь видно вновь пришло время прибрать эту книжицу в достойные руки. Вот такие дела, Володюшка, так что давай бери это дело себе, ищи этого не нашего Ильича, на предмет, куда подевал он подлинник Винилиной книги, а я побежал. Начальство ждет. 

Картина тридцать шестая

В выходные дни Яблонский с Валерой и его музыкальной группой играли халтуру в небольшом поселке. В воскресенье вечером, когда свадьба, наконец, устала пить, плясать, драться и, рассчитавшись с музыкантами, ушла спать, Колесов вытащил из кармана упругую пачку денег. Пересчитал купюры, разделил на четыре равные части и сказал, выдавая приятелям их доли:

- Благодатные это места для коса бабла. Дай им Бог процветания!

Места, о которых говорил Валера, находились в ста километрах от города М. и представляли собой хаотически застроенные шахтерские поселки.

 Что касается Бога, то он наградил эти  края то ли какими-то исключительными солями, то ли редкими металлами, а через них высокими показателями смертности местного населения, которую государство компенсировало солидной зарплатой. Местный народ возмещал человеческие потери огромным числом свадеб и необычайно высокой рождаемостью. Это был настоящий Клондайк для (имеющих личный  транспорт) лабухов города М.

Тот, кто его не имел, довольствовался скромными  доходами с халтур в  городе М. Жители, которого жили дольше и оттого не так широко, как обреченные на скорую смерть, жители шахтерских поселков. Доходы от «шахтерского чеса» позволили Яблонскому в короткий срок купить:  приличную мебель, отменный теплый свитер, недурственную обувь, приличную импортную дубленку.

Итак. вечеринка  закончилась. Аппаратура была отключена и собрана для транспортировки.

-  Ну, что поедем, домой сегодня.  – поинтересовался гитарист Кеша. – Или будем друшлять тут?

- А чего тут торчать!  – восклицанием ответил Валера. - Ни одной порядочный чувы и бухнули мы всего ничего. Так, что забрасываем аппарат и домой.

Валера вытащил ключи от машины. 

- Да, куда вы поедете. – Остановил Валеру, бывший его сокурсник по институту культуры,  завклуб Костя Мылышев. – Друшляйте тут. Ты ж посмотри, какой ветер на дворе. Перевернет на хрен машину.

За окном и впрямь дул, хлопая не закрытыми калитками, дубася листовое железо крыш добротных домов шахтеров, тяжко ухая в печных трубах теплый порывистый, выдувающий с Земли надоевшую зиму, мартовский ветер.

- Пошли ко мне. – предложил завклуба. – Бухнем, поберлянем… подрушляете как люди, а завтра поедете.

- Правильно. – согласились гитаристы Кеша и Геша. – Давайте друшлять тут в поселке.

- Ладно. – согласился Валера. – Только я останусь в клубе аппарат пасти.  Но одному как-то стремно.

- Давай я с тобой останусь. - предложил гитарист Кеша.

- Нет, лучше пусть Гоша останется. У него кулаки пудовые. Такого увидишь, так всякая охота тырить аппарат пропадет.

Останешься, Гоша?

- Разумеется. – согласился Яблонский.

Гитаристы Геша и Кеша отправились спать к завклубу.

Когда приятели ушли. Валера  забаррикадировал стульями входную дверь, плотно задернул оконные  шторы, потушил свет, оставив только красную лампочку дежурного света. Вытащил из колонки закоцаную, как он выразился, бутылку водки. Поставил ее на стол, а рядом с ней установил  тарелку с колбасой, миску с непочатым еще холодцом, глубокое блюдо с салатом оливье и объявил:

- Давай Гоша, мы с тобой накатим и поберляем как люди. Я знаешь, сколько уже лет чесы лабаю, а все никак за столом не могу привыкнуть бухать и берлять. Домой приезжаю и мечу все подряд. Жена все время удивляется. Приезжаешь со свадебного стола, а берляешь точно с зоны вернулся. Ну, что сделаешь…  ну такая у меня маза!

Валера разлил водку в рюмки. Друзья выпили. Забросив в рот ломтик финского сервелата, он тут же предложил накатить по второй. 

- Нет, я больше не буду. – отказался Григорий. – Даже не проси. 

- Кочумай, Гоша, давай еще по одной, последней. Мне тоже ни к чему нажираться, завтра же машину сто километров по скользкой дороге гнать.

- Ну, только если по последней.

Музыканты выпили и стали с аппетитом закусывать. Насытившись, Валера достал сигареты.

- Кури, Гоша.

Яблонский не отказался. После такого сытного ужина – грех пренебречь хорошей сигаретой, а Колесов плохих не курил, только: «Marlboro», «Kent» или на худой конец «Camel»

За окном гудел ветер. В зале потрескивала дежурная лампочка. После довольно продолжительной паузы, которую, как было заметно Яблонскому,  Валера посвятил обдумыванию какого-то видимо очень важного для него вопроса.  Как будто решая обсуждать его приятелем или нет. Наконец, выпив еще одну рюмку и закусив ее остатками  холодца, Колесов заговорил:

- В обще- то…  нужно…  тебе сказать, Гоша, что нехорошим мы с тобой делом занимаемся.

- Какое дело ты имеешь в виду, Валера?

- Да лабню эту. –  Колесов сильно пнул ногой звуковою колонку.

- Почему?

- Да потому что дьявольскому делу мы служим. Все потом в ад сойдем за это дело. Вот уж там взлабнем на горящих сковородках….

- Кхи - ха- ха - хи  - язвительным смешком перебил Яблонский собеседника.  - Это у вас типа такая городская болезнь? Душевный мазохизм!

- О чем ты, чувачок? 

- Да о том, что у вас все и художники, и музыканты, и актеры вашего драматического театра, короче все творческие люди вашего города,  на дьяволе и адском пламени завернуты. Паша с Сашей мне все уши про служение дьяволу и горению в адском огне прожужжали. Теперь ты втираешь ту же бодягу. Нет никакого дьявола, Валера. И ваще ничего нет.  Ничего.

- Как это ничего? Ты это кучумай, чувачок! Я есть. Ты есть.

- Но ведь еще, каких нибудь тридцать лет назад ни тебя, ни меня не существовало и ничто нас с тобой не окружало. Не было ни этого клуба, ни колонок с усилителями, ни чувих, ни бухла - ничего не было. И когда мы с тобой умрем…

-Типун тебе на язык, чувак!

- Ну, не сегодня разумеется. – Успокоил Валеру Яблонский. – А когда нибудь, вот тогда мы снова с тобой вернем в никуда. И вновь ничто нас не будет окружать. Поверь, Валера, после всего земного бардака это и будет истинное блаженство. 

- Может ты и прав, чувачок, только я верю в наказание… и то, что мы дьяволу служим, знаю однозначно.

- Валера, ну ты же взрослый образованный человек. Ну, посмотри вокруг.  Ведь нет же и быть не может  ни одного доказательства существования, ни Бога, ни Дьявола! 

- Есть! – уверенно заявил Валера.

- И какое? 

- Вот какое, чувачок. Я тебе сейчас одну историю расскажу. Мне ее мой учитель по баяну рассказывал. Грамотный был чувак, царство ему небесное. – Валера перекрестился на красный огонек дежурного освещения. – Короче давным - давно жил где-то то ли в Германии, а может в Италии… это неважно…  один лабух. Так себе лажовенький лабух. Лабал он в какой- то церквушке на клавишах…  короче, на органе.  Баловался как все лабухи чувихами, бухлом и всякой там хуйней типа магией. 

- Валера, - остановил приятеля Яблонский, - ну ты уж если крестишься, то уж хотя бы не матерись.

- Правильно, чувак, - согласился Валера, - завязываю. В общем, однажды в такой вот ветреной, как у нас сейчас, ночью…

 Постучал кто-то в дверь лабуховской  каморки. А лабух в каморке был не один, а с какой- то чувой. Органист, ясный перец, трухнул. Думал, что это муж пришел разборки вести. Вытолкал он , короче, чуву в окно и только тогда открыл дверь. Видит он не муж это рогатый стоит на пороге, а какой- то волосатый чувак в черном плаще. Ты кто, спросил его органист. А патлатый ему отвечает.  Я тебя чувачок давно пасу, нравишься ты мне, тем, что бухаешь, чувих бараешь и ваще в музыкальном плане ты тоже ништяк либеральный, мол, ты паренек. Хочу, - говорит, - я тебе подарить гамму. Но не простую, а золотую и называется она «Арфио» Что за ё мое, - интересуется лабух.

А такое ё мое, что с помощью этой гаммы начнешь ты писать такую музыку, что весь народ будет просто биться в экстазе. Станешь музыкальным Богом. Моцарта переплюнешь. Хотя он, кажется, еще до Моцарта жил?! Ну, ладно это не важно, когда он жил, а важно то, что сунул патлатый этому чувачку нотные листы и слинял как чернильное пятно от хлорки. Чувачок наш присел и использую эту самую Арфио набросал к утру небольшую кантату, а утром показал  ее дирижеру церковного хора. Вскоре хор эту кантату взлабнул, а народ, что ее слушал выпал в осадок. В общем, типа как сейчас на рок концертах, то есть стал на уши! Дошли слухи о беснующемся от музыки народе до ушей римских кардиналов, а там уж и до Папы.  А папа Римский, даром, что наместник Бога на Земле, давно уже был в курсах насчет этой гаммы Арфио, и о воздействии ее на умы людей. Лабуха этого деревенского схватили, допросили, но как его не пытали, не выдал он им бумажку с гаммой  Арфио, что подарил ему волосатый ночной визитер. Папа лично приговорил и его, и его имущество к сожжению. В общем, сожгли и лабуха, и его каморку, и все что под руки подвернулось. Думая, что может где – нибудь да и лежат листки с гаммой Арфио. Прошла, хренова туча лет.

- Валера. – Остановил рассказчика Яблонский. – Ты же обещал.

- Гоша, кочумай, хрен никакое не ругательство. – Отмахнулся Колесов. – И вот как-то арестовала наша контора известного мага. Он раньше на контору работал, а потом что-то брыкаться стал. Ну, тогда его чувачка быстро скрутили и стали на его хате обыск, чтобы изъять все компрометирующие контору бумаги,  делать. Контора, значит, ищет бумаги, а натыкается на листки с гаммой Арфио. Что это такое, - спрашивают мага. А это, чувачки, такое вот и такое. Ты нам мозги туфтой не забивай, сказали конторщики и определили гамму  в спецхран. Так она и лежала там хренову кучу лет, пока Никитка не решил запад догнать и  перегнать. Вот тогда об этой Арфио в конторе и вспомнили. А зачем сказали они Никитке нам их догонять, когда проще их развратить, а через это они сами развалятся, а мы придем и заберем их  голыми руками. Короче, подсунули наши конторщики западным  молодым лабухам эту гамму. Лабухи написали песни, взлабнули и поставили народ на уши. И тут же пошло бухло, наркота, секс-революция и, короче, пиздец подкрался незаметно.

- Валера!

- Нет, чувачок, тут другого слова, да простит меня Господь. – Валера вновь перекрестился на красный огонек. – не подберешь! Потому что это конкретный пиздец западной цивилизации! Однако же наши конторщики - лохи голимые!  Потому что лабня, как ты знаешь,  же не знает границ. Сегодня мы с тобой в  деревне лабаем, а завтра в городе.  Не успели конторщики оглянуться, как уже это Арфио у нас по совку гуляет! 

И смекитили они, что уж если стала страна разваливаться, то нужно ее так развалить, чтобы самим под ее обломками не погибнуть. Ты же посмотри, Гоша,  посмотри, брат,  кто у нас главные рокеры? Все эти наши: машины, кабины, повороты, понедельники с воскресеньями. Это же все сынки самых главных начальников. Только не поможет это начальникам, потому что рухнет не совок, а вся жизнь на Земле, а мы  с тобой, Гоша, своим умца- умца этой разрухе помогаем.

Валера замолчал и устремил пустой взгляд на красную лампочку дежурного света.

Яблонский осторожно дотронулся ладонью до Валериного лба: 

- Температура вроде в порядке.

- Причем тут температура, чувак. – Недовольно устраняясь от приятеля, сказал Валера.

- Да притом, Валера, что такой бред несут только, когда температура зашкаливает за сорок градусов, когда бухнул, как следует или от переутомления. Но ты вроде не пьяный и не больной. Значит переутомился. Давай-ка спать Валера уже поздно, а нам  завтра рано вставать… аппарат грузить, до дома сотню километров пилить. 

- Бред, говоришь, - Усмехнулся Валера, когда Яблонский закончил свою речь.  – Только со мной всегда, после того как я рассказываю эту историю, какая нибудь лажа происходит. То заболею, то с лестницы вниз головой шандарахнусь.  Короче как будто мне кто-то хочет рот навсегда закрыть. И сегодня обязательно что- нибудь случится.

- Да, что может случиться в два часа ночи. – Улыбнулся Григорий. – Давай укладываться. Пора спать.

Друзья легли на сдвинутые столы, укрылись куртками и вскоре захрапели.

За окном дул пронзительный ветер.

Деревянные кресла, открыв свои рты, тупо смотрели, на пустую темную сцену.

В свете красной, тревожно потрескивающей, лампочки дежурного света они походили на дремлющих даунов.

Как только в зале раздался крепкий мужской храп, из своих щелей выбрались голодные клубные мыши. Голоднее их бывают, только что церковные мыши. Они ловко забрались на стол, где в свете дежурного света белели и розовели роскошные объедки и принялись, толкаясь и визжа, поедать нечаянно свалившуюся на них роскошь. Одна мышь даже вылакала небольшую лужицу алкоголя и, злоупотребив его, упала с ног и, вздрагивая и повизгивая, пролежал в пустой миске с холодцом до самого утра пока снаружи кто-то не забарабанил в дверь.  Мышь дернулась, открыла глаза и стремглав бросилась в спасительную щель.

Картина тридцать седьмая.

Майор Путный вернулся к себе в кабинет. А кабинет, надо вам доложить,  у Владимира Владленовича скорей похож на небольшой спортивный зал. На потолке спортивные кольца. На стене небольшая шведская стенка. Боксерская груша. Стенд с различными видами оружия: всевозможные палки, нунчаки, дубинки и даже несколько настоящих боевых мечей.

В детстве Владимир Владленович, а тогда попросту Володя, рос маленьким дробненьким тщедушным мальчиком, через что был нещадно бит не любившими  слабаков здоровыми сверстниками. Когда о беде мальчика узнал Сергей Миронович, то он, во-первых, нещадно высек обидчиков в отделении милиции, а во-вторых, привел  Володю в закрытую секцию, работающую при комитете, карате. Через год Володю уважали не то, что школьники, но даже и студенты ВУЗов. 

Войдя в кабинет, Владимир Владленович бросил на стол папку с делом Яблонского Г. И.

Снял пиджак, стянул с горла галстук, закатал рукава голубой сорочки. Сделал несколько глубоких, без видимых выдохов, вздохов. Подпрыгнул, мастерски кувыркнулся в воздухе и сильно ударил пяткой левой ноги боксерскую грушу.  Приземлился майор Путный на шпагат, которому позавидовала бы и спортивная гимнастка. Со шпагата майор повалился на бок и, встав на руки, пошел головой вниз (все, что делается задом наперед – от лукавого) к стенду с палками и дубинками. Подойдя к цели, Владимир Владленович чуть наклонил свое тело и ловко стал на ноги. У стенда майор некоторое время думал, что ему взять в руки первым. Наконец взял, изготовленные товарищами из вьетнамского  комитета эбонитового дерева и пристегнутые друг к другу стальной цепью нунчаки. Майор стал медленно крутить их у себя над головой, а потом так пошел махать, так накручивать,  этими палками, что не дай Бог ни  вам, ни другому какому живому существу, попасть под эти махания. Голову такая на вид безопасная палочка (не даром  нунчаку называют матерью всего оружия) расколет как орех. Успокоившись с нунчаками, В.В. Путный перешел к мечам. Особенно ловко махал он китайским боевым мечом Да Кан Дао. Угомонившись с упражнениями,  Владимир Владленович сполоснул лицо, шею, руки. Вытерся китайским махровым полотенцем. Раскатал рукава сорочки, застегнул манжеты серебряными запонками, виртуозно повязал галстук,  надел пиджак и сев за стол подвинул к себе папку с делом Г.И. Яблонского.

- Так, так. Так вот ты, какой человечек. – Вглядываясь в лицо, изображенное на фотографии, приговаривал майор. – Вот ты, какой у нас бегун на длинные дистанции, но ничего мы тебя, поймаем и как рубанем.

Владимир Владленович, сильно ударил ребром правой руки по столу. Хорошо, что стол у майора хоть и не из сиамского палисандра, как у полковника Чеботарева, но и не из отечественного ДСП, а то бы разлетелся он к чертовой бабушке в мелкие щепки.

Закрыв папку, майор поднял телефонную трубку и приказал:

- Медведкина ко мне.

Вскоре в дверь кабинета майора Путного постучали.

- Входи, Толик.

Дверь приоткрылась. В проем влезла, скорей похожая на селекционный арбуз с выставки достижений народного хозяйства, огромная  голова, а за ней необыкновенно короткое тело Анатолия Дмитриевича Медведкина. В целом лейтенант Медведкин напоминал еще пока не придуманного мультипликационного героя.

- Вызывали, товарищ майор. – Поинтересовалась голова.

- Вызывал. Поди, сюда.

Лейтенант угодливой походкой засеменил к столу.

- Вот тебе, Толя, фото. Ступай с ним по вокзалам, аэропортам, автобусным станциям и прочим транспортным узлам и установи ты,  Толик,  в каком направлении отбыла вот эта личность.

Анатолий Дмитриевич покрутил в руках фотографию и подобострастно поинтересовался: 

- Разрешите выполнять, товарищ майор? 

- Выполняй, Толик, выполняй!

- Есть. - Выкрикнул лейтенант Медведкин и засеменил своими короткими ножками к двери. Сначала из кабинета пропала голова, за ней пухлый зад и уж за ним выпорхнули лейтенантские ноги в замшевых, тридцать пятого размера, меховых  сапожках… 

Дежурный по вокзалу капитан Спиридон  Черный лежал в пустой камере предварительного задержания и негромко стонал. От конфискованного и выпитого вчера (у вокзальной проститутки) самогона, сегодня  у Спиридона Черного разыгралась застарелая язва.

- Вот мать твою, чтобы я еще раз притронулся к этой дряни, да никогда. – Клялся Спиридон, делая глоток (помогающий при язве) молока из трехлитровой банки. – Никогда!

В это «никогда» верилось с трудом. Поскольку капитан Черный обещал это почти каждый Божий день, но как увидит бутылку, то тотчас же берет обещанное назад.

Дверь КПЗ открылась, и в камеру вошел младший сержант Захар Неприлепайко.

- Товарищ капитан, тут до вас лейтенант из камитетУ. Побачыть вас хоче.

Захар уже который год жил в столице, а все никак не мог избавиться от малорусского диалекта.

- Вот мать иху! – Выругался капитан, свесил ноги с полки и принялся натягивать сапоги.  - Скажи, что сейчас приду.

Неприлепайко послушно закрыл дверь.

Капитан ополоснул холодной водой, свое малиновое цвета заходящего солнца, круглое лицо. Причесался. Прошелся бархоткой по сапогам. Надел шинель. Поправил ремень и, приладив к квадратной  голове фуражку - с выгоревшей кокардой, пошел в дежурную часть.

Когда Спиридон Черный вошел в кабинет, то увидел за столом глядевшего на него немигающим взглядом  головастика.

- Вы по какому вопросу, гражданин? – официальным тоном поинтересовался капитан Черный.

Головастик резво вскочил, тыкнул в нос Спиридону Черному красную книжицу и представился:

- Лейтенант Медведкин. Комитет государственной безопасности. 

«Хреновая у нас безопасность, коли там такие шибздики, как ты,  служат» - подумал капитан Черный, рассматривая книжицу.

- Слушаю вас, товарищ лейтенант. – Возвращая удостоверение головастику, сказал капитан. – Все, что, как говорится, в наших силах.

- Нас интересует вот этот человек. – Головастик достал из бокового кармана фотографию и протянул ее Спиридону Черному. – Не встречали?

 Капитан посмотрел на фото.  Нервно моргнул левым глазом, ответил: 

- Нет. Такого пассажира я тут не встречал.

- А вы? - Поинтересовался лейтенант у младшего сержанта.

- Не… не бачiв, товарищ лейтэнант.

- Отлично. – Почему-то похвалил работников комитетский работник. – Отличненько. Так, вот вам фото. Пройдитесь по вокзалу, поспрашивайте: кассиров, буфетчиц, официантов, носильщиков… одним словом всех. Кажется, я доступно объяснил? Ну, если все понятно, то  жду вашего  доклада. Вот мой телефон. Все прощайте, товарищи, мне еще все вокзалы и аэропорты нужно объехать.

Головастик пожал своей крохотной ручкой мозолистые лапы капитана Черного и младшего сержанта Неприлепайко и, покачивая мягким задом, вышел из кабинета. 

Как только головастик скрылся из кабинета, Спиридон Черный сунул в руки младшего сержанта фотографию и приказал:

- Ищи, Захарушка, а я пока в КПЗ полежу. Язва мать ее!  Как, что узнаешь, то мне доложишь. 

- Есть, товарищ капитан. – Младший сержант виртуозно козырнул и вышел в зал ожидания.

Вначале Неприлепайко пошел к кассе. На вопрос

- Не бачылi вы, дiвчата, такого пассажиру?

Все как одна из кассирш ответили решительным «нет» и только одна молоденькая, по имени Люда, посмотрев внимательно на фотографию,  поинтересовалась:

- А что он натворил?

- Не знаю, Людка.  Ото с комитета фотка пришла. Може вiн шпiон якi?

«Не может он быть шпионом. - Подумала Люда. - Он  со мной так обходительно разговаривал. Так мило улыбался. Нет, никакой он не шпион. Просто хотят на парня чужое дело повесить»

- Нет, Захарушка, не видела я такого пассажира. – Возвращая фотографию сержанту Неприлепайко, сказала кассирша. – Первый раз вижу. 

- Ну и то добро. Пиду, попитаю у буфетчицы Зины.

Младший сержант пошел к буфету. За столиком он увидел доедающего чьи- то объедки вокзального бомжа Костю.

- Слышь, Костiк, ну-ка задiвись на фотку. Ни бачiв ты  тут вот такогу пассажiра?

Бомж Костя посмотрел на фото. Повернул ее, зачем-то боком, затем перевернул с ног на голову и сказал:

- Нет, сержант, не видел я тут такого пассажира.

- Как же ты не видел, - Взглянув через Костино плечо, воскликнула буфетчица Зина. – Как же ты не видел. Вот бесстыжий какой! Его тут кормят, спать дают, а он органам врет! Не верь ему, Захарушка! Видел он его. Он ему почти полную бутылку пива оставил. Вот он его и выгораживает.

- Правда? – Поинтересовался у Зины младший сержант.

- Точно тебе говорю, Захарушка. Врет он все! Видел он его. И я его видела. Морда такая красивая и наглая. Они все красивые- наглые.

Сержант Неприлепайко схватил Костю за воротник. Вытащил  из- за стола. И сильно пнув своим кованым сапогом  в тощий  Костин зад, приказал:

- У ну пiшов отсюда! И шоб я тоби тут бiльш нi бачiв! Iшь собака яка…

В шестнадцать ноль- ноль  в кабинете лейтенанта Медведкина раздался телефонный звонок.

Анатолий Дмитриевич снял трубку и трескучим тенором сказал:

- Лейтенант Медведкин у аппарата.

- Товарищ лейтенант.  - Выговорила трубка сиплым порочным голосом, - Это дежурный по вокзалу капитан Черный.  Нашли мы вашего пассажира. Крутился он тут у нас несколько месяцев назад. Его буфетчица опознала.

- Отлично. – Радостно вскрикнул Анатолий Дмитриевич. – Отличненько. 

- Рады стараться. – Заверил лейтенанта капитан Черный.

Анатолий Дмитриевич, как только распрощался с капитаном, тут же посеменил своими коротенькими, облаченными во все те же  замшевые сапожки, ножками в кабинет своего шефа - Владимир Владленовича Путного.

- Есть, товарищ, майор! – Вбежав в кабинет, провозгласил лейтенант Медведкин. - Нашли мы его!

Медведкин посвятил шефа в детали разговора с капитаном Черным.

- Ну, еще не нашли. - Взмахнув китайским мечом Багуа, сказал любитель восточных единоборств. – Но направление поисков мы имеем. И это уже есть хорошо!  Ты, Толик, того, разошли ориентировку на этого Яблонского во все населенные пункты, этого направления.

-Есть, товарищ, майор, разрешите выполнять.

- Выполняйте.

И вновь последними из кабинета майора Путного выпорхнули маленькие ножки Анатолия Дмитриевича.

Картина тридцать восьмая.

Клубная дверь гуляла ходуном, если бы ее вчера, точнее сегодня ночью, не забаррикадировал Валерий Колесов, то она непременно бы слетела с петель. 

- Нажрались,видно, вчера до синих соплей,  - неистово колотя дверь сапогом, говорил гитарист Кеша. – Так что и колоколом не поднять. 

- Гоша же не бухает, – возразил ему Геша. – Слушай, может они того, в жмура сыграли?

- В какого на хер жмура. Нажрались, я тебе говорю. - настаивал Кеша.

-  Ну, я же тебе говорю, что Гоша не по этим делам.

- Может он и не по этим, - не унимался Кеша. - А только Колесо кого хочет на кир уломает!

- Да вы в окна постучите,  – предложил зав клуба. – Они звончей!

И не дожидаясь действий со стороны гитаристов, стал сам барабанить в оконное стекло.

- Ну, какой поц там ломится. – Разобрав баррикады, Колесов открыл дверь. -  А это вы… ну, чего вы так ломитесь точно пожар!?

- Да, мы уже час колотим! – Злобно сказал Кеша. -  Задубели на хер! На дворе ж не май месяц. А ты дрыхнешь и хоть бы хер по деревни!

- Час он колотит, - пропуская членов команды в клуб, говорил Колесов. – Два раза стукнул, три раза хрюкнул и уже час.

- Час не час, а ехать надо, – вступил в разговор Геша. – Уже двенадцать часов, а мне на смену в котельную к пяти часам.

- Успеешь ты в свою котельную. Тут езды час. Грузи свои лопаты! – Приказал Колесов. – И поехали, чувачки по малой Спасской большой колбаской! 

Команда стала таскать: колонки, барабаны, микрофону, усилители, клавишные и лопаты  в машины. Как вмещали в себя эти бандуры два махоньких «жигуленка» известно только Богу, да тем, кто «лабал на халтурах»

Когда аппарат был погружен, Колесов вытащил из лопатника десять рублей и, протянув их завклубу, сказал:

- Держи, отец, и нас не забывай. Как только какой халт наметится- сразу мне отзванивай!

- Да, я тебе, чувачок, и так не забываю.

- Ну и ништяк. Держи краба.

Бывшие однокурсники обнялись. Малышев пошел в клуб, а Колесов к машине.

Валера влез в салон, хлопнул дверью. «Копейка» натужно гудя, медленно поползла по шахтерскому поселку  в направлении железной дороги. Переехав через железнодорожный переезд, на котором, как утверждали, обитало приведенье, утаскивающее машины под колеса скорого поезда Москва – Воркута.

Как сообщала засекреченная  статистика, число  привиденческих жертв перевалило уже за сотню человек.

Благополучно миновав злосчастный переезд, «копейка» выехала на скоростную трассу.

Трасса это, конечно, сильное и необоснованное заявление, потому что трасса являла собой грунтовую, но покрытую на отдельных участках асфальтом дорогу. Дорогу эту (за ее извилистость) в народе называли «Гадюкой». Она и впрямь извивалась, как ползущая на охоту змея. Въезжая в поворот, который министр Бельский охарактеризовал своей медсестре, как «тещин язык» Колесов чуть нажал на тормоз. «Копейка» дернулась, слегка подпрыгнула и завалилась на бок.

Она на мгновение замерла у края полого склона, точно думая падать или оставаться в этом спасительном для нее положение. И может быть устояла бы, но когда Григорий попытался открыть дверь, «копейка» пошатнулась и, выделывая кульбиты, которым позавидовал бы и майор Путный, полетела в глубокий овраг. На кое-то мгновение Яблонский потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что «жигуль», как глушенная рыба, лежит пузом вверх в жуткой грязи. Яблонский через выбитое лобовое стекло, вылез из салона. Рванул на себе водительскую дверь и вытащил из салона  находившегося в бессознательном состоянии Колесова.

«Нужно оттащить его на сухое место не в грязи же ему лежать» - подумал Григорий и осторожно потащил товарища  по музкоманде на сухой пригорок. Не успел он сделать несколько шагов, как  раздался страшный взрыв. Последнее, что помнил Яблонский  - это огромная  движущаяся на него стена яркого жаркого пламени… 

Когда Яблонский открыл глаза, то увидел яркий свет. «Может быть, я уже в Раю. Подумал Григорий. – И это тот свет,  которого так жаждут Паша, Паша, Колесов и прочие жители города…» 

Яблонский присмотрелся и увидел в ярком свете склоненное над ним женское лицо.

 «Нет, ангелы не бывают женщинами».  Отбросив мысль о рае, Яблонский поинтересовался:

- Где я? 

- В больнице, - ответил ему милый женский голос.

- А что со мной?

- Трудно пока сказать, но главное, что вы живы. Честно сказать, я думала, что вы не выкарабкаетесь.

- А вы кто?

- Я ваш лечащий врач Марина Владимировна Белей. 

В голове мелькнула неуместная сейчас мысль. 

«Ее имя начинается на «М»

- Так что же со мной, доктор?

- Я же говорю главное, что вы живы, а там посмотрим? Да, если будет очень больно, то  позовите сестру, она сделает вам обезболивающий укол.

Когда Марина Владимировна вышла, Яблонский ощупал свое тело  и нашел его забинтованным, точно египетская мумия.

Дня через два в палату с криками «кочумай, верзай, поц, барай» ворвался Колесов.

- Да кочумай, мать, - говорил он молоденькой медсестре Наде, - я только на пару минут. Без балды!

- Ну, только на пару, Валера, а то меня с работы выгонят! – согласилась Надя. – На пару. Понял?

- Да, понял, понял, мать!

Колесов подошел к кровати и, осторожно присев на кровать, поинтересовался:

- Гоша, ну так как, чувачок, в норме.

- А ты как?

- Да как видишь я живой. Даже ни одной царапины. Врачиха, твоя лечащая сказала мне, что ты, когда падал, то меня своим телом накрыл. Потом грязь, вода и всякая другая херня сбили  как-то там пламя, а то бы и мне кочум пришел. Ну, а ты как чувачок? 

- Нормально, Валера, нормально. - Тихо ответил Яблонский. – Слушай там у меня в квартире кот не кормленный. – У меня под ковриком ключ запасной лежит. Открой, покорми Мурзика и песок ему в коробке поменяй.

- Поменяю, Гоша, поменяю. Экий ты заботливый, чувачок! Валера замолчал, слегка поправил подушку под приятелем, и сказал.

- Вот видишь, Гоша, а ты мне не верил про «Арфио».

- Что за арфио? – Поинтересовался Григорий.

- Ну, гамма дьявола.

- А эта чепуха.

- Не чепуха – это, чувак, не чепуха. Помнишь, я тебе говорил, что я, когда рассказываю эту историю, то со мной обязательно что-то происходит.  Я и тогда тебе ее рассказывать не хотел, но вот дернул черт за язык.

- Ну, так не с тобой же случилось. – Слабым голосом, сказал Яблонский. – Так, что это еще раз подтверждает, что это чепуха.

- Не со мной - это да. Вот и жаль, что не со мной! 

- Почему?

- Потому что невинный человек пострадал.

- Ну, почему невинный, – возразил Яблонский. – Очень даже винный. Это, Валера, мне вот такое наказание  за мои дела обломилось! 

- Какое наказание! Какие у такого клевого чувака как ты могут быть дела…

Яблонский чуть приподнял руку, останавливая, таким образом, приятеля.

- Во-первых, если бы я не так резко стал выбираться из машины, то она бы не пошатнулась и не упала в кювет, а второе – это я тебе потом как-нибудь расскажу.

Яблонский замолчал. Молчал и Колесов. Наконец, он чуть дотронулся до руки приятеля и срывающимся голосом заговорил:

- Слышь – шь -ш, Гош- ш –ша. Я это… того… спасибо эта те- бе - бе хочу сказать, если бы не ты, чувак, то я бы уже дав –но - о представлял собой жмура! Слышь, Гоша, я тебе по это… то…. край жизни…  короче… это… обязан. Ты мне теперь, как … это… типа, да не типа, а точно - брат.

Яблонский улыбнулся скрытой бинтами иронической улыбкой:

- Да, брось ты, Валера, это дешевый пафос: брат, по гроб жизни…. Чепуха это все. Я сделал все то, что сделал бы любой, будь он  на моем месте.

- О нет, чувачок, - решительно возразил Колесов, - это бы не каждый сделал. Другой бы свой, тохес спасал, а не какого- то левого чувачка… типа меня..

- Ну, если бы ты был левый, чувачок. То я, возможно, тоже бы сделал ноги, но ты же мой приятель. Мы с тобой из одной миски и соль и кашу берляли! Так ведь?

- Так, Гоша, так. Только все равно пафос это или нет, но ты мне теперь, как брат! 

- Ну, хорошо, пусть будет брат. – согласился Яблонский. – Так скажи мне, брат, что со мной такое? Чего это я весь забинтованный, как Рамзес Второй.

- Да, я…  я…  это… короче не в курсах…  толком.. это… ничего не знаю, Гоша. –  запинающимся голосом, ответил Валера. – Ваще не  в курсах я.

- Ты это сестре своей рассказывай, что ты не в курсах, а брату своему, то есть мне скажи все как есть.  Медсестра Надя тебе, небось, все обо мне рассказала. Так, что валяй, рассказывай. 

- Слышь, чувачок, ну зачем тебе знать. – Попытался уйти от разговора Валера. - Лежи себе берляй, друшляй и поправляйся.

- Нужно, коль спрашиваю.

- Ну, ладно, Гоша, скажу. Только ты, чувачок, не расстраивайся. Это только их предположение, а как там повернется - это только Богу известно. Короче, Гоша, обгорел ты сильно. Врачиха твоя лечащая говорит, что следы от ожогов могут остаться на всю жизнь.

Валера вновь осторожно коснулся руки Яблонского.

- Но это только она так предполагает. Это, брат, еще не точно.

- Да, ты меня не успокаивай, Валера, не нужно. Это мне наказание за дела мои.

- Опять ты про дела, Гоша, ну какие у тебя дела. 

Яблонский чуть приподнял руку, останавливая, таким образом, приятеля.

- Есть дела, Валера, есть.

В голове у Яблонского что-то стрельнуло и мощной волной пошла по всему телу нестерпимая боль. Яблонский вскрикнул и замолчал.

- Что, Гоша, что, брат, что случилось?

- Эй, Надька. – Закричал Валера. – Бегом сюда.

В палату взбежала запыхавшаяся медсестра:

- Сделай скорей что-нибудь. Плохо ему.

- Мать твою, - ругнулась Надя, - я же тебе говорила, что слабый он. Мне же теперь край. Выгонят с работы - точно.

- Да, ты давай делай что-нибудь, а с работой мы решим.

Надя набрала в шприц мутноватой жидкости.

- Переверни его на бок.

Колесов беспрекословно исполнил приказание. Надя быстрым ловким движением вогнала иголку в ягодицу.

- Положи его на спину.

Вновь Колесов, не задавая лишних вопросов,  привел приказ  в исполнение.

- Все давай быстренько из палаты.

На этот раз Валера взбунтовался.

- Никуда я не пойду, пока он в норму не придет.

- А я говорю, уходи.

- Не гоните, его, девушка. – Сказал очнувшийся Яблонский. – Мне ему еще нужно пару слов сказать.

- Какие слова. Вам молча спать нужно. Сил набираться.

- Вот скажу и выполню ваше приказание. - пообещал Яблонский. – Всего несколько слов.

- Хорошо, только быстрее. – согласилась Надя. – А я за дверью постою, если кашляну, то чтобы тебя в палате и духу не было. Понял, Валера.

Надя вышла.  Яблонский, собрав все какие в нем остались силы, произнес:

- Ты вот, что, Валера, сходи к моей соседке Васильевне.

- Это ведьма которая? – поспешил с вопросом Колесов.

- Ну, да точно, а ты что, ее знаешь?

- А то, - подтвердил Колесов, - я когда маленький был, то мамаша меня ею пугала. Она, чувак, точно ведьма! Всякими там заговорами и травами лечит! 

- Ну, вот зайди к ней, если, конечно,  ведьму не боишься…

- Да я, брат, если бы даже и боялся, то все равно пошел. – Заверил приятеля Колесов. 

- Отлично. – похвалил его Яблонский. – Так ты зайди к ней и попроси, чтобы она ко мне в больницу пришла.  Помню, она мне говорила, что если со мной случится беда, то она меня в два дня на ноги поставит. Может и поставит, чем Магдалена не шутит.

- Что за Магдалена, Гоша?

- Это я тебе позже, брат, расс…

Григорий закрыл глаза и провалился в липкую темноту.

Картина тридцать девятая

Мартовским бодрым, несущим весенние запахи, утром оперуполномоченный Александр Тимофеевич Козыркин пришел к себе в кабинет рано. Кабинет оперуполномоченного ютился  на первом этаже здания рабочего общежития вагоноремонтного предприятия  и являл собой довольно унылую комнату.  Не было в ней ни потайных комнаток, ни гимнастических снарядов, ни тайных оранжерей, а было в ней зарешеченной стальной арматурой мутное окно, одиноко стоящая вешалка, на которую,  Козыркин вешал свою шинель. Деревянный топчан для посетителей. Кадка с пыльным фикусом. Подпертый деревянным клином металлический сейф. На потолке холодная люминесцентная (горящая день и ночь)  лампа.

Небольшой книжный шкаф с брошюрами «Пьянству Бой», «Профилактика венерических заболеваний», «Невидимый фронт Юнокоммунаровска»…

Рядом с ним типовой, ударь по нему в запале кулаком полковник Чеботарев или упаси Бог своей нунчакой майор Путный,  разлетелся бы он в мелкие куски, письменный стол. Да если бы и сам Александр Тимофеевич мужчина не из хилых, шандарахнул по нему своим волосатым, похожим на кошачью лапу кулаком, то неизвестно, кто бы нанес столу больший ущерб – нунчака Путного или кулак оперуполномоченного. Но старшему лейтенанту милиции Козыркину, в отличие от полковника спецслужбы Чеботарева, заменить стол было нечем и некому. Во-первых потому, что в его неблагополучном районе проживало несчетное количество алкоголиков, тунеядцев, больных венерическими заболеваниями криминальных лиц, и ни одного антиквара. Во-вторых, вся мебель в кабинете имела свой инвентаризационный номер, и, надумай начальство перевести А.Т. Козыркина на другое место, кто бы у него принял стол без номера?! Единственной достопримечательностью кабинета оперуполномоченного был не отпечатанный в типографии и официально разрешенный, а нарисованный маслом Сашей, за то, что оперуполномоченный предупредил художников о готовящейся облаве на мастерские, портрет Ленина. Александр Тимофеевич был большим поклонником вождя и всегда (за что сидел он на неблагополучном районе и, несмотря на преклонный возраст  - в звании старшего лейтенанта) при случае вворачивал замечание:

- Если бы Ленин не умер так рано, то жили б мы что надо!

Итак, придя утром в кабинет, старший лейтенант снял и повесил на вешалку шинель. Причесался (ах, вот еще один предмет, не упомянутый выше) возле типового трюмо с нехорошим инвентаризационным номером шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть и пошел к столу.

Не успел капитан присесть, как на столе зазвонил массивный черный, под номером (одной цифрой недотягивающий до счастья) одна тысяча семьсот семьдесят шесть телефонный аппарат. По требовательному дребезжанию звонка Александр Тимофеевич понял, что звонят из управления, а по характерному продолжительному «УУУУУУ» тотчас же скумекал, что звонит САМ.

Оперуполномоченный, человек не робкого десятка, тем не менее, всегда вставал, придавал телу позу «полусмирно» и только тогда начинал разговаривать  с САМИМ.

- Оперуполномоченный Козыркин слушает! – представился старший лейтенант, в душе надеясь, что он обманулся со звонком. Очень не любил он ранние звонки от САМОГО, ибо несли они с собой по горло загруженному  Александру Тимофеевичу дополнительные хлопоты.

- Ты, что ли, Козыркин? – Поинтересовались, голосом помощника САМОГО,  на другом конце линии.

- Так, точно я, товарищ подполковник.

-Так слушай сюда, Козыркин.  - Развязным тоном сказал помСАМОГО. Для Козыркина помСАМОГО был фигурой не столь значительной, поэтому Александр Тимофеевич встав со стула, разрешил себя позу «полного вольно» – Сегодня в десять тридцать быть на совещании!

- А где будет совещание, товарищ подполковник?

- У САМОГО, ответил пом. и положил трубку.

Старший лейтенант вновь усадил свой крепкий, неоднократно битый отцовским ремнем, зад на твердый стул с ничего не значащим  инвентаризационным номером шесть тысяч шестьсот пятьдесят один. Достал из стаканчика сломанный карандаш и принялся  затачивать его  швейцарским складным ножиком. Покончив с карандашами, оперуполномоченный подошел к сейфу, помеченному цифрами  «1784» и открыл его серебристым ключом. 

Первой в огромной стопке лежала папка, помеченная «Дело 27-65». Дело это произошло несколько дней назад. Житель района старшего лейтенанта Козыркина шофер автобазы номер 15 Федор Кривошеев возвращаясь с женой, с какой- то пьянки-гулянки, устав идти, стал ловить такси или попутку. Когда ни одна машина в течение получаса не остановилась, Федор Кривошеев пинками и подзатыльниками заставил жену лечь на проезжую часть. В результате инцидента водитель «Москвича» пенсионер Сологубов Николай Захарович был доставлен с сердечным приступом в городскую больницу номер два. 

- Вот же мать твою! …чего только не придумают, а мне потом разбирайся, пиши на вас дураков представление в следственную часть. А что на него написать… на этого Кривошеева? Трезвый - нормальный хозяйственный мужик, а как за воротник заложит так дурак  дураком.  Трое детей у него. Хорошо идиот хоть матери их не лишил. А с другой стороны чуть человека не угробил.

Александр Тимофеевич тяжело вздохнул, вытащил из стаканчика шариковую ручку, слава Богу, не помеченную инвентаризационным номером, и принялся сочинять представление на Федора Васильевича Кривошеева.

Когда старший лейтенант уже заканчивал последний абзац, в дверь к оперуполномоченному постучали и, не дожидаясь приглашения, в кабинет вошел старший отряда добровольных помощников милиции или если короче, «дружинников» -  Бронислав Альбинович  Склодовский. 

Поляк по генезису и  пенсионер местного значения,  Бронислав Альбинович обладал лихо закрученными усами и высмеянным в русской традиции польским гонором. 

- Для Склодовского главное – честь! – отвечал он женам, матерям, просившим за арестованных Брониславом Альбиновичем мужей и сыновей.  – И никакая сумма взятки не сможет ее замарать!

Старший лейтенант со Склодовским на ты, поэтому, не вставая со стула, воскликнул:

- А это ты,  Альбинович. Чего в такую рань?

- Да, пришел, сказать тебе Тимофеевич, что взяли таки этого пся крев!

- Какого пся крев, Альбинович?

- Да этого самогонщика, Гаврилу Пятигорского!

- А это, на которого дворник наш новый дворник Григорий Яблонский навел. И что?

- Ну, я же сказал, что взяли мы его вчера с нарядом милиции.

Александр Тимофеевич недовольно поджал губы:

- Альбинович, ну, сколько я тебе раз говорил. Ну, не тяни ты с собой наряд. Ну - это же мой участок. Мы бы с ним сами тут разобрались, а ты мне картину портишь. Вот мне сегодня к САМОМУ нужно идти, и вставит он мне якорь по самые не хочу за плохо налаженную работу по профилактике алкоголизма.

- Пусть взгреет, Тимофеевич! – решительно заявил Склодовский. – Главное, что бы честь была не задета!

- Да, иди ты со своей честью. Куда подальше. Может она и была, когда-то честь эта, да только теперь вместо нее хер вырос!

- Вырос, не вырос, а честь Тимофеевич, для человека важней всего на свете. А то это пес смердящий, а не человек!

- Ладно, ладно, пошли по дороге мне за честь свою расскажешь.

Александр Тимофеевич надел шинели, приладил к густо волосатой голове форменную  фуражку и щелкнул выключателем.

- Тфь фу ты! – Плюнул на пол старший лейтенант, вспомнив, что свет в кабинете не выключается.

Достал из галифе ключ и запер дверь. Висящий на стене Ленин пытливым глазом проводил участкового до его служебного мотоцикла.

Картина сороковая.

Васильевну, которую ждал и на которую надеялся Яблонский, в городе звали не иначе, как ведьмой.

Отец Виталий велеречиво обзывал Васильевну: сосудом нечестивым, искушением бесовским, источником греха и всяческой скверны, а заканчивал неизменно – тьфу, тьфу, тьфу, изыди, поганая!  «Ведьма», разумеется, могла так тьфукнуть, что язык отца Виталия в один момент бы превратился в жало, но она этого не делала, потому что была женщиной жалостливой, и потом на Земле и без того много ядовитых гадов.

Ведьмами, как утверждает молва, рождаются, а знания и умения передаются по наследству. И еще говорят, что в бедных женщин вселяется нечистый дух и прочая ерундистика, но к Васильевне – это все не относилась. Своему «ведмярству» она научилась у природы: там листок приметит, тут ягодку сорвет, настой сделает, да на себе хворающей проверит. Бывало, что и травилась, а что делать, говорила она на это, «эксременты ж надо «наводить» - без них нельзя, а на ком, как не на себе?»

Вот так и стала ведьмой и через это стали в ее сторону люди плевать, но как беда какая случится - тут же бежали к Васильевне, а она, добрая душа, всем помогала, что друзьям, что недругам. Потому что жизненным кредо ведьмы была максима – «Все люди хорошие».

Когда Яблонский вновь открыл глаза, то увидел над собой лицо какой- то пожилой женщины.

- Вы кто? – тихо спросил он.

- Богатой буду, – улыбнулось женское лицо,  – коль ты меня не признал.

- А я разве вас знаю?

- А то! Васильевна я. Соседка твоя.

- Это вы, Васильевна! Простите, не узнал. У меня в голове шум и в глазах  какие- то черные круги.

Васильевна заглянула в зрачки Яблонского и сказала.

- Это не круги, Гоша, это черные вороны кружат. Жизнь хотят из тебя выклевать. А мы их ату- ату. Васильевна махнула рукой возле лица Яблонского и быстро зашептала;

Вороны схоронены

А послы засыпаны

Нитки белые вшиты

Будем с ними квиты. Аминь.

Закончив бубнить,  Васильевна сочным голосом поинтересовалась:

- Ну, как, Гоша, прошли круги?

- Прошли, Васильевна. Прошли, и в голове прояснилось.

- Ну, вот и ладно, сокол. Вот и хорошо! Друг мне твой сказал, что обгорел ты, его спасая. Это хорошо, Гоша. В народе нашем говорят: сам погибай, а товарища выручай. Только мы соколу нашему ясному погибнуть не дадим. Мы с его тела огонь- то сбросим. Раны-то залечим, танцевать- плясать пустим. Слышь, молодка, поди сюда. – Кликнула Васильевна медсестру Надю.

- Чего вам, бабушка?

- Ты вот, что, красавица, сыми-ка с этого сокола ясного бинты свои окаянные.

- Да, вы что, бабушка, в своем уме? – возмутилась медсестра. – Хотите, чтобы меня с работы уволили и больше никогда к медицине не подпустили. Нет, бабуля, я еще в медицинский институт хочу поступать. Так, что давайте-ка быстренько из палаты.

- Погоди, Надя, – остановил медсестру Яблонский. – Сделай, пожалуйста, как Васильевна просит.

- Да ты что, Гоша! Там же у тебя раны открытые, если бинты снять в два счета можно инфекцию занести! Нет, я на это без разрешения врача не пойду.

 - А я тебя прошу, сними бинты, если что случится,  всю ответственность возьму на себя.

- Какую ответственность!  Ты же практически в бессознательном состоянии!

- Слышь, голубка, я тебе слово даю, никто не узнает, что ты его разбинтовала. – коснулась Надиного плеча Васильевна. - Мы его с тобой развертим из этих пеленок, я его живой  водичкой окроплю, и ты его вновь спеленаешь.

- Нет, бабушка, выгонят меня за это.

- Не выгонят, голубка. Не выгонят, а коли выгонят, то я тебя таким премудростям научу, что хрена с два тебя такому обучат в самом лучшем енституте ихнем.

- Надя, я тебе прошу, - обратился к медсестре Григорий, - делай, что Васильевна говорит. Хуже мне точно не будет!

- Хорошо. – Тяжело вздохнув, согласилась Надя и принялась быстро и ловко снимать бинты. Закончив, она сказала:

- Прыскайте, бабушка. Вашу живую воду и поскорей. Потому что не дай Бог, если во время вашей процедуры войдет его лечащий доктор. Вот уже она тогда нас всех прыснет! Так прыснет, что мало нам с вами не покажется!

- Да не пужайся ты, дочка, никто сюда не войдет. Да и я быстренько все сделаю.

Васильевна достала  из сумки небольшую банку с водой. Вытащила маленькую метелочку. Помакнула ее в воды и пошла, брызгать да приговаривать: 

А в глазах вода.

И стучит она.

Я отвечу да.

Его навсегда.

Пополам и тьма.

Пейте, господа.

- Ну, вот и все. Пряча банку и метелку в сумку, объявила Васильевна.

- Ой! - Воскликнула Надя. -  А раны-то затянулись. Прямо на глазах. Невероятно!

- А когда я третий раз приду, - пообещала Васильевна, - то они и вовсе сойдут! И будет наш сокол лучше прежнего. Можешь пеленать его, голубка.

- Да, зачем же его теперь бинтовать. Раны-то уже почти зажили. Послушайте, бабушка, вам же Нобелевскую премию по медицине нужно вручить. Это же настоящее чудо.

- Таких как я, молодка, врачевателей  - на свете пруд пруди,  - улыбнулась ведьма. - На всех премий не хватит.  Ты давай его пеленай, пеленай, голубка, это ему не помешает и тебя от начальства сбережет.

- И то, правда. – Улыбнулась Надя. – Мне лишний нагоняй ни к чему.

Примерно через неделю лечащий доктор Марина Владимировна Белей приказала Наде снять бинты и та послушно выполнила команду.

Марина Владимировна ахнула, онемела и покрылась красными пятнами. И было с чего. Кожа больного была, как у младенца,  мраморного  цвета. Такую кожу хотелось не лечить, а нежно гладить. 

Картина сорок первая

Через две недели Григорий выписался из больницы. Пришел домой и не обнаружил в нем черного, приносящего в одних странах беду, а в других счастье, кота Мурзика. Яблонский позвонил Колесову.

- Валера, а где мой кот?

- А! Ты уже выписался! – радостно воскликнул в трубку Колесов. - Клева, чувак, ибо у меня на эту субботу как раз чес намечается!

- Да, хрен с ним с чесом. Ты лучше ответь, где мой кот?

- Не знаю, чувачок, был дома. – заверил Колесов. – Два дня тому назад я его покормил, песок ему поменял.

- И куда же он делся?

- Может, он гулять пошел. – предположил Колесов и тут же выдал предположение.  – Точно он гуляет. Март же, чувак, на дворе. Самое время для кошачьего баранья!

- Допустим, - согласился Григорий, - Вопрос только в том, как он вышел  из квартиры, если она была заперта?

- Ты, что, Гоша, хочешь сказать, что это я его выпустил? – обиженным тоном, сказал Колесов. – Я когда последний раз из квартиры выходил, то кот жрал на кухне ливерку и к двери не подходил.

- Ну, хорошо буду искать.

- Не забудь в субботу чес. – напомнил Колесов.

- Не забуду. – заверил Яблонский. Вышел из телефонной будки и отправился на поиски Мурзика. Он обошел,  дворы, облазил подворотни. Мяукал – кисал. На зов собирались разномастные и разноколеровые от черепахового до абсолютно голубого цвета: коты, кошки и даже котята, но не было среди них искомого идеально черного кота Мурзика…

Яблонский вспомнил, как он читал в одном журнале о том, что в Йоркшире считалось, если на берегу у жены живет черная кошка, то мужу в море ничего не угрожает. Это иногда даже приводило к воровству кошек. «Может его морячки украли?» - подумал Яблонский. Но тут же отмел эту идею.  Во-первых, он жил не в приморском, а промышленном городе, во-вторых здешние жены, в подавляющем своем большинстве были бы только рады пропаже мужа -пьяницы и дебошира, и в третьих, кто мог забраться в квартиру и похитить кота, когда его можно подобрать:  беспризорные коты носились в поисках хлеба насущного  по городу в безобразно огромном количестве.

С этими невеселыми мыслями Яблонский пошел домой. По пути он зашел в ЦУМ…

- Здравствуйте, Васильевна, вот я и вернулся. Живой и здоровый. А это вам.

Яблонский протянул соседке сверток.

- Что это, Гриша?

- Это вам…  подарок. За вашу помощь. Я, правда, не знал, что купить, но, зная, что вы их любите носить…  решил купить вам платок.

Васильевна развернула сверток и ахнула, взглянув на себя в зеркало:

- Ай! Ай! Ай!  Какая красота. Ну, зачем же такой дорогой подарок, Гоша.

- Васильевна, да этот подарок ничего не стоит по сравнению с тем, что вы для меня сделали.

Яблонский нежно обнял Васильевну и поцеловал ее в дряблую старческую щеку.

- Ой, спасибо, Гриша. Ой, спасибо. – Расцвела Васильевна. – Меня уже сто лет никто не целовал, а для старой бабы, Гриша, поцелуй дороже ста рублей. Ты давай, сокол, проходи на кухню. Я щи наварила и самогоночки хлебной у Гаврилы купила, знаешь ли Гаврилу Пятигорского…

- Нет, не знаю. 

 - Ой, хорошая у него самогонка, лучше магазинной водки.  Только заарестовали его недавно…  гонорливый Альбинович зарештовал, чтобы ему ни дна, ни покрышки! И мне теперичи из- за этого гонорливого в магазине нужно будет в три дорого за бутылку водки платить. Ну, проходи, Гриша, проходи.

Яблонский прошел на кухню. Сел на любезно предложенный  Васильевной табурет.  Хозяйка налила ему рюмку, настоянной на зверобое, отчего она выглядела как шотландский виски, самогонки.  Зачерпнула огромным половником капустных с говяжьей косточкой щей.

Отрезала гигантский ломоть свежего черного хлеба.

- Ну, будь здоров, Гриша. – Подняла свою рюмку соседка. – И не хворай!

- Постараюсь. – Опрокидывая рюмку, пообещал Григорий.

Гость поставил рюмку. Намазал хлеб тонким слоем масла, элегантно подцепил вилкой кусочек селедочки и аккуратнейшим образом забросил ее в рот.  Покончив с селедкой, Григорий взялся, отменно накалывая их на вилку,  за соленые грузди, а уж после закусочки запустил красивую деревянную ложку в дымящееся пекло русских щей.

- Смотрю я на тебя, Гриша, и не налюбуюсь, как ты красиво ешь. Красиво есть может только человек с хорошей душой. Теперь люди, порченные, и через это едят абы как! 

Васильевна коснулась руки соседа и поинтересовалась.

- Ну, как на тебе, сокол мой, шкура новая сидит?

- Хорошо сидит, Васильевна. Хорошо.

Соседка убрала свою руку и посоветовала:

- Чтобы она еще лучше сидела ты, милый, как домой придешь, то набери-ка в ванну воды, помой в нем своего кота и в той же воде сам  выкупайся. И тогда у тебя кожа будет такая, что ее  огонь не возьмет и медведь не сгрызет.

Григорий изумленно взглянул на соседку: 

- Васильевна, да вы просто мысли читаете и с языка их снимаете. Потому что я пришел к вам, чтобы о своем коте Мурзике спросить. Я ведь как из больницы вернулся, то его в квартире не обнаружил. Пропал мой кот! И главное непонятно, как он из закрытой квартиры вышел!?

Васильевна многозначительно улыбнулась и сказала: 

- Так март же на дворе, Гриша, разве ж кота стены-то удержат.

Затем, помрачнев лицом, соседка  добавила:

- Только ты его не ищи, Гриша, ушел и ушел. 

- Почему?

- Потому, милай, - ответила Васильевна, - что ежели  кот или собака погибают, аль положим, из дому уходят, то, значится, они хозяйскую болезнь или того еще хуже… свят, свят…  смерть уносят. Ушел твой кот - значит, он твою болезнь унес. 

- Жаль, что ушел. – грустно улыбнулся Григорий. – Я к нему привык.

Соседка потрепала кудри Яблонского и сказала:

- А в этой жизни, сынок, ни к чему привыкать не нужно. Где привычка там и зависимость. Рюмочку выпил, вторую накатил и привык, а там глядь и алкоголик. И на все и всех тебе начхать с большой колокольни, тебе тяперичи лишь бы зенки залить.

Васильевна взяла бутылку и подвинула рюмку Яблонского.

- Нет, Васильевна, все. – Закрыв ладонью рюмочное горло, сказал Григорий, - Больше я ни- ни.

- Почему, Гриша, давай еще по одной.

Григорий рассмеялся:

- Васильевна, вы сами себе противоречите. То говорите об алкогольной привычке и в тоже время по существу меня спаиваете.

Соседка отвела бутылку в сторону и, закрыв ее пробкой, поставила  навесной шкафчик.

- Ты, Гриша, пей не пей, а алкоголиком не станешь…

Яблонский, не дав Васильевне договорить, поинтересовался 

- А кем я стану, Васильевна?

«Ведьма» повернулась к Яблонскому и ответила.:

- Этого я, милок, не знаю.  Судьба каждого человека в его собственных руках. Хочет так повернет, а хочет эдак.

- А вот мне цыганка…

-Да, не верь ты никаким цыганам. – резко оборвала Григория соседка. – Прошлое можно и по лицу твоему прочесть: глазки бегают, ручки дрожат, мордая красная… ну кто ты, как не алкаш? А про будущее они не говорят, а делают его тебе, таким как говорят. Скажут, что ждет тебя дальняя дорога и если она тебе не ждет, то ты ее обязательно найдешь, потому что сказали тебе так. Скажут, что казенный дом у тебя впереди - и если ты даже знать не знаешь, и ведать не ведаешь, что такое ентот самый казенный дом, то все одно в него попадешь.

- Ага, - сказал Григорий, как только ведьма закончила говорить, - вы хотите сказать, что предсказатели формируют программу жизни?

- Ну да, навроде ентого, как его, пятилетнего плана,  – засмеялась  Васильевна.

- Так они же никогда не выполняются – возразил Яблонский.

- Потому что народ на них плюет. Вот они и не выполняются. Ты тоже, Гриша, наплюй на то, что тебе цыганка сказала, а живи по совести, а не по предсказанию. Вот и вся, сокол мой, недолга.

Яблонский встал и принялся собирать посуду со стола.

- Да ты что, милый, а ну-ка оставь. – потребовала хозяйка. – Ишь, чего удумал. Не мужицкое это дело посуду прибирать.

- Коль так, то не буду,  – согласился с доводом хозяйки Яблонский. – Спасибо вам за угощения и советы ваши. Пойду я Васильевна, пойду.

Яблонский поцеловал хозяйке руку.   Васильевна махнула на него полотенцем и воскликнула:

- Ой, Гриша, ой проказник. Молодухам пальцы-то нужно целовать, а не старым колодам.

 - Так старухам это важней, чем молодухам.

- И то правда,  – улыбнулась соседка.

- Спокойной ночи, Васильевна. – Пожелал Григорий и вышел на лестничную площадку. 

Лестничные площадки или точнее, подъезд дома представлял собой, если так можно выразиться, совмещенный эстетико-сантехнический узел. Витражные окна и скрипучая выполненная из дубовых досок, узорная лестница, были обгажены мухами и человеческой мочой. Яблонский поставил ногу на ступеньку, споткнулся на разлитом кем-то машинном масле, и чуть было не загремел с лестницы вниз головой.

Потирая ушибленное место, он вошел к себе в квартиру. Но не успел он сесть на диван, как в дверь кто-то поскребся. 

«Мурзик вернулся, - радостно подумал Яблонский. – Вот я тебе сейчас задам»

Григорий открыл дверь, на пороге стоял кот, но не Мурзик, а участковый Козыркин А.Т.

- А это вы? - грустно сказал Григорий. Александр Тимофеевич воровато оглянулся и быстро прошмыгнул в квартиру: 

- Ты кого-то другого ждал?  - тихим голосом поинтересовался участковый.

- Мурзика.

- Какого Мурзика?

- Кота своего. Помните, когда вы у меня чай пили, он все с вами ластился.

- А чернявенький такой!?

- Ну, да… так вот, пропал чернявенький. Пока я в больнице лежал- он пропал. Даже не пропал, а растворился в воздухе. Дверь была закрыта и форточки все были закрыты. Александр Тимофеевич, помогите найти Мурзика.

- Поможем, поможем  – тихо сказал участковый. 

Яблонский поинтересовался:

- А что вы так тихо говорите, Александр Тимофеевич, заболели что - ли?

Участковый (не снимая шинели) сел на диван, снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб, расстегнул свой небольшой ранец, вытащил из него фотографию.

- Заболел – говоришь? Хы–хы.  Посмотри-ка, морячок, на это фото и скажи мне, не встречал ли ты этого кадра? 

Григорий взглянул на фото и коротко ответил:

- Узнаю.

- И кто же это? - поинтересовался оперуполномоченный.

- Это я.

 А.Т. Козыркин усмехнулся и сказал:

- Правильно, Гоша, – это так же верно, как и то, что грот–мачта – главная на корабле.

- А зачем вы мне ее показали?

- Помнишь, Гоша, я тебе говорил… да, кстати, я же забыл тебе спросить, как ты себя, герой, чувствуешь после больницы?

- Ну, какой же я герой.

- А то. - Толкнул Яблонского кулаком в плечо участковый. – Жизнью своей ради товарища рисковал. Разве ж это не геройство? Еще какое! Первое дело товарищу помочь. Хотя я этого твоего товарища, барать, лабать, берлять, надо тебе сказать,  давно пасу. Да и не только я. На него и ОБХХС, и контора зуб точат. Ой, попадется он как треска в сети. Ой, попадется!  Но я не об этом. Я о том, что товарищам нужно помогать – это главное. Помнишь, я тебе при нашей первой встрече сказал. Ты мне поможешь, и я тебе помогу. Козыркин, морячок, слово держит. Ты мне помогал и не раз! Вон и Альбинович недавно по твоей наводке самогонщика Пятигорского арестовал.

Участковый вновь достал платок. Вытер лоб.

- Так вот я и говорю, ты мне помог, а теперь пришла моя очередь тебе помогать. Ищут тебя, Гоша. Серьезные люди ищут! Даю тебе, морячок, время до завтрашнего  утра. Больше, друг мой ситный, не могу. И никому! Слышишь!?  Ни единой души о нашем разговоре. Иначе, сам понимаешь, смоет меня волной с места  оперуполномоченного и хорошо, морячок, если просто смоет. Может и ваще на нары закатить. Понятно?

Яблонский кивнул.

- Ну, раз понятно, то я пошел. Держи краба, морячок, может, когда еще и свидимся.

Капитан надел фуражку и вышел из квартиры. Деревянные болтливые половицы подъездной лестницы принялись о чем-то беседовать с подметками сапог Александра Тимофеевича.

-Черт знает, что такое. – Жаловались, каждая своим неповторимым голосом.

Первая сверху, например, тонким пронзительным голосом, сообщила:

- Это черт знает, что такое, а не подъезд!

Вторая половица скрипучим дискантом заявила: 

- Кто же это, душечка, поминает черта на ночь!?

Третья высоким контральто пропела:

-Что это за люди. Так загадить лестницу!

Четвертая не сказала ничего, ибо она была поломана.

Зато выругался попавший в нее каблук.

- Мать вашу! Я же когда – нибудь, в конце  концов, оторвусь. Вот уж получишь ты тогда у меня!

- Ха- ха. - Грубым смехом ответила каблуку пятая ступень. -  Накажет он! Вот оторвешься, и будешь лежать в темном подвале до скончания веков.

- Господи, прости грехи мои тяжкие и пронеси эту чашу мимо меня.

Вознес к небу мольбу кованый каблук милицейского сапога. Но не пронес Господь, оторвался-таки каблук, упал под лестницу и где и лежит, наверное, в темноте и по сей день. Но это совсем другая история, которая случилось много позже описанных здесь событий и к нашему повествованию существенного отношения не имеет.  

Картина сорок вторая

Майор Путный закончил небольшую спортивную разминку.

Владимир Владленович  всегда ее делает перед допросом. Он полагает, что  дыхательные упражнения вкупе с  гимнастическими растяжками мобилизуют внутренние необходимые при допросе силы организма. 

Встав со шпагата, майор глубоко вздохнул. Шумно выдохнул воздух, надел на себя военный (майор проводит допросы только в форме - это настраивает допрашиваемого на серьезный лад) китель, приладил на голову кокардистую фуражку и вышел из кабинета. Широким, длинным, (устеленным ковровой, цвета свежей крови, дорожкой) просторным коридором майор направился к служебному лифту. Стены коридора были увешаны в отличие от других коридоров ведомства не портретами членов правительства, а великолепными (даром, что бесовской отдел)  картинами. 

В.В. Путный подошел к лифту, у которого стоял дежурный офицер.

Молча, показал бумагу, разрешающую пользоваться лифтом. Дежурный, не говоря ни слова, кивнул и нажал на кнопку. Снизу из глубины послышался (так в кино изображают свист драконьих крыл) свист. Когда он стих, двери разъехались, и майор вошел в размножившую его на множество майоров, зеркальную кабину. Владимир Владленович нажал на кнопку с буквой А.

Кнопка эта вела в подвал, в котором проводились особо важные допросы. Кнопка «В» на станцию метро, что вела в здание высшего руководства страны. Кнопка «С» отсылала «ездаков» в специализированное, выдерживающее атомную бомбардировку, убежище.

Лифт дернулся и с бешеной, у майора даже похолодело в мошонке,  скоростью то ли рухнул, то ли взлетел вверх. Невозможность отличить верх от низа, а также буквенная нумерация этажей должны были запутать подозреваемого и потенциального шпиона. 

Кабина остановилась. Майор вышел на небольшую площадку и пошел по широкому, как городская улица коридору. Он пересек десяток перекрестков, на некоторых из них были установлены небольшие светофоры.

На одном из перекрестков майор уверенно повернул направо. Подошел к двери помеченной цифрами 0015. Достал из кармана электронную карточку, приложил ее к дверному замку. Внутри дверей что-то пискнуло, щелкнуло, и она стала медленно открываться. 

Майор вошел в довольно большой, но скудно обставленный, кабинет: стол, стул и спрятанная в металлическую сетку электрическая лампочка. Не было в нем, о коих рассказывают некоторые бойкие писатели, ни пыточных станков, ни резиновых дубинок, ни  и стоматологического, приводящего в ужас,  кресла. Решительно ничего, кроме необыкновенно низкого потолка, который в случае необходимости (вызванной несговорчивостью допрашиваемого)  мог спокойно опускаться ему на голову, превращая человека  вместе с мебелью в кровавую лепешку,  в кабинете не было.

 Войдя в кабинет, майор поднял телефонную трубку и коротко сообщил:

- Я на месте.

- Понятно, товарищ, майор, сейчас доставим.

Майор Путный открыл ключом массивный стол и достал папку с инициалами

Дмитрий Алексеевич Раевский. 

Владимир Владленович вызвал к себе Раевского, потому что поиск Яблонского затягивался, а медлить было нельзя:  на политическом небосклоне встала заря перемен, и поспеть к ней майор должен был с могущественной Винилиной книгой.  По этой причине он и решил вызвать Раевского на собственный допрос.

Дмитрий Алексеевич Раевский, прежде чем попасть к Путному,  явился вначале в паспортный стол, куда его вызвали повесткой, пятнадцатого отделения милиции.

В кабинете его приветливо встретила симпатично - курносенькая девушка.

Девушка мило улыбнулась и, указав на стул, любезно предложила:

- Прошу вас, Дмитрий Алексеевич, присаживайтесь.

Дмитрий Алексеевич присел и поинтересовался:

- А по какому собственно вопросу меня вызвали? 

- Сейчас вы все узнаете. - Пообещала девушка и вышла из кабинета, закрывая за собой дверь, она добавила. - Одну секундочку. Через секундочку вы все узнаете.

Через секундочку в кабинет вошел человек в штатском и кивком головы приказал Раевскому следовать за ним. Отказать или протестовать у ректора не было ни малейшего желания. Вид кивнувшего ему человека отрицал всякое неповиновение.  Они вышли во двор. Человек снова молча кивнул ректору на машину – фургон.

Дмитрий Алексеевич потянулся, было к дверной ручке, но дверь, как в сказке, открылась сама по себе. Ректор влез вовнутрь и обнаружил в салоне два расположенных, как в лимузине, одно против другого кожаные сиденья. Сбоку виднелся небольшой с отличным набором вин, водки, виски, джином и ромом -  бар. 

«Уж не хотят ли меня повысить в должности?  - подумал ректор, усаживаясь в кресло. – Чтобы не портить впечатления, пожалуй, пить не буду». 

Машина тронулась и помчалась по улицам, но по каким улицам она двигалась, ректор из-за отсутствия окон не видел.

Наконец машина остановилась. Дверь открылась, сопровождающий Дмитрия Алексеевича человек сделал движение, означающее, чтобы ректор выходил из машины. Дмитрий Алексеевич вышел и оказался перед дверью лифта. Молчаливый сопровождающий нажал на кнопку. Послышался свист, тот же самый, что недавно слышал майор Путный, когда он затих, двери распахнулись, Дмитрий Алексеевич оказался в дробящей его на множество ректоров зеркальной кабине. Двери затворились. Кабина дернулась и полетела, но куда - вверх или вниз - Дмитрий Алексеевич не понял.

Лифт остановился, двери разъехались, и ректор вышел в коридор. Навстречу ему сразу же шагнул человек. Дмитрий Алексеевич было подумал, что это тот же самый, который привез его в непонятное заведение. Однако встретивший ректора человек был одет в синий костюм, в то время как на предыдущем субъекте костюм был серого цвета.

«Не мог же он переодеться и обогнать лифт. Это физически невозможно. Хотя внешне - точная  копия молчаливого» - подумал Дмитрий Алексеевич. 

Копия в синем костюме,  молча кивнула, что означало «следовать за мной».  Ректор молча повиновался, и они  пошли по длинному серому, как смертная тоска,  коридору. Дмитрию Алексеевичу почему-то вспомнилась история  о его преосвященстве, которую он рассказывал Яблонскому.

«Вот ведь выдумал все от начала  до конца,  – удивленно подумал ректор,  – а когда выдумывал, представлял себе именно такой интерьер инквизиционной тюрьмы»…

На шестом перекрестке молчаливый человек в синем костюме повернул налево и остановился возле металлических дверей. Он нажал на кнопку, что чернела с правой стороны дверей. Через некоторое время дверь стала медленно открываться. Д.А. Раевский вошел в кабинет. Навстречу ему с какой-то, как показалось ректору, иезуитской улыбкой шел невысокий, напоминающий портрет предателя волго-донского подполья, человек.

- Добрый день, Дмитрий Алексеевич. Прошу вас проходите, чувствуйтесь себя как дома. Садитесь, пожалуйста.

«Иезуитская улыбка» указала ректору на стул, а сама, уселась на стол и представилась:

- Майор Путный. Владимир Владленович.

Для наглядности что ли, майор смахнул пыль со своих золотистых эполет. 

- Очень приятно. – сказал на это Дмитрий Алексеевич.

- А уж как мне приятно! Как приятно - познакомится со светилом отечественной науки! Рад очень! Очень рад!

В.В. Путный крепко сжал руку Дмитрию Алексеевичу.

«Кулак и хватка у него что надо. - Отметил бывший боксер Дмитрий Алексеевич. – Не понятно только, чего ему от меня  нужно».

Майор как будто прочел ректорскую мысль. Улыбнулся своей гнусной улыбкой и сказал:

- Вижу, торопитесь вы узнать, Дмитрий Алексеевич, зачем я вас вызвал. Дайте час, все расскажу и во все вас посвящу.  А для начала давайте-ка мы с вами выпьем кофейку. У меня стопроцентная арабика. Лучший в мире сорт! Вы не против?

- Нет. – Коротко ответил на вопрос ректор.

- Нет – против, или нет - за? 

- Не откажусь от чашечки.

- Ну вот и прекрасно.

В.В. Путный нажал на потайную кнопку. Дверь отварилась и с подносом, на котором дымились две чашечки кофе, в кабинет вошел человек ( копия тех двоих, которых уже видел сегодня Раевский) в черном костюме. Он молча поставил поднос на стол и вышел.

- Прошу вас, Дмитрий Алексеевич. – Майор подвинул чашечку. – Вот сахар. Сливки.

Д.А. Раевский подвинул чашечку, сделал глоток и воскликнул:

- Ах! Ох! О, действительно прекрасный кофе!

  - Прекрасная в этом году весна, Дмитрий Алексеевич. – Не обращая внимания на вздохи и ахи собеседника, сказал майор.  – Жаль, что в этом кабинете нет окна. Сегодня ведь такой замечательный день. Вы знаете, Дмитрий Алексеевич, я очень люблю весну. Люблю ее свежий несущий в себе перемены ветер. Березовый сок люблю. Я когда маленьким был мы с одноклассниками за ним в лес бегали.

- Уроки, небось пропускали,  - не то поинтересовался, не то констатировал Д.А. Раевский.

Майор недоуменно взглянул на ректора:

- Кто?

- Я говорю, что, уходя в лес за соком, вы пропускали школьные занятия.

- А в этом смысле. - Улыбнулся майор Путный. – Бывало. Бывало. Но на учебе это не отражалось. Я ведь школу с золотой медалью закончил.

- Что вы говорите! - изумился Раевский.

На вид майор Путный выглядел круглым двоечником. 

- Не верите? – Усмехнулся Владимир Владленович и после небольшой паузы сказал. – Вид, Дмитрий Алексеевич, обманчив. Бывает, смотришь на что-то и думаешь. А, вот ОНО! А на самом деле ОНО это вовсе и не ОНО, а совсем другое.

- Согласен. Согласен. – Сказал ректор и, ослабив галстук, расстегнул воротник рубашки. – Душно тут у вас. Даже голова закружилась.

- Вот я и говорю, Дмитрий Алексеевич. Все в этом мире обманчиво… Зыбко, шатко, неустойчиво. Кажется, пьешь великолепный кофе, а на самом деле хлещешь яд.

Майор весело рассмеялся.

 Дмитрий Алексеевич удивленно взглянул на собеседника:

-Я вас не понимаю, товарищ майор, что вы хотите этим сказать?

- Я хочу сказать, что кофе, которое вы пили, содержит в себе медленно действующий яд. Отсюда у вас и головокружение, и удушье. Дальше будет  хуже. У вас. – Майор взглянул на часы ровно пять часов – Пять часов и сорок пять минут жизни. Если в течение этого времени вы не вернете мне похищенную вами у Татьяны Алексеевны Вышнепольской книгу, то умрете.

- Это такая шутка?

- Никаких шуток, профессор, – сделав каменное лицо, ответил хозяин кабинета и осведомился:  - Вы позволите мне вас так величать? 

- Нет, вы все-таки шутите. Шутите. Безусловно, шутите…. Это такой современный  армейский юмор?!

- Нет, профессор – повторяю последний раз - это не шутка. И я советую вам не распылять время на ерунду. Время работает против вас, Дмитрий Алексеевич. Каждая минута приближает вас к пропасти, дорогой профессор, из которой нет возврата. Скажите мне, где находится книга?  и я дам вам  противоядие.

  -Я же уже говорил, что похитивший книгу Яблонский всучил мне вместо нее черт знает что…

- А как же, - перебил ректора майор, - вы это черт знает  что у него взяли? 

- Да, в том то и дело, - стал оправдываться Дмитрий Алексеевич, - что вручил он мне настоящую книгу, но когда же я  вновь… дня, кажется, через два открыл, то обнаружил именно что черт знает что.

Майор встал со стола. Резко выбросил правую ногу. Дмитрий Алексеевич испуганно отшатнулся и чуть не упал со стула. 

- Дмитрий Алексеевич, не порите чепухи и не приплетайте ни к месту и обстоятельствам - чертей. Самый главный черт в этом деле – вы.

- Почему это я? 

- Потому что мы допросили Яблонского,  – соврал, не дернув ни единым мускулом, В.В. Путный. - Провели у него тщательный обыск. Книги у него нет. Значит, она у вас и, стало быть, ваша жизнь в ваших собственных руках. Верните мне книгу и останетесь жить. Нет, умрете в этой камере от сердечной недостаточности, как установит  судебно-медицинская экспертиза. 

- Но вы же потеряете место. Вас будут судить. - Попытался образумить майора Яблонский. – Это же черт знает, что! Вы шутите!? Немедленно отпустите меня. Я буду кричать.

Дмитрий Алексеевич вскочил со стула подбежал к двери и стал колотить ее ногой:

-Помогите! Спасите! Выпустите меня отсюда. Меня убивают! Help! Aidez-moi! -  перешел на иностранные языки Д.А. Раевский. В. В. Путный не обращая внимание на беснующегося профессора, молча смотрел в бумаги. Наконец у ректора не осталось никаких сил ни на крик, ни на стук в железную дверь. Дмитрий Алексеевич устало сполз по стене и сидя на мягком месте тихо заскулил:

- Я вам еще раз повторяю. У меня нет книги. Нет. Нет.

Майор оторвал взгляд от бумаг и сказал:

- Дмитрий Алексеевич, вы напрасно тратите время. Оно у вас катастрофически тает. Я специально дал вам яд, который действует в течение шести часов, с учетом, что книга может находиться не в городе. Так, что давайте говорите, где книга… мне ее привозят, и я даю вам противоядие.

Майор вытащил из стола бутылочку с красноватой жидкостью.

Ректор неожиданно быстро поднялся на ноги и бросился на майора. В.В. Путный точно черт из детской табакерки выпрыгнул из-за стола. Сделал в воздухе немыслимое сальто и резко ударил ногой ректора в грудь.  Дмитрий Алексеевич отлетел к стене,  голова его дернулась и сильно ударилась о бетонную стену. В глазах поплыли белесые круги, которые вскоре сменил огромный черный квадрат. Дмитрий Алексеевич присмотрел и понял, что это не квадрат, а темный туннель. В кромешной темноте побрел по нему ректор, наконец, когда где-то очень далеко замерцал свет, Дмитрий Алексеевич почувствовал,  едкий запах нашатыря и услышал чей-то голос. 

- Просыпайтесь, просыпайтесь, профессор. 

Ректор болезненно сморщился от противного запаха, открыл глаза и увидел перед собой крысиное лицо В.В. Путного.

- Куда это вы собрались, профессор? – поинтересовался сидящий на корточках возле Раевского  майор. – Вам еще рано уходить. Вам еще нужно сказать, где находится книга.

- Зачем она вам? – отведя взгляд от маленьких хищных майорских глаз, поинтересовался Дмитрий Алексеевич. – Хотите завладеть миром, поиграть в Наполеона? 

- Во-первых, уважаемый профессор. Книга государственная ценность и я обязан вернуть ее владельцу, то есть государству. Лицо, которого я представляю в этом кабинете. Во- вторых…

- Хорошо лицо. – Болезненно улыбнулся Дмитрий Алексеевич. – Настоящая крыса.

- Ну, уж извините, каким Бог наградил, – смиренно произнес В. В.Путный.  – Так что прошу вас сообщить вас, где находится книга.

- У меня ее нет.

Майор взглянул в профессорские зрачки. Пощелкал возле них своими сухими длинными пальцами. Недобро хмыкнул и сказал: 

- Да профессор, дела у вас ни к черту. Процесс, что называется, пошел. Зрачки сузились, координация ослаблена,  дыхание неровное. Одним словом, как по инструкции.  Через час, Дмитрий Алексеевич, у вас начнутся сильные рези в желудке, еще через два они станут нестерпимыми, через три просто невыносимыми. И, в конце - концов, они станут такими сильными, что вы, чтобы их прекратить, скажете, где лежит книга. Уж вы мне поверьте на слово, профессор. Все скажете. Даже больше, чем на исповеди. Как лицо сочувствующее, прошу вас, профессор, не доводите себя до запредельных мучений.

- У меня нет книги, поверьте мне. Нет.

- Поверьте и вы мне, многоуважаемый профессор, если книга не будет лежать вот на этом столе. -  Путный кивнул в сторону стола, - Живым вы из этого помещения не выйдете.

- У меня нет книги.

Майор подскочил, точно мячик и, встав на ноги, и молча вышел из кабинета. 

Через два часа ему доложили, что его требует профессор.

Майор вернулся в кабинет. В нем он нашел извивающегося, да так, что ему бы позавидовала и змея, Д.А. Раевского. Владимир Владленович опустился на корточки перед Дмитрием Алексеевичем.

- Вы меня звали, профессор.  – Поинтересовался он с иезуитской улыбочкой на тонких губах.

- Да. - Еле слышно прошептал Д.А. Раевский.

- Зачем?

- Я верну вам книгу. Верну, только освободите меня от этих мучений.

Дайте мне противоядие.

Майор подошел к столу. Открыл ящик. Достал бутылочку:

- Вы получите его только тогда, профессор, когда книга будет лежать на этом столе. 

- Но я страдаю. – Прохрипел Раевский. – Неужели у вас нет сердца.

- А где был ваш ум, профессор, когда я вас предупреждал о последствиях вашего сопротивления? Говорите где книга!?

- Она на моей даче. Хранится в сейфе, что находится в продуктовом погребе. Ключ от него под третьей половицей от правой стены. 

- Вы прямь как Змей Горыныч, профессор,  - засмеялся майор. – Игла в яйце. Яйцо на дупле и т.д. и т.п. 

Майор поднял трубку:

- Анатолий Дмитриевич гони, родной, на дачу Раевского. В погребе под третьей половицей справой от тебя стены, найдешь ключ, откроешь им сейф, что стоит в этом погребе и привезешь сюда книгу. Понятно? Тогда выполняй.

Майор положил трубку.

- Дайте мне противоядие!  – попросил Раевский. – Я ведь сказал вам, где книга.

- Но у меня ее пока нет.

- И что же я еще час буду мучиться?

- В своих мучения обвиняйте себя, профессор, а не меня… я ведь вас предупреждал. Ну, так и быть, я помогу вам, примите вот это.

Майор достал из стола бутылочку с зеленоватой жидкостью. - Это немного снимет боль.

Профессор выпил. Боль отступила.

- Поверьте мне, майор, вы зря связываетесь с этой книгой. Сокровенные тайны никогда не доверяются книгам, а передаются посвященными из уст в уста, от учителя к ученику. Зачем вам эта книга?  Посмотрите на меня. Полистайте историю, связанную с этим манускриптом. Вы обрекаете себя на муки. Вы, думаете, что, обретя эту книгу, вы будете управлять миром. О, нет, майор, это книга будет управлять вами, а не вы миром.

Майор встал из-за стола. Помог профессору сесть на стул, а сам принялся ходить по кабинету:

- Профессор, возможно у меня внешность дурачка, но на самом деле я не дурак. Я прекрасно понимаю, что ни с помощью книги, ни с помощью Кубка Грааля, ни Кольца Нибелунга этот мир не переделать.

- Но зачем же тогда вам нужна эта книга, майор!?

Путный загадочно улыбнулся и произнес несколько восторженно:

- Но попытаться изменить его нужно!

- О, боже, дорогой мой, сколько раз уже пытались его исправить. И все напрасно. Поймите, глупый вы человек, мир неисправим! Он такой, каков он есть! 

- Профессор, но если мы не будем пытаться его изменить, как же он изменится?

- А зачем его менять он, что настолько плох? Солнце светит. Реки текут. Птицы поют. Деревья растут. Пищи достаточно. Что в нем еще менять. Заставить солнце всходить на Западе?

Майор усмехнулся:

-  Дмитрий Алексеевич, вы образованный человек, а предлагаете вернуться в пещеры!?

- Да, дорогой майор, в пещеры. В свободный от житейских условностей мир.

- Дорогой профессор, но прежде, чем загонять людей в пещеры, нужно лишить их разума, ибо через некоторое время им вновь захочется построить космическую ракету!

Ответить на майорскую реплику Дмитрию Алексеевичу помешал телефонный звонок. 

- Да, слушаю. - Сказал майор, подняв трубку. – Хорошо. Заходи.

Владимир Владленович нажал на телефонный рычажок.

- Ну, что ж, профессор,  книгу, кажется, нашли. Сейчас ее сюда принесут и если она, действительно, подлинная, то вы получите противоядие.

- Так быстро, - удивился Раевский. – Туда ведь час езды и назад столько же.

- Мы ведь, профессор, живем в мире скоростей, - засмеялся майор. – А не в пещерном веке. Так, что прогресс - вещь полезная. 

Дверь раскрылась. В кабинет вошел Медведкин А.Д. и протянул Владимиру Владленовичу сверток.

- Благодарю вас, старший лейтенант. - Сказал майор, разрывая обвертку. – Вы свободны.

Минут пять он молча листал книгу. Потом вышел с ней из кабинета, а когда вернулся, то достал из стола бутылочку с красноватой жидкостью:

- Вот, пожалуйста, профессор, ваше противоядие.

Дмитрий Алексеевич схватил трясущимися руками бутылочку и влил, не пронеся мимо и капли, ее содержимое в рот. Боль, точно это была волшебная «живая вода», моментально отступила. Голова стало ясной. Тело упругим. 

- И что теперь со мной будет? – поинтересовался Д.А. Раевский.

Майор нажал на кнопку. Дверь раскрылась:

- Вы свободны, профессор.

Дмитрий Алексеевич быстро пошел, можно даже сказать, побежал к спасительной двери. 

В дверном проеме он задержался и зло выкрикнул:

- Я этого так не оставлю! Я буду жаловаться… 

- А это сколько угодно, дорогой профессор - Нагло улыбнулся майор. – Сколько вздумается… 

Выйдя на улицу, где пели птицы, звенели трамваи и ярко светило весеннее солнце, Дмитрий Алексеевич, поймал такси и отправился в институт.

- Добрый день. – Хмуро, а не как обычно, приветливо поздоровался он секретаршей. – Ко мне никого не пускать.

- Хорошо, Дмитрий Алексеевич. - Пообещала испуганная ректорским видом секретарша. – Никого не пущу!

Дмитрий Алексеевич вошел в кабинет. Снял плащ. Подул, пытаясь их согреть, на руки. Достал из стола чистый лист бумаги и со словами:

- Ну, я тебе сейчас покажу Наполеону сраному, как играть с профессором Раевским! Я тебе устрою Ватерлоо!

Дмитрий Алексеевич принялся быстро писать, но, не закончив и первой странице, дернулся. Замер, и дико, точно увидел нечто ужасное, выпучив глаза, рухнул на свой письменный стол.

В кабинете наступила тишина, которую нарушил голос диспетчерши с железнодорожной станциии, что находилась рядом с институтом:

 - Михайловский, гони состав на пятый путь… 

 Когда секретарша, собираясь, домой постучала в дверь кабинета ректора, ей никто не ответил. Тогда она достала из стола запасной ключ и открыла дверь. Ректорская голова лежала, словно он читал их, но, умаявшись уснул, на бумагах. 

- Дмитрий Алексеевич. – Окликнула ректора секретарша. – Дмитрий Алексеевич.

Ректор молчал. Секретарша осторожно дотронулась до плеча своего шефа и дико закричав, выскочила из кабинета. 

С тяжелейшим трудом, приехавший доктор вытащил из ректорской руки шариковую ручку, которой он  собирался устроить новоявленному Наполеону – Ватерлоо. 

Картина сорок третья.

 Как и всякий хороший шпион - Юрий Михайлович Рукавишников – человек, если можно так сказать, ускользающий. Одним, например, кажется, что он маленького роста, а  другие станут уверять, что напротив, роста  он огромного. Кто-то заявит, что он голубоглазый блондин, а другие станут уверять, что кареглазый шатен. Кому-то он чудится хромым, а другим его походка, кажется, безукоризненно ровной. Для одних Юрий Михайлович человек спортивного вида, а для других нескладный мужичок. Некоторым собеседникам Рукавишникова он представляется блестящим эрудитом, а для других он самый что ни на есть сибирский валенок. Судьба Юрия Михайловича также противоречива, как и его внешность. То она подбрасывала его  до седьмых небес, то с грохотом роняла на бренную землю. В последний раз, это когда Юрий Михайлович, будучи руководителем отеческой разведки в небольшой стране на «рдеющем континенте» прошляпил антисоциалистический переворот.

Родина чуть было за этот промах  не превратила ускользающее от людей тело Ю.М. Рукавишникова,  что называется,  в бренные останки. Но Бог и высокие люди (стоявшие за Юрием Михайловичем) миловали. Избежал Рукавишников суровой кары, а за подобное могли легко сжечь живьем (были случаи, ой были) в ведомственном крематории.  Но миловал Бог. Ох,  миловал! Даже не понятно за что, так милостив был Господь к Юрию Михайловичу. Не понятно - ведь за свою карьеру Юрий Михайлович обрек на голод, разруху, нищету и смерть не то что отдельного человека, а целые страны, можно даже сказать, что он поджег целый позднее прозванный «рдеющим» континент.  Вот уж, правда, так, правда, что « Неисповедимы пути Господни»…

Спас Господь и товарищи Юрия Михайловича от лютой смерти. С места, однако же, он полетел, если так позволительно сказать, вверх тормашками и был сослан доживать свой век пенсионером местного значения на малую Родину своей жены Анны Дмитриевны Рукавишниковой, в девичестве Белугиной. 

Ведомство, в котором Юрий Михайлович прослужил верой и правдой двадцать пять лет, выделило ему, несмотря на солидный промах, трехкомнатную квартиру. Однако всегда мечтавший о собственном доме отставной разведчик  купил себе небольшую халупку, которую в течение года превратил в настоящие -с водопроводной водой, санузлом, центральным отоплением, сауной и прекрасным садом - хоромы.

Ведомственное жилье сдавал он оборотистым контрабандистам, что привозили в город  джинсы, дубленки, косметику и прочий дефицит.  Контрабандисты  платили хорошо и исправно. Они было попробовали как-то просрочить платеж. На что Юрий Михайлович ответил решительными действиями. Бывший разведчик, впрочем, разведчики не бывают бывшими, подловил вздумавших борзеть жильцов на лестничной площадке и применил к ним особо изощренные, известные только узкому кругу специалистов, болевые приемы. Борзые клиенты, выйдя из больницы, разнесли весть о крутости характера Юрия Михайловича, и с тех пор ни один квартирант не задерживал квартплату… 

Когда многочисленные комнаты особняка Юрия Михайловича потревожил напоминающий гул церковного, а как еще дозвониться до обладателя десяти комнат, солярия, мезонина  и двухэтажного подвала,  колокола - звонок, Рукавишников, в богатом велюровом халате, кормил в специальной комнате своих любимцев - певчих  канареек. Каких только пород этих дивных птиц не встретите вы у Юрия Михайловича и все самые лучшие, самые ценные, получившие международное признание канарейки. Тут встретите вы и немецкого Роллера, и бельгийского ватершлягера, и испанского тимбрадоса, и американского сингера, ну и, разумеется, отечественного кенара, знаменитого на весь мир своим овсяночным  напевом.

Услышав звонок, птицы испуганно встрепенулись. 

- Тихо, тихо, милые, - успокоил любимцев Юрий Михайлович. – Не пугайтесь, хорошие мой! Сейчас мы  проверим, кого это на ночь, глядя, Бог принес?! 

Юрий Михайлович подошел к небольшой коробочке, что висела на стене, нажал на ней синенькую кнопочку и, поднеся к коробочке свои сочные губы, поинтересовался:

- Кто там?

- Это я, Юрий Михайлович. - Раздался из коробочки искаженный мембранами и прочими тумблерами с транзисторами  мужской голос.

- Нельзя ли конкретней?

- Григорий Яблонский.

- А, ты, Гоша, ну входи.

Рукавишников нажал расположенную рядом с синенькой желтенькую кнопочку.

Двери разъехались, и Яблонский вошел в зеркальную прихожую. Вскоре в ней появился и  хозяин.

- Ну, здравствуй, боец, здравствуй. – Юрий Михайлович протянул ночному визитеру свою холеную руку. – Проходи, проходи.

Рукавишников ввел гостя в огромную с камином, роялем и мебелью стиля ампир гостиную.

- Прошу садиться, молодой человек. - Юрий Михайлович указал на мягкий стул. – Коньяк? Джин. Водку?

- Нет, нет, что вы мне сейчас как никогда нужна ясная и трезвая голова. - отстранив предложенный стул, ответил Яблонский.

- Фьють! А что так. – Кенаром свистнув, поинтересовался хозяин особняка. 

- Да, вот так, Юрий Михайлович. Вот так…

- Так что так?

- Обложили меня, Юрий Михайлович! Со всех сторон обложили. Вот, пришел спросить у вас совета.

- Кто?  - Поспешил с вопросом Рукавишников. – Кто и за что мог  тебя обложить! Ты же у нас прекрасный во всех отношениях молодой человек! Тебя если и могут обложить, то только потенциальные невесты. Залетела, какая твоя пассия, что ли?

- Нет, Юрий Михайлович, все гораздо серьезней!

- Ну, а коль серьезней, то давай-ка мы тогда пройдем в мою певческую комнату, я там как раз птичками занимаю. Вот там ты мне все и доложишь. Пошли.

Рукавишников с Яблонским вышли из комнаты, прошли сквозь небольшой с огромным настенным экраном и кинопроектором зал.

- Антенна, что ты мне налаживал, работает, как часы. – Похвалил работу Яблонского, хозяин, указав на заморский с пультом управления телевизор. - Я по ней всю Европу смотрю.

Миновав кинозал, они спустились вниз по винтовой лестнице и вошли в «певческую комнату».

Птицы дружным свистом засвидетельствовали почтение своему кормильцу.

- Ну, ты, Гоша присаживайся. - Хозяин указал на небольшой кожаный диван. – Присаживайся и рассказывай, а я с твоего позволения займусь своими птичками. Потрясающие, между прочим, существа, Гоша. Как поют! Как поют! С ума сойти можно и главное  не для бабла и не для славы, а просто так - для души. Скажи вот вашему музыкальному коллективу. Спойте не для денег, а для души. Вы такого матюка на это предложение загнете, что и на ногах не устоишь. Ведь так, Гоша?

- Мы может, и спели бы для души, Юрий Михайлович. - ответил Яблонский. - Только нас за это душевное пение  за яйца подцепят и в дурку определят. 

- И то верно. – Рассмеялся хозяин особняка. – У нас душу не любят. Душа слово поповское  – вредное! Ну, так чего у тебя стряслось, боец?

Яблонский кашлянул и начал сначала тихо и медленно, а потом все  громче и все эмоциональней рассказывать свою историю, закончив, он сказал:

- Хотел, было к отцу Виталию сходить покаяться и посоветоваться, но прежде решил к вам зайти.

- И правильно сделал. – Закрывая клетку, сказал Рукавишников. – Потому что он тотчас же тебя бы сдал. Ты бы из церкви не успел выйти, как уже был бы закован в наручники!

- Отец Виталий сдал бы? – удивился Яблонский. - Как можно. Он же служитель культа! 

- Правильно, - ответил Рукавишников и, усмехнувшись, добавил, - и работник конторы по совместительству. Ты если с него рясу стащишь, то найдешь под ней майорскую форму. Они батюшки все не ниже майорского звания имеют. Они специальную школу при конторе заканчивают. Так что ты с батюшками осторожней.

- Отец Виталий - майор!? 

- Да это служака поди уже и до подполковника дослужился. Впрочем, пошел он на хуй – грязно ругнулся, чем ужасно напугал кенаров,- Юрий Михайлович. – этот твой отец Виталий. Тут нужно думать, не о нем думать, а о том, как тебя спасать! Хотя спасти тебя практически невозможно.

- Неужели все так серьезно?

- Еще как, милый! Ибо по дурости своей прикоснулся ты к важной тайне и уж контора с тебя теперь не слезет, а найдя тебя, слупит с тебя живого кожу и пустит ее на церемониальный барабан. Это у них традиция такая. Кожа особо опасных клиентов идет на барабаны.

Рукавишников замолчал и стал вытаскивать из клетки птичий помет.

- Ну, что ты так смотришь на меня? – спросил он онемевшего и побледневшего до цвета утреннего тумана Яблонского. – Не веришь? Думаешь, шутит Рукавишников. Нет, милый, не шутит!  Тут кранты не только тебе, но и мне.

- А вы-то тут причем? - тихо спросил Яблонский. – Тут только я виноват.

- При том, Гоша, что я уже знаю об этой книге и соответственно подлежу ликвидации.  Но я-то хрен с ним, а ты ведь еще практически мальчишка. Пацан. Кенар безголосый! 

- Так может мне лучше пойти да сдаться в милицию, чтобы вам не угрожать?

- Поздно уже, – ответил Рукавишников. – Ты мне уже эту историю рассказал, чем подставил под мое горло конторские вилы.  Это твоя тайна, Гоша, даже страшней, чем прохлопанный мной антисоциалистический переворот!

- Неужели все так серьезно?

- Еще как! - заверил Григорий хозяин особняка. – У тебя теперь одна дорога - за кордон.

- За границу что ли? – осторожно поинтересовался Григорий.

- Именно! - подтвердил Рукавишников. 

- Но это невозможно! У нас же граница на замке. Даже мышь не проскочит.

- На замке не на замке, а птицы все-таки туда - сюда летают. – Подмигнул гостю хозяин особняка. 

- Так-то же птицы, а я человек. Причем, даже не маленький. Меня за версту видно. - привел аргументы Яблонский.

- Один ты, конечно, ее не перейдешь, а со мной сможешь. – Сказал Рукавишников. – Я тебе пошлю к своим знакомым контрабандистам.  Они тебя по своим тропам куда хочешь, переведут.

Так что давай бегом домой… пакуй вещички, а я те временем письмо для тебя сочиню.

- Вы шутите, Юрий Михайлович, какая заграница. – Изумленно глядя на собеседника, воскликнул Яблонский. - Это как-то даже дико звучит. Бред какой-то. Дурной сон! Нет… Короче я никуда не поеду. Что вы! У меня здесь мать живет. Могилы моих предков! Здесь моя Родина. Я Родину не брошу!

- Ой, ой, ой. Мать! Могилы предков! Вы посмотрите на него. – Юрий Михайлович указал нахохлившимся птицам на своего гостя. - Родину не брошу! Родину не брошу! А вот Родина, уверяю тебя, когда тебя найдет, то так бросит, что от тебя и мокрого места не останется! Понял патриот хуев!

Птицы шумным и недовольным  гамом отреагировали на ругательство своего кормильца.

- Мать он не бросит. Отческие могилы не оставит!  А что ж ты о ней, хуй моржовой, когда книгу воровал не думал?! Почему об отеческих гробах не подумал, да и чем ты ваще думал, когда в такие дела впрягался!?

Рукавишников выдержал паузу и продолжил.

- Так вот, олух ты царя небесного, знай, что для твоей матери лучше знать, что ты за границей живешь, чем хоронить тебя раньше себя!  Понял. Родина!  Блядь это, а не Родина!

Птицы захлопали крыльями.

– Все, все. – Пообещал Рукавишников своим любимцем. – Больше ругаться не буду! … эту нашу Родину, Гоша, нужно плугом распахать! Лесом засадить и лет пятьсот людей сюда не пускать! Это же проклятая и Богом, Чертом и оставленная всеми святыми  земля. Все поля нашей Родины в костях, а все реки суть кровь людская! Это хоть и высокопарно, но верно! 

Эта твоя Родина только и умеет, что грабить, унижать, давить и калечить свой, да и чужие, народы! Я бы и сам давно сбежал, да только у меня ответственность: семья, дети…

Не могу я их подставлять. А ты беги, парень, беги! Здесь тебе точно жизни не будет, убьют тебя или живым оставят. Все одно здесь не жизнь, а там ты, я тебя уверяю, я не раз там бывал, проживешь достойную жизнь. Так, что давай, Гоша, дуй домой и собирай пожитки…

Григорий вернулся домой. Не включая свет, побросал в сумку самые необходимые вещи, извлек из тайника солидную пачку денег. Забросил сумку за плечо и вышел из квартиры. У порога он остановился и в последний раз осмотрел, точно искал защиты у вещей, свою квартиру. 

Но абсолютно равнодушно глядела подсвеченная уличными фонарями на Яблонского мебель. 

- Не все  ли равно, кто будет сидеть на мне,  худой или толстый, молодой или старый, мужчина или женщина. Думал стул, провожая хозяина. 

- Какая разница, какое лицо будет смотреть в меня симпатичное или уродливое. - решило зеркало.

Какая разница, какие ноги ходят по мне. Лучше если бы они вообще ходили.

Размышлял ковер, провожая Яблонского.

И только входная дверь ничего не подумала, а только болезненного заскрипела…

Вскоре Григорий вновь стоял на пороге рукавишниковского дома.

Не успел он нажать на кнопку электрического звонка, как дверь распахнулась, и сильная рука Юрия Михайловича втянула Григория в зеркальную прихожую:

- Тебя никто на улице не видел?

- Нет. 

- Ну и чудно. Вот держи. - Рукавишников протянул Григорию  небольшой конверт. – Это письмо для верных людей. 

А это номер 739931 ты должен выучить наизусть. Звони с двумя контрольными. То есть выжди, первый гудок и разъедини линию.

Потом позвони второй раз и вновь после первого гудка нажми на рычажок. И лишь в третий раз дождись ответа. Ну, а сейчас давай мухой на вокзал. Садись на первый поезд в северном направлении, но билет бери до конечной станции поезда. На третьей или четвертой станции выйди из поезда и сядь в состав, следующий в южном направлении. Держи.

Рукавишников сунул в руку Григорию несколько крупных банкнот.

- Да зачем у меня есть?

- Держи, держи, боец. Лишняя копейка никогда не помешает. Ну, прощай, боец. – Рукавишников крепко сжал руку Яблонскому и, немного подумав, крепко его обнял.

- Спасибо, Юрий Михайлович. – Дрогнувшим от волнения голосом, сказал Яблонской и добавил. - Скажите, а зачем вы мне помогаете, я ведь чужой вам человек?

- Зачем, зачем…. Ведь должны же мы в конце-концов помогать друг – другу? А иначе, зачем же тогда жить на этой Земле! Правильно я говорю?

Дверь Юрия Михайловича закрылась без скрипа. Яблонский шагнул в надвигающуюся холодную весеннюю ночь.

Картина сорок четвертая

Яблонский вышел из дома и остановился на перекрестке. На дворе уже стояла бодрая весенняя ночь.

Сегодня, как несколько месяцев тому назад, Григорию не нужно было думать, куда идти  направо, налево или прямо. Его сегодняшняя дорога вела только в одном направление – на вокзал. Он направился (хотя можно было пойти и пешком, но вдруг нарвешься на случайный милицейский патруль) на автобусную остановку. Придя к ней, Григорий не зашел под навес, а спрятался в придорожных кустах и когда к остановке подъехал нужный ему автобус Григорий, оставив свое убежище, вскочил на его подножку. Сунул руку в карман, но проездного билета в нем не обнаружил.

Нужно было или выходить и покупать в дежурном продовольственном магазине проездной билетик, либо ехать зайцем.  

«Впрочем, вряд – ли в такое время они станут проверять билеты»  - решил Григорий, усаживаясь в жесткое, располосованное ножом автобусное  кресло. Двери закрылись, автобус дернулся,  и натужно гудя, поехал по ночным улицам, точнее по одной центральной, что заканчивала свой бег на вокзальной площади. За окном проплывали освещенные фонарями силуэты домов, мелькали темные квадраты скверов, подсвеченный цветным прожектором сверкнул и пропал купол цирка,  проплыли величественные колоны драматического театра, ровной стрелой пролетел городской мост.

«Навсегда убегает от меня этот город. – Глядя за окно, думал Григорий. – Однако почему навсегда!?  Все уляжется. Все станет на свои места. Я перестану бегать как загнанный охотниками заяц и вернусь в этот город. Может быть, даже и на белом коне»

- Конечная. – Объявил водитель, нарушив думы Григория. – При выходе предъявляем билетики.

Григорий обождал, когда из салона вышел последний пассажир и, подойдя к водителю, виновато сказал:

- Простите, но к сожаленью у меня нет билета. Не успел купить.

Водитель тут же закрыл дверь, отъехал на специализированную стоянку и, заглушив автобус, объявил:

- Так значит ездим зайцем? Нормальный ход!

- Вовсе не нормальный. – Ответил Яблонский. – Нормальный это когда ездят по билету.

- Правильно. – Согласился водитель. – А почему же тогда нарушаем?

- Так получилось…

- Получилось, говоришь. Ну-ну. И часто так у тебя получается?

- В первый раз.

- Ишь ты первый! – Усмехнулся водитель. - В сто первый это я еще поверю, а в первый – никогда.

Ты знаешь, что из-за таких козлов как ты нам премии срезают? Говорят, много безбилетников возите, следить, мол, нужно. А как же тут уследишь, когда полный автобус людей!? В час пик только что на голове друг у друга не сидят. Уследишь тут, мать твою,  когда автобус весь раздолбанный, а деталей в гараже нет. А когда таким козлам как ты начинаешь это все объяснять, то они тебя по матушке посылают. Да пошел ты со своими билетам. Все вокруг, мол, колхозное! Все вокруг мое!

- Но я же вас никуда не посылал, - сказал на это Яблонский, - я  напротив внимательно вас слушаю.

- Слушает он. – Покачал головой шофер. – Такие как ты слушают да конфеты кушают, а у меня зарплата хер да не хера, не то, что на конфеты, на кусок хлеба детям  и то не хватает.

- Я понимаю. – Понимающе подмигнул Яблонский, водителю. – Я все понимаю. Держите.

- Что это. – Глядя на протянутую ему пятирублевку, спросил водитель. – Это чего такое?

- Детям. - Объяснил Яблонский, и добавил. – На конфеты.

- Ты, что же, падла, ты совесть мою рабочую за вонючую «пятерку» купить хочешь?!

Водительское лицо, налилось (подобно бычьему - явно не от театрализованного возмущения) кровью. Он сжал свои натруженные кулаки.

- Да вы что… успокойтесь. – Попытался урезонить водителя безбилетник. – Не собираюсь я ничего у вас покупать. Я штраф хочу заплатить. Сколько я вам должен? Столько и возьмите!

- Лично мне, - все больше распаляясь, ответил шофер, - ты ничего не должен. Ты государству, которое вас таких вот байстрюков: учит, кормит, обувает и в люди выводит – должен! 

- Хорошо, пусть будет государству. – Примирительно улыбнулся Яблонский. – Сколько я должен государству?

- Три рубля. 

- Прекрасно. Держите. - Григорий протянул водителю трех рублевую купюру.  – Возьмите и откройте, пожалуйста, дверь.

Водитель, забрав деньги, грозно изрек:

- Ишь разбежался. Дверь ему открой. Вначале составим протокол: имя, отчество, место работы люди, фотографию сделаем…

Народ должен знать своих «зайцев» в лицо.

- Какой же я «заяц». – Виновато развел руками Григорий. – Я просто не успел купить билет. Ведь на дворе уже почти ночь. Я ведь отдал вам штраф, поэтому откройте мне дверь. Я опаздываю на поезд.

- А я тебе говорю, что нужно составить протокол, чтобы все по закону.  Ты законы уважаешь или как?

- Конечно, уважаю. Я нарушил правила проезда в автобусе и заплатил за это положенный по закону штраф. Я согласен заплатить даже двойную цену. Держите и выпустите меня из автобуса. - Григорий протянул водителю пятирублевую купюру.  – Я на поезд опаздываю.

- Ты, что! – Возмутился шофер. – Взятку!? Должностному лицу!? Это же статья 291 часть третья примечание к статье 285 УК 

Блеснул, знанием уголовного кодекса, шофер. По всей видимости, это был или лишенный места адвокат или ставший на путь исправления уголовник.

- Любезный, вы что-то путаете в запале, я предлагаю вам не взятку, а плату за проезд. Я нарушил правила. Нарушил и готов и уже заплатил за это три рубля.  – Попытался еще раз объяснить шоферу ситуацию Яблонский. – Я на поезд опаздываю. Понимаете, меня мама ждет.

- Какой я тебе любезный! Вишь, любезного нашел. – Попер, что называется, буром водитель. – Я тебе сейчас такого любезного покажу, век помнить будешь…

Волосатики, мать вашу!  Шляетесь по ночам. Только и умеете, что водку жрать, да девок топтать! Но ничего Советская власть с Гитлером справилась, а с тобой я и сам слажу! 

Шофер потянулся к рации, что висела у него возле водительского сиденья.

– Мать  его ждет! Она тебя пять лет будет ждать и то при хорошем прокуроре….

 Пятый. Пятый. Сто двадцать  второй на связи. Пятый ответьте.

Яблонский понял, что если сейчас в дело ввяжется милиция, то к своим статьям:  воровство и непреднамеренное убийство- он отхватит еще и не неизвестную  ему доселе статью 251 ч.3. Время уговоров явно прошло. Пришло время действовать и действовать напористо, решительно и бесцеремонно.

Григорий чуть развернул плечо и нанес водителю в височную область, свой коронный, за который он свое время отхватил первый разряд по боксу, удар. Вначале из водительских рук выпал мерзко трещавший микрофон. Вслед за ней медленно (точно в замедленной съемке) сполз на свое рабочее место и водитель автобуса. Со стороны можно было подумать, что он задремал, дожидаясь своего сменщика.

- Пятый на связи. Сто двадцать второй ответьте пятому. – Захрипел микрофон. – Сто двадцать второй, в чем дело. Пятый, слушает…

Яблонский не стал посвящать пятого в детали произошедшего со сто двадцать вторым, а сам сто двадцать второй бездыханно сидел на водительском сиденье.

И судя по бледности его лица,  сделать это он сможет еще очень и очень  не скоро. Если вообще сможет. Мощный удар, как называют его боксеры  «свинг», что нанес водителю «заяц» мог и вовсе лишить водителя жизни. Прежде, чем выйти из автобуса Григорий осмотрел  привокзальную площадь. Она была пустынна. Ни души только в билетном, освещенным ярким светом, зале увидел «заяц» несколько фланирующих по нему субъектов. И хоть ему было не до аллюзий, но они показались ему плавающими в аквариуме рыбами. 

Яблонский развел руками входную дверь. Она с трудом, но все-таки, открылась, вышел из салона, спокойно насвистывая веселый мотивчик, пересек площадь и остановился на стоянке такси. Немного подумав, он двинул к темному скверику, где обычно дежурили, поджидающие клиентов, частники. Григорий аккуратно постучал костяшками пальцев по боковому стеклу «горбатого запорожца» Водитель оперативно открыл окно.

- Свободен, шеф? – Не развязным, не заискивающим, а нейтральным тоном поинтересовался «безбилетник»

- А куда едем?

- В Волобуевск…

Так называлась ближайшая от города железнодорожная станция.

- Да ты что. – Отмахнулся частник. – Это черт знает сколько пилить! И где я там назад клиента в такую познатень не найду!?

Не, братишка, не пойдет. Не поеду я…

Водитель стал закручивать окно. 

- Да, погоди, шеф! – Остановил его Яблонский. – Плачу двойной тариф.

- И за двойной не повезу. - Отказался водитель. - И не проси!

- А за четвертной, - Григорий достал бумажник. – Повезешь?

- За четвертной?

Водитель потер пальцами мило хрустящую купюру. Вернул ее  Яблонскому, задумался (явно что-то высчитывая в своем частническом мозгу) и изрек:

- За четвертной, пожалуй, соглашусь. Только деньги вперед.

- Да уж разумеется. – Яблонский дружески улыбнулся, влез в салон и протянул водителю четвертной билет.  - Держи, шеф.

- Да, я не шеф. Я Гена. – Представился водитель.

- А я, стало быть, Константин. Будем знакомы. - «Заяц» протянул частнику свою крепкую ладонь.

- Ну, с Богом что - ли, Константин. – Включая зажигание, толи констатировал, а толи, поинтересовался водитель Гена.

- С ним, родным. – Усмехнулся Яблонский. – Не с чертом же.

- Вот этого товарища не нужно поминать. – Недовольно поджав губы, сказал Гена. – Дорога, знаешь - ли, ночная, длинная…  Всякое может случиться. 

- Со мной не случится. – Заверил его Яблонский.

- Это чего так? - Поинтересовался Гена.

- Да, я недавно в аварии был. Чуть выжил,  а дважды, Гена, не тонут. 

Сказал и пожалел Яблонский. А вдруг станут искать. Найдут этого частника Гену, а он скажет ментам, что вез недавно побывавшего в аварии молодого человека. Менты в картотеку и тут же вычислят, кто есть сей молодой человек. 

 - Чего-то невидно по тебе, что ты в аварии побывал. – Усмехнулся водитель. – Выглядишь, прямо как кино герой! 

Яблонский с радостью ухватил брошенный ему спасательный круг.

- Да, шучу я! Шучу! Поезжай, Гена, а то ведь, действительно поздно и дорога неблизкая.

«Горбатый» тронулся. Медленно проехал мимо «дремавшего» в кабине водителя. Покинув площадь «Запорожец» выехал на освещенную - лесом фонарей – городскую улицу. Однако, миновав два квартала фонарный лес значительно поредел и вскоре сошел на нет. Теперь только дальний свет фонарей «горбатого» освещал узкую плохо заасфальтированную дорогу, да темные силуэты высоких елей, что вместо электрических фонарей, стояли вдоль ночной дороги.

Картина сорок пятая.

  Есть на свете такие города, в которые лучше всего приезжать днем, есть такие в коих предпочтительный бывать ночью, но есть категория населенных пунктов, что не следует посещать ни днем, ни ночью. В них вообще не нужно приезжать. Волобуевск, да простят автору его читатели, относится к географическим точкам, которых посещать не желательно ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом, ни в остальные времена года. Руководству города следовало бы ходатайствовать перед высшим управленческим аппаратом страны  о переименовании  Волобуевска в город  Ус, что соответствовало бы действительности, ибо был он  уныл и скучен. Новое название  вполне могло бы повысить интерес туристического бизнеса к городу со столь экзотическим названием, что в свою очередь подвигло бы отцов г. Уса к существенному изменению городского ландшафта.

Как-то - ремонту заколоченных, либо превращенных в мукомольни  исторических зданий. Возведению, вместо покосившихся серых изб,  комфортабельных гостиниц и небоскребов. Заключению  топких берегов речки Волобувки, в гранитную набережную. К выведению с ее улиц бродячих собак и открытию зоопарка. 

Однако, к счастью спящий в «горбатом запорожце» Яблонский не видел волобуевских прелестей, проснулся он только на городском вокзале, глядя на который уже можно было составить о городе представление, как о сущей дыре.

- Приехали, Костя. – Толкнул Яблонского частник Гена. – Выходи.

Яблонский открыл глаза и не сразу понял, потому как в своих дремах, сидел он с восхитительной женщиной  на террасе небольшого кафе с видом на лазурный океан, где он находится.

- Где я? – Поинтересовался Григорий.

- На Волобуевском вокзале.

- И где он? - Крутя головой, спросил Яблонский.

- Да, вот же прямо перед тобой.

Яблонский посмотрел в направление указательного пальца частника Гены.

И увидел невыразительный, похожий на тюремный барак, сарай. Над входной дверью сараюшки ночной ветер качал небольшую то вспыхивающую, то гаснущую электрическую лампочку. Над входом в это строение не хватало только плаката «Arbeit Macht Frei», или «Lasciate ogni speranza voi ch'entrate»

- Это вокзал? – Выдохнул Григорий.

- Он самый.

- А почему на его дверях амбарный замок.

- Да потому что он открывается только утром.

- А что разве ночью здесь не ходят поезда?

- Ходят - только не останавливаются.

- Они что чего-то  боятся?

- Конечно! Ведь это еще тот городок! Тут недавно одного кровопийцу поймали. Он, представляешь, из детей кровь высасывал, вроде, как  для омоложения.  Короче, давай выходи, Костя, а я поехал…  мне утром на смену выходить.

- А меня значит, того…  с кровопийцей один на один оставишь?  – Наигранно испугался Григорий.

- Так я же сказал, что поймали его. Да и до утра совсем ничего осталось. Тут будка обходчика есть. Можешь у него посидеть.

- Так к нему с пустыми руками не пойдешь!?

- Это точно. У меня, кстати, бутылка водки завалялась.

- И сколько ты за нее хочешь?

- За червонец отдам. Хотя она в такое время суток  все пятнадцать стоит.

- Держи. - Яблонский протянул десятку.

- Бутылку возьми в бардачке.

Григорий вытащил из бардачка бутылку. Сунул ее в боковой карман и вышел из машины.

- Ну, прощай, Гена.

- И ты, Костя, не хворай.

«Горбатый» запорожец, урча мотором и стреляя выхлопной трубой, отправился в обратный путь, в котором уже не было места для Григория Яблонского. «Беглец» печальным взглядом проводил машину, и когда она скрылась за поворотом, и окончательно пропал звук ее старенького мотора, он застегнул куртку, поднял воротник и отправился искать сторожку объездчика. Вначале по деревянному настилу он прошел вдоль серого барака, на котором и впрямь висела табличка «Ст. Волобуевск». Григорий, все еще не веря, что это вокзал заглянул в небольшое окошко. Внутри барака он разглядел подсвеченное красной лампочкой небольшое окошко с надписью «Касса»  Значит все-таки вокзал.

«Случайный визитер г. Волобуевска» обогнул здание вокзала и вышел на железнодорожные пути. Здесь царил космический мрак и полярный холод. И только где–то далеко – далеко, почти на горизонте, мигая, точно далекая звезда, горел свет.

- Ну, что ж пойдем к свету. – Сказал Григорий и зашагал по мерзлым шпалам. В спину, подгоняя беглеца, дул сильный холодный ветер. Огонь только казался далеким, а на самом деле идти до него оказалось менее получаса. Приблизившись к небольшой будке, Яблонский осторожно заглянул в маленькое закопченное оконце.  За крохотным, с остатками скромного ужина, столом дремал  пожилой человек в  шинели работника железнодорожного ведомства. Голова его низко склонилась и фуражка с железнодорожной эмблемой чуть держалась на  его седой кудлатой голове.  Григорий аккуратно, чтобы не дай Бог не испугать будочника, постучал в дверь. 

Человек встрепенулся. Поправил фуражку. Встал и, выглянув в окно, поинтересовался сонным голосом:

- Кто там?