Картинка с выставки

     Плотно сбитая дама (живое воплощение героинь кустодьевских картин) резво бегала по тесному эмигрантскому бедруму, и, нещадно дымя дешевой гавайской сигарой, настойчиво уговаривала Игоря Николаевича Голощекина посетить художественную выставку модернистского искусства. Даму эту на досуге балующуюся кистью и знающую толк в сигарах, абстракционизме, кубизме и мужчинах "кризиса среднего возраста" звали Изабелла Марковна Сухобокина.
     На самом же деле бока у Изабеллы Марковны были м-да… Как бы это тактичней выразиться? Хм-хм… Одним словом, не соответствовали её фамилии. Ей бы скорей подошла фамилия "Булочкина", "Арбузникова", "Самоваркина" - что-нибудь этакое сдобное, пышное, мягкое… Ибо в жизни Изабелла Марковна была высокой, статной, ширококостной, розовощекой, в общем одной из тех, что всегда на выданье.
     - Дорогой мой, вы непременно должны там побывать, - убеждала Сухобокина задыхающегося в облаках едкого дыма маленького, щуплого, усатенько- бородатенького, что и в 50 все еще мальчик, ответственного квартиросъемщика И.Н. Голощекина.
     - Где? В какой компании? - валял ваньку Игорь Николаевич.
     - Как где?! На художественной выставке, конечно. В объятья, так сказать, Каллиопы? Нет, Эвтерпы? Хм, тоже кажется не то. Эраты? Это уж совсем с другой оперы, - перебирала муз, сопровождая каждое имя изящным кольцом синеватого дыма, И. М. Сухобокина.
     - Уважаемая Изабелла Марковна, поверьте, не могу, - отбрыкивался Голощекин, нервно теребя редкую бородку. - Кроме того, что напрочь лишен чувства линий, и понятий перспектив, я еще и врожденный дальтоник, смутно отличающий серый цвет своих носков от бушующей за окном "розовой" реальности.
     Для убедительности сказанного Игорь Николаевич задрал штанину своих старомодных кримпленовых брюк и указал на ярко-желтый носок, спрятанный в парусиновой туфле 39- го размера.
     - Да и воспитан я, знаете ли, - продолжил он, не глядя на опешившую Изабеллу Марковну, - на шедеврах типа "Дама с веслом" и "Человек в кепке". Тяжелое наследие соцреализма, вам ли объяснять, Изабелла Марковна!
     - Друг мой! Я вас прекрасно понимаю! О! как я вас понимаю! - заохала Сухобокина.- О! это жесткое наследие соцреализма! О! это отсутствие альтернативного искусства, несомненно, наложившее на вас печать эстетического невежества. Но я с вами, мой друг. Я помогу вам очиститься от убогого наследия тоталитаризма. О! Я погружу вас в мир ярких импрессионистических оргий Гогена и Ренуара. В суровую световую аскетичность кубизма Пикассо. В мир абстрактного неопластицизма Корнелиса, - и Изабелла Марковна хитро очертила свои аппетитные формы. - И наплюйте вы на дальтонизм. Ведь вы же русский интеллигент!
     Голощекин, безусловно, лукавил, говоря о дальтонизме, хотя утверждение об отсутствии художественного таланта, было сущей правдой. "Это черт знает что такое, но только не натюрморт" - говорил, бывало, школьный учитель рисования, глядя на художественные работы Игоря Голощекина. Загадка мужественной стойкости Игоря Николаевича крылась, конечно же, не в плохом цветоощущении и в отсутствии худ. дарований, а в билетной цене на модернизм. Кусачие были цены! Просто даже не цены, а какие-то клыки и резцы. Оттого-то и отбрыкивался зажимистый Игорь Николаевич, поэтому-то и уводил не унимающуюся ценительницу импрессионизма, кубизма и футуризма в запутанные лабиринты своих шатких аргументов и бормотал невесть что: - "Но… Я… Как бы... Модернизм-м-м. В некотором роде м - м кубизм-мы. Вовсе не то что чтобы футуризм как, но и не то, чтобы… Да!
     - Вы может быть ущемлены в средствах, любезный Игорь Николаевич? - И Изабелла Марковна пронзила собеседника острым как шило взглядом. - Так вы прямо и скажите, "mon ange", а не юлите, как ханукальный савивон.
     Игорь Николаевич обомлел и почувствовал, как краснеют его ярко-желтые носки. Он знал цену этому взгляду. Попасть на язык Изабеллы Марковны (по цветастости оборотов, вряд ли уступающий самым изощренным краскам импрессионистов) и прослыть скупердяем Игорю Николаевичу, было страшней самой разорительной капитуляции. "В конце концов, я ведь действительно интеллигент" - подумал, натягивая шляпу из декоративной соломки, И. Н. Голощекин.
     Была еще слабая надежда "не зацепить мотор". Но здешние такси назойливы и вездесущи, словно летние мухи. Не успел Игорь Николаевич высунуть из подъезда и нос свой, как уж возле него притормозил ядовито-желтый (в тон носков Игоря Николаевича) кэб.
     - I'm here sir, - выкрикнул из салона водитель.
     - Нам бы… - начал Игорь Николаевич
     - Yes sir! - не дал ему договорить таксист. И пошли шик- шик вжик-вжик колеса наматывать мили, а таксометр щелк да щелк - отматывать денежки Голощекина.
     Щелк-щелк. 5 $... Щелк- щелк - 10 $...
     - Ох, ма, труляля! Час работы на мешках! Ой-ля-ля - дневная выручка, переводил щелчки в баксы Голощекин.
     Но, тем не менее, выходя из машины, по-барски кинул через плечо таксисту "Keep the change please"…
     Не найдя среди окружавших его зданий музейных примет: мраморных колон, огненнокрылых херувимов, могущественных атлантов и куполов, Игорь Николаевич поинтересовался у своего художественного поводыря: - А где же музей?
     - Да вот же он. - И Изабелла Марковна указала на серое в полкирпича типовое строение. Одно из тех, в которых в наш век любят пригреться всевозможные: комитеты, отделы, союзы, ЦП, КБ, МБ… На указанном здании чернела аббревиатура М.В.А.
     -А что это М.В.А? - поинтересовался Голощекин.
     - Музей Изобразительных Искусств, - заверила Изабелла Марковна. -
     Слава Богу! А то у меня, что серое то НИИ. А что не НИИ, то кджэби, - зарифмовал свою мысль И.Н.Голощекин. С поэзией, правда, у Игоря Николаевича дела обстояли не лучше, чем с живописью.
     - Да будет вам, Игорь Николаевич! Пора привыкнуть, что Запад полон контрастов. Музей важен не формой, а содержанием. Бумажник при вас? - поинтересовалась Изабелла Марковна, открывая перед спутником дверь. Игорь Николаевич кивнул головой и вошел в музейный вестибюль.
     - Два билета! - Голощекин по-купечески небрежно бросил на стойку 100$ бумажку. И по лестнице-чудеснице, по эскалатору, к лифту. А на нем - вжик Вверх! Ввысь! К небесам! К Великому…
     Не успел Игорь Николаевич дух перевести от космической лифтовой скорости, не успел собраться и настроиться на встречу с прекрасным, как уж извольте.
     - Ах, Пикассо! Ах, Ренуар! - запричитала Сухобокина, указав Игорю Николаевичу на огромное панно, висевшее на стене. -
     Где Пикассо? Который Пикассо? - завертел головой Игорь Николаевич. -
     Да вот же. Вот же. Вот. Указала Сухобокина.
     - Так то ж не Пикассо. То ж фамилии, какие-то. Типа стенда правофланговых , - разочарованно сказал Игорь Николаевич. -
     Да каких правофланговых. Вы что? Это фамилии представленных на выставке живописцев. И заметьте, что фамилии Пикассо и Ренуара выведены красными буквами. Так сказать, красная нить модернизма!
     - Ну, хорошо, то, что это не доска почета я с вами, пожалуй, соглашусь. Но вот то, что фамилии Пикассо и этого как его - хм - Дрын - гм - Гуара. Короче другого. Красные, то тут уж извиняйте. Буковки самые, что ни на есть коричневенькие. Горячо возразил Игорь Николаевич. -
     Как коричневенькие? - воскликнула Сухобокина. -
     А вот так и коричневенькие! А какие ж еще? Что ж я, по-вашему, вовсе цветовой дебил? - и Игорь Николаевич несколько раз легонько подпрыгнул.
     Стоявший неподалеку с хмурым, сторожевым взглядом музейный вохровец тотчас же схватился за рацию.
     Пс - с… Зашипел эфир. Нere… Залопотал охранник. Yes - отозвались волны. One moment!
     "Ух, ты ма-труляля! Так это ж по мне шипит его рация!" Испугался Игорь Николаевич и пошел, низко нагнувши голову, и чуть припадая на правую ногу: в толпу, в гущу, к ценителям, к профанам к черту на рога, подальше от опасной рации, от хмурого вохровца.
     - Игорь Николаевич! Да погодите вы! Игорь Николаевич! Минуточку! Летел за ним звонкий, с песочком голос Изабеллы Марковны.
     Игорь Николаевич скорей всего не остановился бы, а, пролетев выставочными залами, вылетел бы в дверь с надписью "Выход" и был бы таков. Билеты билетами, а вдруг как порчу или того хуже попытку кражи музейного имущества навесят?! И вылетел бы и бросил бы Изабеллу Марковну, но наткнулся на человеческую толпу (столпившуюся у какой- то картины) перегородившую выход. Вот тут и настигла Игоря Николаевича ценительница и знаток прекрасного Изабелла Марковна. И еще тяжело дыша, еще и не успев толком остановиться, а уж быка за рога, и пошла, сыпать терминами, и сорить комментариями, указывая на цветную пляму, возле которой клубилась пестрая туча народа.
     - Ах - ах. Амадео! Ох - ох. Модильяни! Баловень муз и хорошеньких женщин! Ай- ай - я - яй! Какие цвета и колориты. Какие удлиненные и угловатые линии! Какая почти скульптурная выразительность лица!
     Игорь Николаевич отдышавшись, оглядевшись, и в ответ:
     - Кто? - и пальцем в пляму. - Вот этот, скособоченный? Хе-хе Любимец женщин? Ха-Ха! Да вы что Изабелла Марковна. Не делайте мне смешно. Да это ж типичный пациента дома скорби. Точь-в-точь мой сосед "по там", - Игорь Николаевич махнул куда- то в сторону, - шизоид Лелик Елкин в период душевной кризы! -
     Да, Модильяни в жизни выглядел несколько иначе. Ну и что - возразила Изабелла Марковна. - Но это же и не совсем портрет, это скорей условный образ. Так сказать экспрессия, фантазия, протест, если хотите натуралистической мазне! -
     Не-а, - возразил Игорь Николаевич, - никакая это не экспрессия. Тут дело вот в чем. Вечером Модильяни ваш, как пить дать пару бутылочек Чинзано пропустил, а утром глянул на себя в зеркало и отобразил. У нас там - Игорь Николаевич указал глазом себе на левое плечо - к открытию винно-водочного подойди: таких Модельяний - ни образа, ни подобия - пиши, не перепишешь. -
     Странные у вас, однако ж, Игорь Николаевич, ассоциации, - усмехнулась Сухобокина. - Интересно, а что вы скажете об этом полотне?
     С указанного полотна на Голощекина смотрело что-то белое в мелкую черную крапинку. Трудно было решить: то ли лошадь, то ли гусь. Посмотришь вверх - там грива, уши, морда. Даже кажется и хомут? Вроде конь. Глянешь вниз, а вместо копыт гусиные ласты. Вроде как гусь. Под копыто-ластами коне-гуся вьется некая сущность, образец неудачного эксперимента генной инженерии. Чуть поодаль, возле развороченного ларька, группа людей с понурыми серо-буро-малиновыми лицами.
     - Обратите внимание на силу мазка! -воскликнула Изабелла Марковна. - Какая художественная, гранящая с трагизмом, глубина! Игорь Николаевич, какая глубина! Какая убедительность образов! -
     Стоп, стоп, стоп. Разрешите с вами не согласиться, - отгораживаясь от Изабеллы Марковны руками, заговорил Игорь Николаевич. - Какая глубина! Помилуйте. Нет тут никакой глубины. И трагизма я тут никакого не узрел. Зрел, зрел и не узрел! Вот убедительность образов тут я с вами, пожалуй, соглашусь. Типичная очередь у винного отдела времен борьбы с алкоголизмом в районе Чернобыльской АЭС! -
     Ну, Игорь Николаевич. Ну, родной мой! Ну, что вы такое несете! Что это у вас за кощунственные аллегории! -
     И тут же к другой картине и снова вопрос: - "А что вы скажете на это?"
     Игорь Николаевич взглянул и обомлел: с полотна на него глядел не кто иной, как швейцар ресторана "Восток" гермафродит Валя-Володя. Сходство было таким разительным, и выглядел швейцар так живо, что казалось вот-вот выкрикнет тонким лжесопрано свою любимую фразу "Местов нету!" Игорь Николаевич даже полез за дежурным пятачком для алчного швейцара. Но потом схватился и произнес:
     - Тьфу ты! Будь ты бен не ладен! Пригрезиться же черт его знает, какая дрянь.
     Но охватившему Голощекина сквернословию помешал шипяще-трещащий звук рации. Игорь Николаевич глянул через плечо, и внутри у него тоже что-то затрещало. Хорошо только затрещало - у другого бы и вовсе конфузия приключилась. Перед Голощекиным стояли двое: не люди, а литературно- эпосные исполины. Один черный и огромный точно терриконовая куча. Взгляд решительный, ручищи - не приведи Господь! Чистый Отелло, задушит и не спросит "Молился ль перед сном". Другой, чуть ближе к Игорю Николаевичу: фуражка, рубаха, ремень, взгляд испепеляющий, Ростом? Ни в один ростомер не влезет. Вылитый Голиаф с картинки в детской библии.
     "Вот этот циклоп в фуражке - положительно шеф музейной охранки. И по мою душу. Вишь, как глазищами зыркает в нашу сторону!" - подумал Голощекин, и снова бочком, и вприсядку, а вслед за ним трескучий Сухобокинский голосок: - "Игорь Николаевич! Ну, Игорь Николаевич. Минуточку!"
     И снова толпа кучковашаяся у портрета некой дамы (портрета чьей-то матери) помешала Игорю Николаевич ускользнуть с выставки.
     Голощекин остановился, и тут же Изабелла Марковна:
     - Ах - ах. Ох - ох. Какая кисть. Какая импрессия!
     - Какая импрессия, - хмыкнул в усы Игорь Николаевич. - О чем вы говорите, Изабелла Марковна. Это ж явно выраженная алкогольная депрессия. И вообще, разве это дама? Тем более мама! В лучшем случае - моя бывшая соседка: алкоголичка Катька Плечевая в день лишения её материнских прав. Вот если б не вот этот толи крючок, толи завиток в Катькиной прическе, то просто один к одному.
     Игорь Николаевич указал пальцем на крючок-завиток.
     - Don't touch! - Окончание "тч" прозвучало так словно кто- то рассек саблей музейный воздух.
     От испуга Игорь Николаевич в туже минуту, как говорится, сошел с лица. Левый глаз его устремился в потолок, правый уперся в паркет. Одна щека побледнела до синевы, другая зарделась всеми немыслимыми колерами. Так простоял он мгновение, затем вдруг низко присел и широко раскинул руки, точно собрался задать трепака. Но в присядку не пошел, а стал как-то косо заваливаться на правый бок, на пол, под ноги Изабеллы Марковны. -
     Ах! - вскрикнула Сухобокина. -
     О май гад! - сменил холод на теплоту охранник с видом Голиафа и пошел волчком юлить, и сыпать любезностями.
     А что сделаешь? Лучше уж юлить и семенить, чем по исполнительному листу (за нанесение моральных и физических увечий) платить.
     - Вы в порядке, сэр? Не нужна ли помощь, сэр? Немного воды, сэр?
     И через мгновение вода, влажные салфетки и кажется даже дефибриллятор.
     Игорь Николаевич слегка отошел и тоже в приятности.
     - Спасибо сэр. Извините, сэр. Хотел еще и про маленькую детальку и по свои прыжки, но, слов не подобрав, виновато улыбнулся. -
     Ну что вы, что вы. Пустяки. Ерунда. - Не унимался в извинениях и любезностях старший вохровец. Впрочем, любезность любезностью, приятность - приятностью, а служба - службой. "Черт его знает, плеснет чего, или упаси Бог покусает полотна…" - думал увязавшийся за Игорем Николаевичем и его спутницей охранник.
     У очередной композиции Изабелла Марковна горячо заспорила с ним: о формах, красках и художественном содержании нагих купальщиц, и стоявшего с ними рядом на полотне, неказистого мужичка (инструктор по плаванию?) с : цвета мебельной полироли. Изабелла Марковна нашла в формах изображенных купальщиц некую внутреннею нервность, экспрессию, содержательность и решительно заявила об этом охраннику. То этого не отрицал, но с сицилийской запальчивостью доказывал, что сухобокинские формы, а, следовательно, и содержание, куда как привлекательней картинных красавиц.
     "Какая содержательность? - думал Игорь Николаевич. - Какая внутренняя нервность? Ноги выкривлены, руки вывернуты, пальцы и вовсе отсутствуют. Не купальщицы, а пациентки травматологического отделения" Возглавлявший купальщиц то ли плаврук, то ли спасатель был и вовсе похож на одноклассника Игоря Николаевича - Саню Химика. У которого годам к двадцати пяти от чрезмерного потребления дихлофосных коктейлей (на кружку пива два вспрыска жидкости для травли тараканов) лицо сделалось таким, что назвать его не иначе как рыло, никто не решался.
     Разгорелся нешуточный эстетический спор между Изабеллой Марковной и охранником, грозивший перерасти в любовную интрижку. Игорь Николаевич потоптался, послушал спорящих, зевнул, да и отвалил вбок, в сторону в следующий выставочный зал.
     Одиночество, да еще после только что перенесенного стресса - идеальное состояние для встречи с прекрасным. Все эти экскурсии, культпоходы, культурные мероприятия вещь, скажем прямо, пренеприятнейшая. Толкотня, суета, бубнящий экскурсовод: картина 7 на 8, масло, техника, даты жизни. Попрошу к следующей. Как говорится, в лесу был, а леса и не видел!
     И только одиночество и тихая созерцательность способствует возникновению мысли, которая в свою очередь производит на свет Божий истину! Так и Игорь Николаевич оставшись один, и погрузившись в созерцательность и размышления, открыл Истину! Открыл её не где-нибудь на звездном небе или на океаническом дне, а здесь на выставке, в бензиново-фиолетовых плямах западных модернистов. Истина эта была суть эстетического заговора! И явилась она Игорю Николаевичу в последнем зале экспозиции среди пикассовских кубических дам, формами своими дивным образом походивших на раздельщиц туш мясокомбината города Славноградска (города детства И.Н. Голощекина). Боже мой! Боже мой! Какие глупые люди. Ах, Модильяни! Ах, Пикассо! Какой мазок! Какой штришок! Да какой к свиньям собачим штришок. Это ж не искусство и даже не мазня. Это суть настоящий комплот! Масонство, одним словом…
     Игорь Николаевич так разошелся, так разволновался, что, знай, он толком язык шатающейся по залам публики, то тотчас же открыл бы им явившуюся ему в своей простоте истину.
     - Люди! - трагически воскликнул бы Голощекин. Товарищи! Друзья! Это же не портреты и пейзажи. Это ж диверсия! Продажное буржуазное искусство всех этих косорылых и кривобоких здесь отобразило, чтоб они у нас там толпами воплотились!- И, кивнув на восточную сторону выставочной залы, продолжил бы. - Это ж как Маркс! Писал тут себе под пивко с сосисками, а я там под хрен с редькой расхлебывал. Это ж материализация, так сказать, мысли и образов…
     Русскому интеллектуалу в особенности в первом поколении дай только ухватиться, за что-нибудь своей цепкой пронзительной мыслью. Уж он такого наворотит, что не то что музы, тут и Зевс с Мнемозиной не разгребут.
     Вон у них какие вохровцы, -раскручивал мысль И. Н. Голощекин. - Огурцы! Качаны! Кремни, а не вохровцы. А у нас? Обмылки! Кочерыжки! Вали-Володи. В кобуре огурцы! Разве ж это вохра. Немудрено, что с такой вохрой профукали страну.
     А эти чалдоны местные ходят, ходят неужели так ничего не видят? Неужели не понимают? А что они вообще понимают! Сюсю и ту не всю. How are you. Fine you. Бьютефол! Вундерфул! Посмотрел бы я, какой бы ты был вундерфул с рожей Сани Химика.
     Надо скорей бежать домой к столу, к перу, к бумаге, зафиксировать истину в слове! Разоблачить, вывести на свет Божий всех этих Модельяней и Дрэн, как их, гурами. И Игорь Николаевич устремился к желтевшей над дверью надписи "Exit". -
     Ну, Игорь Николаевич! Ну, дорогой! Помилуйте, но так ведь нельзя, мы с мистером де Пьяцо ноги сбили, вас искавши! - остановил Игоря Николаевича голос Изабеллы Марковны. -
     Да уж я… В некотором роде… Как-то так… Невпопад отвечал Игорь Николаевич, боясь растерять в ненужных разговорах крупицы ниспосланных ему откровений.
     - Мистер де Пьяцо предлагает слегка закусить и ознакомиться с перманентной выставкой, собственно уже классической живописи. -
     Да, да Конечно, конечно. Прошу, прошу.- Защелкал дроздом мистер де Пьяцо. -
     Как домой!? Почему домой!? Ведь мистер де Пьяцо делает нам такой презент, бесплатно проводит на интереснейшую экспозицию. -
     Нет, нет. Не могу. Не могу. Время, время, тайм, так сказать, темпо... И Голощекин выбил нечто сложно-ритмическое по часовому стеклу. А вы собственно можете и остаться. -
     Как остаться! Почему остаться? Мы пришли вместе и уйдем вместе. Или я не порядочная женщина? - заявила Изабелла Марковна, просовывая свою ладонь под Голощекинский локоть.
     - Да, да. Ох- ох - ох. Ах, как жаль… Как жаль… Залопотал старший вохровец де Пьяцо. Тогда вот это. На память о нашей встрече. - И мистер де Пьяцо протянул Игорю Николаевичу небольшую картинку (репродукцию картины гермафродита Вали - Володи)
     До ближайшей станции подземки Игорь Николаевич шел быстро и молча. Играл желваками и морщил лоб. Одним словом был не Игорь Николаевичем, а сплошным мыслительным процессом. -
     Игорь Николаевич, что вы так несетесь, точно сперли с выставки как минимум Модильяни. Нельзя ли чуточку помедленней. Я же, в конце концов, на не беговой дорожке, - одергивала Голощекина чуть поспевающая за ним Сухобокина. -
     Да, да. Пардон, пардон… Искусство говорите вы… Знаем, знаем… Скоро, скоро… Выкрикивал Голощекин.
     "Поехал он что - ли от избытка впечатлений" Мелькнула тревожная мысль в голове у Изабеллы Марковны
     Во всем облике Игоря Николаевича, впрямь, было что-то не того, что-то этакое, то, что у людей творческих называется "sur la lune". Глаза горели нездешним огнем. Лицо заострилось и приняло фиолетовый оттенок. Стремительная и целенаправленная походка, решительно зоопарковский лев, устремившийся к кормушке…
     И на платформе Игорь Николаевич не стоял. А все быстро ходил туда сюда, туда сюда и, морща лоб, вскрикивал нечто несуразное. Уж… Я… Вас. Так… Мать… "Эх как его закосило, как проняло. Не иначе как эстетический шок" - поставила диагноз Сухобокина и на всякий случай дистанцировалась от Игоря Николаевича на приличное расстояние. Правда, минут через пять И. Н. Голощекин успокоился, должно быть сцементировал свою мысль до такой степени, что теперь уж мешай, не мешай, перебивай, не перебивай, черта с два вышибешь её из головы. В вагон зашел он, вежливо улыбаясь и галантно пропуская свою даму вперед. Русский интеллигент в первом поколении не только может оригинальную мысль соорудить, он, если надо, такого форсу наведет, только держись, графья позавидуют. После всех этих реверансов и плезиров Изабелла Марковна успокоилась и, пристроив голову на плече своего спутника, принялась негромко посапывать. Игорь Николаевич хоть и любил, вздремнуть в метро в это раз не дремал, а, покачивая головой, смотрел на подаренную мистером де Пьяцо репродукцию и думал о могучей силе искусства. Хи-хи, - изредка хихикал Игорь Николаевич в усы, многообещающе подмигивая гермафродиту Вале - Володе, глядевшему на него с глянцевой картинки и приговаривал, упирая на свистяще - шипящие: Скоро, скоро, скоро… Уже, уже… Я вам покажу…
     Но что конкретно будет вскоре и что кому покажет Игорь Николаевич Валя - Володя так и не дождался, ибо Голощекин вскоре засопел, засвистел, словом, забежал к Морфею, да так там задержался, что даже проехал нужную остановку.