Прыжок

    
     Озеро Камышовое было и не озером вовсе, а заброшенным разработчиками и захваченным грунтовыми водами карьером, расположенном примерно в 30 км от города. Путь не близкий. Но именно удаленностью, заброшенностью и своей таинственностью оно и привлекало меня. Местный народ называл Камышовое - Святым озером, уверяя, что когда-то на этом месте стояла ушедшая затем под воду церковь Всех святых.
     И правда, в солнечную тихую погоду на дне озера можно было и впрямь различить нечто, напоминающее торчащий со дна крест.
     Мама с бабушкой были категорически против моих рыбацких увлечений. Женское сопротивление я ломал пугающим заявлением "Не отпустите - сбегу". Бабушка смягчалась и, запихав мне в рюкзак увесистый "тормозок", самолично сдавала меня водителю рейсового автобуса.
     Минут 30 покемарив на заднем, обогревающемся мотором сидении я выходил на остановке деревня Добрыничи. Рейсовый ЛАЗ, клубя солярой, шел дальше в направлении города Мстиславичи, а я, взвалив на плечи вместительный рюкзак, устремлялся по влажной утреней дороге в направлении озера "Святое - Камышовое".
     Восхитительная надо вам сказать была дорога. Бугристая, широкая. В жаркие дни она золотистым шлейфом пыли клубилась за моей спиной. В дождливые - густой, желтоватой грязью чавкала под сапогами. Шла она мимо заброшенного сельского кладбища, на котором, говорят, покоился какой-то былинный герой. Рядом с неглубоким поросшим орешником оврагом.
     Глюк-глюк. Глюк-глюк. - глючил с сумеречного овражного дна бивший, как утверждали, живой водой родник. Затем дорога долго тянулась по ржаному полю.
     - Тс-сс. Тс-сс.- Металлическим piccolo шелестели колосья.
     - Тсы-сы - Тсы-сы-сы. - Как будто кто-то щеточками выбивал по хету ритм медленной боссановы. И, наконец, пробежав сквозной, светлой, звонкой березовой рощей она обрывалась на песчаном, поросшем камышом и ряской озерном берегу…
     Клев на озере "Святое - Камышовое" был отменный!
     Караси, правда, были неказистые, величиной всего с небольшую девичью ладошку, но зажаренные в десятипроцентной сметане они превращались в восхитительное блюдо. Если же удавалось поймать еще и парочку ершей и троечку "матросиков", то получалась превосходная уха. Я называл её "монастырской". Хотя вряд ли в настоящее монастырской ухе вы найдете хоть грамм жира. В мою же кроме перца, зелени и специй летела еще пол-литровая банка сметаны, а также ложечка костромского сливочного масла.
     Набив карасями вместительный садок, я возвращался домой, но теперь уже другой дорогой, шедшей сквозь пахучий, сумрачный сосновый бор. В этом бору, как уверяла молва, жил косматый, угрюмый дедок-лесовик. Дедка я, однако, никогда не встречал, а подосиновиков, боровиков, маслят и рыжиков (в зависимости от сезона) находил во множестве.
     За бором дорога бежала вдоль села Никитовичи, в котором по одним слухам жили былинные Ильи Муромцы. По другим - в нем, наоборот, обитали мрачные вандурлаки. На всякий случай я обходил Никитовичи стороной, рассуждая примерно так. Если там живут Ильи Муромцы, то как же я мог обижать их взгляд своим неспортивным и неуклюжим видом зажравшегося барчука? Ну, а обитай в Никитовичах вампиры, то у меня, не знавшего ни каратэ, ни самбо, не будет даже и тысячного шанса отбиться от них.

     С этой строки, читатель, я уведу тебя чуточку в сторону от сюжетной линии рассказа и поведаю тебе кое-что из моей интимной жизни.
     Дело в том, что родился и вырос я в семье, где основополагающими критериями были:
     а) Мужчина должен плотно кушать!
     в) Калорийное питание - залог здоровья!
     с) Хороший стол - показатель благосостояния семьи!
     А спортивные люди считались чуточку не того. Ну, вы понимаете, на что я намекаю?
     - Но вы же могли и возроптать, - предположите вы. - И, занявшись спортом, выполнить норму ГТО. Овладеть прелестями самбо. Познать хитросплетения каратэ.
     Мог! Но дело в том, что я любил своих родителей. Поэтому на завтрак я съедал вместительную кастрюльку манной каши с добрым ковалком сливочного масла.
     - Леокадий (происхождением я из западных славян), внучек, тебе, сколько яичек, - заглядывая мне в глаза, интересовалась бабушка. - Одно?
     - Три, - уверенно отвечал я. И бабушка начинала быстро чистить скорлупу.
     На обед я уминал хорошую миску борща, тарелку пшенной каши с тройкой парных котлет и запивал все это дело компотом из сухофруктов со сдобной булочкой.
     - Ледик, тебе пюре с маслом? - допытывалась за ужином мама.
     - И со сметаной, - решительно заявлял я.
     Завтрак, обед и всякие иные "перекусочки", "подзакусочки" предвосхищала ложка рыбьего жира, заедаемая круто посоленной горбушкой ржаного хлеба.
     До пяти лет я вообще не мог ходить, а только перекатывался по полу.
     Детсадовская нянечка, сокрушенно качая головой, говорила мне вслед:
     - Не дай Бог случится голод. Не дай Боже.
     - Тили-тили бочка, женили сыночка, - дразнили меня одноклассники. Кроме того, моя чрезмерная упитанность и хомячковая щекастость оставляла мне в школьных любительских спектаклях роли только отрицательных персонажей: Мальчиша-Плохиша, глупого жирного пИнгвина и дяди Сэма (в литмонтажах, посвященных октябрьским событиям)…
     Хуже всего моя пухлость и рыхлость действовали на учителя физкультуры.
     - Якылы-мыны! - Заглядывая в секундомер на моем финише, возмущался он.
     - Елы-палы! - ругался физкультурник, когда я сбивал планку на высоте 80 сантиметров.
     - Япона мать! Ну ты ваще! - Негодовал, глядя на мои попытки взять "козла".
     Дальше - хуже. В прыжках в длину я с трудом преодолевал, да и то с попутным ветром, чуть больше метра. По канату не полз, а извивался, как дождевой червь на крючке. На турнике и кольцах подтягивался из вон рук плохо. Если случались межклассовые соревнования, классный руководитель рекомендовал мне взять медсправку. Короче, я злостно нарушал висевший в спортзале лозунг "Со спортом дружить - верно Родине служить!"
     В пионерском лагере к физкультурнику добавлялся еще и плаврук.
     - Я тебе дам пять рублей, только ты больше в воду не заходи. - предложил он взятку после моего участия в отрядном заплыве.
     Взяткой я не воспользовался, ибо пробыл в пионерлагере всего одну неделю.
     - Спать положили, а булку с маслом не дали, - пожаловался я бабушке на лагерные будни. В тот же день я был оттуда вывезен дядей Казиком на трофейном "Опель-генерале".
    
     А с этой строки, читатель, мы вновь вернемся к селу Никитовичи и его обитателям. Итак, село Никитовичи я упорно обходил стороной - сознаюсь, что-то пугало в меня в нем, а все эти отговорки насчет моего неспортивного вида были всего лишь самообманом. Но надувать и облапошивать позволительно только вашего соперника по карточной игре "веришь-не веришь". Объегорить же судьбу, у которой все тузы, увы, невозможно. Она, неумолимая, ухватит вас за шиворот и заволочет, упирайся и кричи, туда, куда ей тебя затащить. И она будьте, уверены, заволокла меня в село Никитовичи…
     В тот памятный день стояла жуткая жара. Карась, пескарь и окунь на озере "Камышовое-Святое" клевать отказывался категорически. Ближе к полудню я сложил плачевную кучку пойманных еще на утреннем клёве карасей и отправился домой. В сосновом бору меня тоже ждала неудача: горстка желтеньких высушенных солнцем лисичек. На подходе к селу Никитовичи мной овладела невероятная жажда. Как ни сопротивлялись моя воля и рассудок, ноги и пересохшее горло тащили меня в село Никитовичи…
     Село как село. Хаты, плетни, крытые толью крыши. Не успел я как следует оглядеться, как:
     - Ну, чи богато, хлопче, рыбы наудив? - окликнул меня чей- то голос.
     Я присмотрелся и увидел сидевшего под густой тенью старого дуба благообразного, как будто сошедшего с картин русских передвижников, старика: борода, тихий взгляд. В больших натруженных руках - отшлифованный временем посох.
     "Каковы остальные жители села, если у них такие колоритные старики?" - подумал я, очарованный живописным видом заговорившего со мной дедушки.
     Однако кроме старца никакие другие жители деревни, как ни крутил я головой, на глаза мне не попадались. Мало того - в деревне и окрестностях не было слышно ни скрипа телег, ни шума тракторов, ни стрекота косилок, присущих этой горячей колхозной поре. Как ни прислушивался я, но так и не услышал ни куриного кудахтанья, ни гусиного гоготания, ни собачьего лая - этих спутников деревенской жизни. Предвечная тишина стояла в селе Никитовичи. А обитатели его, казалось, еще лепились в умелых пальцах создателя.
     - Добрый день, отец! Благодарствую, улов неплохой. И грибков, слава Богу, нарезал в вашем бору, - прибегая к вежливому сельскому стилю (подцепленному мной у писателей-деревенщиков) ответил я старику. - Не подскажете ли, отец, где бы мне водицы испить?
     - Дык вон и пей, - и старик указал на запущенный, обсыпанный с покосившимся "журавлем" колодец.
     - Благодарствую, - поклонился я старику. Слегка утолив жажду мутной и затхлой водой, я поблагодарил старика и, забросив за плечи рюкзак, стал, как говорили в той местности, поворачивать оглобли к автобусной остановке.
     - Да ты ходь сюды, малец. Покалякаем, - оборвал мою вежливость старик и, похлопав ладонью по завалинке, остервенело чесанул себя в районе интимного места.
     Вообще чесался, скребся и почесывался старик поминутно. То ли от волнения, (знаете, как почесываются скряб-сряб, ширк-ширк, истинные любители театра в ожидании занавеса) то ли от чесотки, то ли "бес в ребро" от лобковых вшей.
     "Мандовошечный дедок" - родилось у меня неэтичное определение моего визави.
     - А ну, покажь? - И старик запустил свободную от почесывания пятерню в мой садок.
     - Ну, чи то рыба! Чи то улов!- неодобрительно восклицал он, перебирая моих жидких карасей.
     - Как говориться, чем богаты, - ответил я, закрывая рюкзак.
     - Дэк только шо. - Махнул рукой старик. - Тяперичи, хлопче, ни рыбы, ни житя. Во раней было жите! Так то было жите.
     Из ностальгических пассажей дедка следовало, что и трава была выше, и солнце ярче, и жили куда веселей нынешнего.
     - А тяперача што и погулять як люди ня могуць. Во глянь, - старик указал на соседский дом. - Свадьбу справляюць, а тихо, як на похаване.
     - Да, да, да… поддакивал я, глядя на хату с не по-летнему глухо закрытыми окнами.
     - Так може повеселимся, хлопче? - предложил дедок и, не дождавшись моего согласия, швырнул в соседское окно увесистый булыжник.
     Через мгновение послышался напоминающий грозовой раскат треск, и оконные осколки, увлекая за собой дремавшее солнце, со зловещим звоном ссыпались на чахлую растительность палисадника. Из образовавшегося от булыжника проема на двор дыхнуло паленой курицей, остро шибануло запахом уксуса и стрельнуло жженым порохом. Послышался не то истерический женский крик, не то лошадиное ржание. Хрипло залаяли цепные псы, с ветвей старого дуба, хлопоча крыльями и оглушительно каркая, снялась неисчислимая воронья стая.
     - Ратуйте! - белугой выл со своего двора благообразный старик. Очи его блистали яростным огнем. В руках он держал, Боже праведный, невероятных размеров секиру.
     Тем временем из калитки дома на улицу выскочила тощая, длинная, как шест для прыжков, баба со злой помадой на тонких, хищных губах. За ней с пророческим криком "Убью проблядь!" вылетел бледнолицый, худой, в наглухо застегнутом черном сюртуке человек - вылитый граф Дракула! И, наконец, сметя крепкие кленовые ворота, улицу затопила черно-серая людская масса непонятной гулянки. Только что стоявшая тишина сменилась не поддающимся описанию шумом. В воздухе что-то свистело и щелкало, как будто задремавший погонщик пытался собрать разбредшееся стадо. Из-под пересохшей от зноя земли неслось хрюканье и визг давно не кормленных свиней. С ветвей старого дуба кто-то стенал и выл, как пес по покойнику. В темном, развалившемся гумне, стоявшем на дворе странного дома, кто-то оглушительным меццо-форте вне тональной мелодии раздувал меха гигантского баяна. Страшно представить какими размерами и силой и воображением обладал исполнитель...
     И посреди этого дьявольского бедлама, разбуженного рукой "мандовошечного дедка", стоял я: неуклюжий, толстый, с рюкзаком, удочками, кучкой жалких карасей, горсткой желтеньких лисичек, любивший задушевные деревенские рассказы В. Шукшина, беззащитный, маленький, отданный немилосердной судьбой в лапы чертовской вакханалии шестнадцатилетний человечек. Этакий миролюбивый, неспортивный хоббит в стране Мрака и всемогущих призраков.
     Минуту, да какую минуту - секунду, терцию, наносекунду (10^-9 сек). простоял я в растерянности и нерешительности.
     Затем резко, как лопнувшая часовая пружина, развернулся на 180 градусов и побежал. Побежал!? Рванул, как ужаленный слепнем племенной арабский скакун. Пыль, грязь и коровьи лепешки летели из-под моих ног. Преследователи, тем не менее, фигурально говоря, наступали мне на пятки. Освободившись от удочек, я слегка увеличил скорость, и от толпы отстала простоволосая костлявая баба. Я вымахнул из рюкзака, и от гурьбы отпали преследователи молодого и среднего возраста. Когда ж я вылетел из болотных резиновых сапог, то из преследователей остались только упомянутый граф Дракула и огромный, с бледно-зеленым лицом, двухметровый верзила - решительно пещерный орк из Толкиновского " Lord of the Rings".
     - Федор, забирай вправо, - густым, хриплым голосом, любимого папиного певца Луи Амстронга советовал орк Дракуле.
     - Гони его к Басе, - наставлял орка граф (позднее я выяснил, что так называлась река).
     Они явно были битыми стратегами, отрезая мне дорогу к спасительному лесу, маячившему на близком горизонте. Как попавший в облаву заяц, несся я к своей погибели - к речке Басе, голубоватой лентой вьющейся по зеленому морю заливного луга. Там, на обрывистом берегу, меня законно ждало исполнение Дракуловского пророчества "Убью проблядь!" Ведь, как было сказано выше, плавал я еще хуже, чем бегал и отжимался на турнике.
     Мне оставалось два пути, что не так уж и мало в критической обстановке.
     1. Либо погибнуть в глубоких темных водах речки Баси и унести с собой на дно будущее всего нашего рода.
     2. Перепрыгнуть злосчастную реку и даровать потомкам шанс лицезреть этот удивительный мир.
     Первое отмел ген самосохранения. Он же совершил и второе, вспомнив что- то о толчковой ноге, об угле наклона, о поправке на ветер и главное о том, что ему не дадут, как говорят американцы, repechage (второй попытки). Он оттолкнувшись от речного берега и…
     И я, не он, начхав на законы физики и баллистики, прыгнул и полетел. Это был, скажу я вам, не обычный прыжок, какие совершают ради значка, медали, звания или награды. Это был, как я его сегодня называю, "Genetic jump" (генетический скачок). Прыжок спасший и меня и мое будущее.
     Я летел над разверзшейся подо мной зеленоватой бездной, как молодой грациозной олень, как пущенная опытным охотником стрела. А может быть… Да что гадать. Я ведь не видел себя со стороны, но зато я навсегда запомнил ощущение полета. Но описать их словами также нелегко, как воспроизвести сегодня тот исторический прыжок.
     Вскоре пятки мои уперлись в топкий противоположный берег речки Баси. Позволив себе передохнуть миллисекунду (10^-3 сек), я вновь побежал и вскоре навсегда скрылся от метавшихся на берегу преследователей в сумрачной чаще леса…
     На следующее утро синяя будка с трафаретной надписью "Милиция" выгрузила меня мокрого, грязного, без сапог, удочек и улова у родного подъезда.
     - Только через мой труп! - восклицала мама при упоминании Святого-Камышового озера.
     Между нами, говоря, я и сам не очень-то туда стремился. А упоминал сие пугающее материнские уши название только с целью выцыганить денег на развлечения: сливочное мороженое, заварное пирожное и молочный коктейль
    
     Спустя много лет, прихватив с собой навороченную американскую плотницкую рулетку, я приехал на место своего исторического прыжка. И верите, никогда не врущие миллиметры, сантиметры, дециметры, метры показали отметку, затыкающую за пояс легендарный прыжок американца Бимона.
     Хотя с каждым годом и эта история, и тот прыжок все больше кажутся мне фантастическим сновидением, являющимся следствием летней жары и последствий сытного обеда.