Старик и дерево
Павел Александрович проснулся. Отдернул занавеску и ахнул.
Не так как это делают, положим, удачно проскочившие таможенный контроль мешочники: "Уф уф-уф", но и не так, как, скажем, коллекционер, ухвативший в руки давно разыскиваемый им раритет. Павел Александрович ахнул так, как это умеют только впервые прыгающие с самолета парашютисты, да художники, столкнувшиеся с произведением великого мастера. Павел Александрович не был парашютистом, но зато был художником. Скрипачом, обладавшим светло-трагической внешностью рембрантовских натурщиков.
Грустные глаза, мясистый нос. Седые и давно не встречавшиеся с ножницами волосы. Велюровая курточка с причудливыми выцветшими галунами (пенсионный подарок театра скрипачу). Спортивные штаны с широкими генеральскими лампасами и пестрые тапочки со стоптанными задниками.
Жил Павел Александрович, как это водится среди людей творческих профессий, одиноко, но не надо думать, что был он угрюмым, завистливым, нелюдимым старикашкой. Нет, когда-то и у него были друзья, жена и дети. Жена, а затем и друзья ушли один за другим, точно отыгранные звуки. А дети - что дети, у них своя (если придерживаться муз. аллегорий) музыка, в которой Павел Александрович не хотел звучать фальшивой нотой. Был, правда, у старого музыканта один друг, но о его существовании, из боязни угодить в "невеселое заведение", Павел Александрович никому не рассказывал. И в этом был свой резон. Другом Павел Александрович называл росшее за его окном дерево! Мало того - скрипач еще возьми да сочини и посвяти своему другу небольшую пьеску с очень симпатичным мажорным разрешением во второй части. "Гимн дереву" назвал он пьесу.
Дойди все это до нужных ушей, вполне могло закончиться койко-местом в палате для тихо помешанных. Но, несмотря ни на что, включая и мрачные перспективы, Павел Александрович любил свое дерево. И дерево отвечало старику взаимностью. "А что, хороший человек этот скрипач! - думало дерево. - Цветник возле моего ствола разбил. Ветки сухие спиливает. Не дай Бог случись с ним что! Вселится тех-ти кто! Дети начнут ножиком на стволе неприличные слова высекать. Родители - жаловаться в горсовет, что я им свет заслоняю. Пилы, топоры. Сучки да ветки. Хорошо если из поленьев какую безделушку сделают, а то ведь и сгоришь ни за понюшку табака в камине. И что останется? Горстка серого пепла, а кому охота быть пеплом!?"
Прости читатель, что я завалил тебя лишними, не касающимися истории и портящими композицию рассказа деталями. Ей-же Богу, будь я сочинителем, я бы, отбросив весь этот словесный мусор, начал бы так.
Павел Александрович проснулся, встал, отдернул штору и ахнул. Деревья, кусты, уличные фонари и тянувшиеся от дома к дому электропровода были покрыты тонким слоем ослепительно точно хрусталь сверкавшего инея. Тонкий ледок, лежавший на тротуарах и проезжей части дороги, напоминал потрескавшееся зеркало. Щелк. Вжиг. Щелк. Вжиг. "Остановись мгновенье, ты прекрасно!" - весь день бегали по городу фотографы и камероманы. За фотографами по покрытому льдом точно катку тротуару осторожно скользили люди. Ах! Ох! Fu.., но это слово мы опустим, вскрикивали они, валясь на бок. Вж-ж-ж-ж -не слушая тормозов, виляли бамперами машины. Но, несмотря на неудобства, люди радовались воцарившейся в их городе сказке. Надо думать, они радовались в полной уверенности, что завтра от всего это не останется и следа. Ведь чудо так недолговечно. Сегодня иней как хрусталь, а уже завтра мутная водица в канализационном люке…
- Ура, сегодня в школу не надо! - Проснулся на следующий день Павел Александрович от детского крика, доносившегося из соседской квартиры. - Неужели возможно слышать то, что говорят за стенкой? - удивится читатель. Конечно, нет, если у вас собственный блочно-кирпичный дом, а не длинная, узкая напоминающая скорбный ящик (такой скорбный что даже и название его не хочется называть) квартирка в муниципальном доме.
- С чего это ты взял? - послышался женский голос.
-
По радио передали! - воскликнул мальчик.
-
Можно подумать, что в другие дни ты в школу ходишь, - хрипло пролаял мужской тенорок.
Павел Александрович встал, подошел к окну и отдернул штору. Вчерашняя сказка за ночь трансформировалась в декорацию к грустной истории о злом ледяном волшебнике. Лед, вчера сверкавший серебром и горным хрусталем, сегодня выглядел мощным серым панцирем. Столбы под тяжестью обледеневших электропроводов угрожающе прогнулись. Одинокие прохожие скоре походили на скалолазов, чем на пешеходов. Машины, начхав на тормоза, расхристанно виляли покатыми задами.
Тр - р - р-р.- Трещали, обламываясь ветки. Дзин- н-нь - падали они на обледеневший тротуар. Весь день простоял Павел Александрович у окна.
- "Держись, друг! Держись! - говорил он своему другу. - Несчастья, брат, скоротечны. Я как Татусеньку похоронил, знаешь, как страдал. А душевная боль, брат, это тебе не лед на ветках. Лед что, сегодня есть, а завтра одни воспоминания. Я вот тебе сейчас помогу".
И Павел Александрович принялся шваброй сбивать наросший на ветках дерева лед. Толку от этого было, однако не больше, чем если бы Павел Александрович дул бы на дождевые облака, что посреди зимы повисли над городом.
- Вот незадача! - воскликнул Павел Александрович и отбросил швабру. Так только тебе еще больше навредишь. Я тебе лучше что-нибудь расскажу. Про Снежную королеву! Впрочем, что слова. Слова - куски льда, которыми разбивают сердца. Музыка! Музыка вот, что врачует раны и топит льды! - Воскликнул старый скрипач, прижимая к плечу инструмент…
Следующей ночью под тяжестью налипшего снега оборвались электропровода, и дом Павла Александровича погрузились в непроглядную темноту.
Кры-кры, дзинь-дзинь - падали под тяжестью льда на землю деревья. А ближе к обеду на перекресток где жил Павел Александрович улиц прикатила дурно визжащая лесопилка.
- Вжи-и-и-и! - вскрикивали ветки, исчезая в темной утробе адской машины.
- Уж-ж-ж - натужно жужжали стволы, раздваиваясь под мощными, умело разведенными зубьями стальной пилы.
- Жив- жив - живей! - подгонял работников коммунального хозяйства бригадир.
Горстка опилок, да запах свежих досок, вот и все, что осталось от былых кленов, вязов и лип.
"В этом случае пепел выглядит предпочтительней. Из него говорят, возродилась птица Феникс. А опилки в лучшем случае трансформируются в фанеру". Невеселые мысли вертелись в обледеневшей кроне друга Павла Александровича.
Прошел еще день и еще один. Дождь, оборачивавшийся на земле льдом, лил не переставая. И вскоре улица, где жил Павел Александрович, да что улица - город стал походить на Содом и Гоморру в день страшного суда. Черно-голубые скелеты деревьев уже никто не убирал. Владельцы не обращали внимания на исковерканные упавшими столбами остовы своих машин. Темные коробки домов с нависшими до земли сосульками стояли без света и отопления. Все только и были заняты, как бы согреться, как бы выжить и только неугомонный старик все думал, как бы помочь своему другу. В это трудно поверить, но Павел Александрович пытался свечой растопить заиндевевшие ветки…
Наконец в дом Павла Александровича явилась спасательная служба и отвезла старого скрипача в центр помощи пострадавшим от ледяной бури.
- Не пойду, - упирался скрипач.
- Пойдете как миленький. У нас приказ, - выталкивая старика за дверь, объяснил спасатель.
- Прости, - обращаясь к другу, негромко сказал Павел Александрович и, прихватив скрипку, вышел из дома. Старый скрипач думал играть на пункте помощи, музыкой согревать людские сердца, но том стоял такой шум, что грянь там и гром небесный, вряд ли бы он был услышан. Дождавшись вечера, когда пострадавшие и работники понемногу утихомирились и засопели носами, Павел Александрович незаметно выскользнул на улицу и отправился домой. Он шел среди кромешной темноты, спотыкаясь о мешанину упавших столбов, деревьев, проводов и ледяных глыб. Центральный вход его дома, на случай мародерства, был закрыт и опечатан. Павлу Александровичу пришлось лезть через забор и подниматься в квартиру по обледеневшей пожарной лестнице. Долго карабкался старый скрипач. Падал, скользил вниз. Вставал и снова карабкался.
Не могу я там, - зажигая свечу, сказал Павел Александрович своему другу. - И музыка моя им ни к чему. Я лучше тебе сыграю. Скрипач прижался морщинистой щекой к холодному лакированному корпусу инструмента.
Скрипка болезненно взвизгнула под озябшими исцарапанными в кровь пальцами музыканта.
Che bella cosa e na iurnata e sole. И засияло солнце
Ma na tu sole chiu belo oi ne. Растаял лед за окном.
O sole mio sta infronte a te
O sole,o sole mio sta infronte a te
Sta infronte a te…
Павлу Александровичу почудилось, что он лежит под сенью своего дерева. Нежные изумрудные листья нежно касаются его лица. А где-то там за листьями, за ветками, за кроной - зовущее к себе пронзительно голубое апрельское небо. Блаженство, которое испытывал в эти мгновения Павел Александрович, невозможно передать бессильным русским алфавитом. Разве только сравнить этот миг с исполнением вечно неподдававшейся прежде ноты. "Ах, вот каков он звездный миг", - подумал Павел Александрович, смыкая веки. Тело дрогнуло, вытянулось, и бледный румянец на миг озаривший лицо старика уступил место непроходящей ледяной синеве.
К утру дождь прекратился, и лед стал потихоньку таять. Ближе к обеду на пункте хватились Павла Александровича.
- Ба, а где ж старик!? Где скрипач!? - восклицал начальник пункта.
- Может быть, он домой пошел? - Высказал предположение сосед Павла Александровича. Он все о каком-то друге говорил. Может у него там пес или кот остался?
- Это мы сейчас вмиг проверим, - заверил начальник.
И к дому Павла Александровича выехала спасательная бригада. Не прошло и часа, как она уже погрузила и вынесла из квартиры дерматиновый мешок с телом Павла Александровича. Дерево своими оттаявшими, но еще согнутыми до земли ветками коснулось мешка. Из него дохнуло холодом…
Спустя неделю лед окончательно стаял. Еще через две в городе восстановили освещение. Пострадавшие деревья спил горкомхоз. Много было работы. В числе тех немногих кого пощадил шторм, оказался и "друг" Павла Александровича. Даже ни одной ветки не поломала ледяная буря! Не считая тех, что нечаянно обломал шваброй старый скрипач.
Весной в квартиру скрипача явилась ремонтно-отделочная бригада местного ЖЭКА.
Плюх - плюх, - полетел на стены раствор.
Чирк - ширк, - заскользили валики.
Ужжжж! - натужно гудела паркетно-шлифовальная машина. К Первомаю в квартиру въехала новая жиличка. Скверная, вздорная баба. И началось!
- А я вам говорю, что наша квартира недостаточно освещена, - возмущенно кричала новая квартиросъемщица в кабинете у начальника зеленхоза.
-
Но счетчик показал нормальную освещенность вашей квартиры, - упирался инспектор.
-
А я вам говорю плохо. Никуда не годно! Вот если спилить дерево, тогда будет нормально. Потом, от него столько мошек! Спасу нет! А кто знает, может они вируса носители!
- Мы обсудим ваше заявление на ближайшем совещании, - пообещал начальник и как- то утром у ствола "друга" Павла Александровича затормозила машина с опознавательными знаками зеленхоза на борту.
Вжиг, вгиг. Взвизгнула электропила пила.
Тр-ррр Ух - тух - тух, - треща, рухнуло дерево на зеленеющий газон палисадника.
Тюк! Тюк! Тюк! - споро затюкали топоры.
К вечеру от дерева, от того, кто еще недавно слыл другом остался лишь слезящийся пень.
"Ах, если бы из меня сделали скрипку. Мне так не хочется сгореть в камине" - думало дерево, лежа в кузове грузовика.
Но из него не сделали скрипку.
- Вот если оно было кленом, - рассматривая древесную структуру, заявил скрипичный мастер. - А если даже и клен? Все одно ему лет 20 отлежаться надо!
Но и в камине друга Павла Александровича к счастью тоже не сожгли.
- Слишком сырое для дров, - забраковали "друга" на заготовительном участке.
- Отдайте его мне, - попросил резчик по дереву.
И, получив древесные останки, сделал композицию с почти хемингуэевским названием - "Старик и дерево". Композиция эта, говорили, отхватила даже какой-то международный приз. Не знаю, насколько это соответствует истине, но именно это утверждали в случайно подслушанном мной разговоре листья растущего под моим окном молодого дерева.