Год, век, вечность

    
     1
    
     Он часто заходит в этот магазин старых пластинок на многолюдной улице большого города. Ему нравится перебирать пожелтевшие, истрепанные конверты, вглядываться в фотографии знакомых певцов на обложках. В этом есть что-то от случайной уличной встречи с давно позабытым школьным товарищем. Огорошенный, вы мучительно силитесь вспомнить, кто бы это мог быть? Вы до предела напрягаете свою память, вслушиваетесь в прокуренный, глуховатый говор собеседника и вспоминаете "Ба, да это Юрасик из 10-б, рубаха-парень, сорвиголова, вожделенная мечта старшеклассниц. Придя в себя от этого открытия и оправившись от конфуза, до вас вдруг доходит … " Эх, брат, эко потрепало нас безжалостное время"...
     Больше всего его знакомых находится в секции Rock, с нее он обычно и начинает, но сегодня решил полистать раздел "French music".
     Пластинка Эдит Пиаф такая старая, что на ней даже истерлась дата выпуска. Шарль Азнавур - диск, датированный 1963 годом.
     Мирей Матье, Далида - "пласты" выпуска начала семидесятых. Он уже отходил от стенда, как взгляд его привлекла пластинка "Джо Дасен" Запись 19…, последующие цифры были замазаны черным фломастером. Фотография тоже выгорела, но на ней все еще была видна застенчивая белозубая улыбка и вьющаяся мелким бесом копна волос. Когда-то он видел такую же пластинку, держал её в руках, завидуя кучерявой бестии, глядевшей на него с глянцевой поверхности конверта. Но было это далеко и от этого магазина, и улицы, и города, и страны, совсем в другой, потерянной навсегда жизни. Но ведь что-то же осталось в памяти. Но что? Почти ничего. "Хрущовка" на окраине. Запах кислой капусты, горелого лука...
     Он, не раздумывая, отдал названную продавцом сумму и, не задерживаясь более на этой "ярмарке вчерашнего дня", отправился домой...
     Дома он сварил кофе. Добавил в чашку немного коньяку...
     Алмазная игла легла на шершавую черную поверхность. Плавающим гитарным звуком наполнилась квартирная тишина.
    
     Tu sais, - сказал певец.
    
     2
    
     - Ты знаешь, - больше всего я люблю розы, мороженое и Джо Дассена, - сказала она ему в первый день знакомства. Они познакомились на институтской вечеринке, и он вызвался проводить её до дома. Они шли по шумному проспекту. Он - не лишенный привлекательности молодой человек, одетый в лишенную модельером самобытности куртку. Она - стройная эффектная блондинка, укрытая в черный кожаный плащ, отражавший блики уличных фонарей.
     - Мороженое я тоже люблю, правда, сливочное и к розам вроде бы не имею заметного негатива. Но я не понимаю, как можно любить Джо Дассена! - возразил он. - Другое дело Заппу, Дилана или на худой конец Лео Самерс, но Дассена! Все эти "Елисейские поля", " Индейские лета". "Си тю не экзистэ па" Это же дикий эстрадикус советикус. Да и внешне он напоминает скорей нашкодившего бесенёнка, чем певца.
     - Неправда, - решительно возразила она. - Он милашка! Он шармер! Не чета некоторым, - и она с усмешкой скользнула взглядом по его унылым мокрым башмакам. - А какой голос! Мягкий, обволакивающий, гладящий и чуть шероховатый, как велюр. А какой у него французский язык! Боже, какой язык!
     Французский язык! Лицо его сморщилось на манер печеного яблока. Разве это язык? Другое дело английский - герб, фейс, флет, фак. О! Пардон я кажется, увлекся.
     - Ничего, - успокоила она. Ты так говоришь, потому что не знаешь французского.
     - Кто? Я не знаю! - воскликнул он. - А что его знать: седуксен, пермедол, закидон и шерше ля фам. Вот и весь французский!
     - Да, это вполне богатый задел для предметного разговора о тонкостях французской речи, - ответила она с саркастической улыбкой. Она имела право на сарказм, французский для неё был как родной. Учила его в спецшколе, и сейчас в институте иностранных языков...
     Осенний вечер переходил в ночь. Свет автомобильных фар скользил по мокрому дорожному полотну, отчего дорога походила на огненную реку...
     - А вот и мой дом, - сказала она, указывая на серую в подтеках девятиэтажку.
     - Пока, - бросила она на прощанье. И звук её шагов стих в подъездных сумерках.
     - А она очень даже ничего, - подумал он, поворачивая к остановке. - Только с таким куртецом… И он с ожесточением стряхнул с рукава мокрый желтый лист. - Шансы мои сведены практически к нулю! Розы и мороженое за неимением франков, долларов и банальных рублей отпадают автоматически. Стать Дассеном...
     И он перерыл музыкальные и кино журналы.
    
     Дассен, писали там, родился в известной артистической семье. Рос в богемном окружении. В доме всякий вечер - джаз и артистическая тусовня. Окончил университет в Мичигане. Изучал иностранные языки. Санскрит и, кажется, русский. Писал для "Плейбоя". Снимался в кино, но бросил и неожиданно запел мягким, сочным речитативом, который сводит с ума детоспособного возраста женщин и чиновниц от советской культуры. "И здесь вы, "пролетарий над Парижем" - усмехнулся он, закрывая последнюю страницу. Что вы - лицо с отсутствующим прошлым и сомнительным будущим - можете противопоставить такому сопернику? - мучил он себя вопросами. Писать для "Плейбоя", когда даже за его хранение можно получить приличный срок!? Изучать санскрит? Но где достать учебник, если даже букварь продают по справке ГОРОНО.
     В итоге, содрав с дрянной магнитофонной записи гармонию и слова нескольких Дассеновских песен, он спел их на вечеринкe, которую в небольшой компании отмечали у нее дома.
     Et si tu n'existais pas - перебирал он гитарные струны.
     - J'essaierais d'inventer l'amour
     Грустная улыбка лежала на ее губах.
     - Naоtre les couleurs du jour Et qui n'en revient pas. - отчаянно грассируя, закончил он.
     Пластиночный портрет, глядевший на него из-под стекла книжной полки, скривился в иронической улыбочке.
     Гости хлопали и уверяли, что он поет лучше оригинала.
     Неплохо, - сказала она. И что интересно, в твоем произношении есть нечто бельгийское.
    
     Это была его маленькая победа над большим французским сердцеедом. Нужно было не мешкая развивать и углублять прорыв. Он взял в руки краски и кисти.
     - Тебе на память, - сказал он, разворачивая выполненный им портрет Дассена.
     - В твоей манере быстрых и сочных мазков есть что- то от импрессионистов. Что-то светло-печальное - рассматривая портрет, сказала она. - Но я не пойму, почему у Дассена черты твоего лица?
     - Ты права - это не совсем портрет французского шансонье. Это... - Он перешел на французский. - C'est ma fantaisie.
     Прощаясь, она впервые за время их знакомства поцеловала его.
     И это поцелуй мог означать только одно. Он выхватил стратегическую инициативу у кучерявой французской бестии.
     Но тут же последовало два крупных поражения.
     В купленной им для неё новенькой запечатанной пластинке Джо Дассена оказалась запись речи Л.И. Брежнева, произнесенной им перед рабочими завода им Лихачева. С трудом и с жуткой переплатой добытые у кассы театра два билета на концерт Д. Дассена в Москве дома оказались клочками меловой бумаги.
     Сломленный, раздавленный неудачами он решил порвать эту ни к чему не ведущую связь. Стороной обходил её дом, перестал звонить...
     С последней их встречи прошло уже порядочно времени, он уже стал забывать об этом глупом увлечении и бессмысленной борьбе с кудрявым шансонье, но как- то летним утром в одной из новостей, передаваемых "Свободой", он узнал о смерти Джо Дассена. Тогда он решил позвонить ей, но телефон, издавая протяжные гудки, молчал. Он ходил под её окнами, но окнами смотрели на него немыми зашторенными стеклами.
     А назавтра он узнал, что и её больше нет. Она умерла. Как? Никто толком не знал. По городу курсировали небылицы одна затейливей другой. Его даже вызывал следователь...
     - Колись, парень. Иначе у тебя могут быть неприятности, - увещал его колючеглазый опер.
     - Они у меня уже есть, - грустно отвечал он.
     - Но они могут перерасти в О-о- очень серьезные. А ты еще так молод. Так молод! - Следователь с опечаленной завистью качал плешивой головой.
     - Лучше бы проиграл я, - ответил он тихо.
     - Что ты сказал... - Но опера перебил вошедший в кабинет дежурный по РОВД и положил на стол сыщика ученический листок.
     Следователь провел по нему взглядом. Повертел в руках. Проверил на свету. Потер пальцами и, подшив к следственным бумагам хранившимся в пухлой папке, запер в огромный в полстены сейф.
     - Ништяк, студент, пока свободен. Опер хитро улыбнулся и указал на дверь.
     Позже он узнал, что было на том ученическом листке, даровавшем ему свободу.
     "On ira oщ tu voudras, quand tu voudras
     Et on s'aimera encore lorsque l'amour sera mort "
    
     Вот так, строчкой из знаменитого Дассеновского шлягера, все стало на свои места. И стрекотом пишущей машинки судебного секретаря была поставлена последняя точка в уголовном деле по факту самоубийства...
    
     3
    
     День похорон выдался жарким и безоблачным. Выгоревшее от жары солнце с трудом пробивалось сквозь насыщенную зелень росших на кладбище деревьев. Было тихо. Изредка ветер доносил шум трактора и голоса людей с ближнего от кладбищенского двора поля. Кипели уборочные работы. Но ничто не нарушало торжественного спокойствия смерти - ни тракторное тарахтение, ни птичий щебет, ни сочувственный шелест листвы.
     Он ушел со двора, как только услышал, напоминающие бетховенские аккорды, глухие звуки падающих на гробовые доски комьев сухой земли. Пыльной дорогой шедшей меж выгоревших листов кукурузы он пошел к трамвайной остановке. О чем думал в те тягостные минуты: о жизни, смерти - сегодня он уже этого не помнит, но помнит, как сидя у трамвайного окна, он увидел на горизонте, вылинявшего летнего неба, плывущие на встречу, друг другу два темных облака. "Может быть, одно из них - это она" - подумал он. Ночью над городом разразилась гроза…
     "De ce que je t'ai dit ce matin-lа
     Il y a un an, y a un siecle, y a eternite" Песня закончилась. Иголка забежала за границу звуковой дорожки. Пластинка отчаянно зашипела.
     "Ты помнишь, когда это было? Всего лишь год назад, век, вечность…" - спросил он певца, с грустной улыбкой глядевшего на него с пластиночного конверта, и выключил проигрыватель.