Триптих

    

Книголюб

    Книга! Великое творение фантазии, ума и рук человека. Незатейливые прямоугольные формы её манят пуще изящных женских фигур. Щекочущий запах её переплета дурманит круче букета старых вин. В бессвязном шелесте книжных страниц отчетливо слышны как звуки давно отгремевших битв, так и гомон улицы за вашим окном. Каких только афоризмов и определений не давали книге люди: кладезь, светоч, имущество, корабль, памятник... Но книга, как жизнь, стоит выше эпитетов. Всяк, живущий на Земле, или почти всякий, знает об этом. Лично я знал только одного человека, не ведавшего эту простую истину. И этим человеком был мой сосед по крупноблочному многоэтажному дому Олег Соев.
    Да и что он мог знать о книгах? Он ведь их попросту не читал. Как результат - обладал крепкой двойкой по литературе и внеоценочным показателем по грамматике. "Лучше чистить Авгиевы конюшни, чем проверять сочинения Соева" - сказала как- то учительница литературы и прочитала следующее: "Волки живут кучей по 10 человек в каждой!" И это было еще не самым плохим из того "писания"...
    
    Мало того, что он был недалек. Он и внешне был, мягко говоря, так себе. Невысокий, кривоногий, щуплый, кажется, даже и с небольшим горбом, как у метельщика из фильма "Город мастеров". Одет черт знает во что, и всегда невпопад. Рубаха пасмурного цвета, земельного оттенка брюки. Безликие сандалии, невыразительные носки. Но где- то глубоко в душе, как всякий ущербный человек, Сысоев хранил надежду на чудо. Вот-де придет добрый волшебник и горб его, как у "мятежного метельщика" обернется крыльями.
    Так оно и случилось. И этим волшебником оказалась КНИГА! И чуточку Я. Не скажу, что мы перевернули жизнь Сысоева, но на несколько дней сделали её насыщенной и интересной. Уверен и сегодня он вспоминает их как лучшие дни своей жизни.
    А началось все с того, что я уволился с работы.
    "Это политическая акция, подстроенная против меня КГБ" - уверял я своих знакомых. Хотя на самом деле попросту запил: без глюков и мордобоя, но с прерывистым сердцебиением и не унимающимся "тремоло" в руках.
    Только из уважения к вашей матушке я увольняю вас не по статье, - протягивая коричневую пухленькую книжицу, сказал мой производственный руководитель. И добавил: - Вадим Георгиевич вам тридцать лет. Пора бы взять ум в собственные руки!
    Хороший слоган! Но ум, к сожалению, понятие абстрактное. Мозги - другое дело. Но и свои мозги в руки не возьмешь. Представляете картинку?! А тут ум, да еще в трясущиеся, как ветки на холодном ветру, руки.
    Рассуждения рассуждениями, афоризмы афоризмами, а кушать и особенно выпить хотелось до безобразия. Когда было пропито все, я пришел к книжным полкам домашней библиотеки. Будучи в душе диссидентом выбрал "на сдачу" наиболее реакционных, на мой взгляд, писателей: Шолохова, Фадеева, Полевого и любимого в детстве Гайдара. Сгрузив их в большой кожаный портфель, я отправился в приемную точку букинистического магазина.
    Букинистические точки приема! Боль и стыд травмированной алкоголем души. Маленькое, скорбное окошко, хищный, выжидающий взгляд оценщицы и дурманящий запах книг. Запах мудрости...
    На дворе стоял солнечный день, а в темной арке, ковыряя носком ботинка асфальт, - мой сосед Олег Соев.
    - Вадик, как дела? - сосредоточенно глядя в асфальт, спросил Соев. И, не дав ответить, сообщил: - А я бичую.
    Оказалось, что неделю тому назад Олега с позором и статьей изгнали с троллейбусных курсов. Точнее - курсов водителей троллейбусов. За неуспеваемость!
    "А что, если использовать его в походе в букинист?!" - подумал я. Рефлексирующий интеллигент. Мне было стыдно идти в магазин. Стоять в очереди, прятать глаза, читать во всяком взгляде презрение. И под окрик приемщицы: "Давай, проходи не мешай!" пересчитывать деньги. Деньги за проданную мудрость!
    - Соев, у тебя паспорт есть? - поинтересовался я.
    - Где- то есть. - и Олег стал выворачивать карманы. Из одного из них выпал официальный документ с гербом, печатями и фото Олега Соева.
    - Помоги, Олег! С меня угощение, - пообещал я. И стал вводить его в курс дела операции "Букинист".
    - Делов как дров. Где книги? Пошли!
    Операция прошла блестяще! Пока Соев толкался в очереди, я, изображая из скучающего интеллектуала, перебирал на магазинных полках книги и зорко следил, чтобы Олег не утаил часть выручки.
    - Ты смотри, бля, книга! Кирпич, кирпичом! Пылью и мышами воняет, а идет лучше стеклотары! - Заявил Соев, выходя из букинистического магазина. - Ну ты, Вадька, башка! Слышь, пойдем ко мне. У меня дома никого и закусон найдется.
    Мы отправились на квартиру к Соеву. Тесная прихожая, квадратный салон, пара спален (дверь одной Соев недружелюбно ударил ногой, и произнес "Невесткина") и маленькая кухонька. В ней - накрытый пестренькой клеенкой стол, граненые стаканы, малосольные огурцы... Выпили. Разговор пошел о футболе. И тут я заметил, что обычно загорающийся на гетрах, мячах и угловых Олег Соев уходит от любимой темы и норовит забраться в чужую, незнакомую ему книжную область. В его речи мелькали одушевленные существительные: Жучка, Бабка и Филиппок. Особенно интересовала его номинальная стоимость книг в букинистических отделах.
    - Слышь, Вадь, а вот какие книги хорошие, а какие не очень? - Соев на секунду задумался. - Ну, типа как пузыри на сдачу: есть пол-литровки по 12 коп, а есть фугасы - те по 17 тянут, пояснил он свою мысль.
    - Запомни, Соев. Нет плохих книг, ибо даже плохая, как и жизнь, уникальна! - торжественно воскликнул я. И стал посвящать Олега в удивительный мир книги и книжных цен. Соев внимательно слушал и, не дав мне закончить, таинственно ухмыляясь, предложил двинуть в невесткину спальню.
    - Для консультации, - пояснил он.
    - Какой консультации? - недоуменно спросил я.
    - Книжной. И Соев быстренько засеменил к невесткиной спальне. Дверь была закрыта на английский замок. Олег натренированно подковырнул собачку длинным желтым ногтем, и мы оказались в небольшой квадратной комнате. На полу палас. На стене ковер, репродукция "Наездницы" и несколько солидных, вместительных полок с книжками.
    - Слышь, Вадя. Закоцай-ка, и нацени по ходкости, - малопонятной фразой обратился ко мне Соев.
    - Что ты понимаешь под ходкостью? Уточни.
    Ну, есть тут что интересное? - заглядывая мне в глаза, спросил Соев.
    С точки зрения искушенного читателя, библиотека оказалась так себе. Зато была хорошо подобранна по цветовой гамме. Голубенькие обложечки чередовались с красненькими. Серебристые теснились с позолоченными. "Ходкость" я определил как стабильную. И это соответствовало истине. Букинист в те годы брал все. За исключением "В штабе партизанского движения Закарпатья" и сборника литовско-белорусских поэтов.
    Хм-гм, - массируя висок и глядя на пестрые корешки, не то хмыкнул, не то гыкнул Олег Соев. - Все, говоришь?
    Я еще раз пробежал по названиям книг и фамилиям авторов и сухим, трескучим голосом вынес заключение "Все".
    И было в этом коротком, хлестком "Все" что- то от времен революционного ЧК. "Расстрелять всем списком".
    Мы вернулись на кухню, допили вино, и я ушел.
    С сегодняшнего дня займусь литературой основательно, - пообещал мне на прощание Олег Сысоев.
    Займись, займись, - спускаясь с лестницы, говорил я. - Глядишь и на курсы троллейбусников восстановишься.
    Дня два я не видел Соева, а на третий попросту не узнал.
    - Увлекся книгами, - пояснил мне Олег в ответ на мой изумленный взгляд.
    "Черт побери, - подумал я. Ведь правы те, кто утверждает, что книги могут перевернуть человека. В том, что я пошла учиться на мехмат, определенно виновата одна книга! "Волшебный двурог", в детстве прочитанный. И полюбила я математику беззаветно, и сейчас люблю!" Говорит одна моя знакомая. Я всегда думал, что она лукавит, произнося этот проникновенный монолог. Оказывается, нет. Вот тебе, пожалуйста, живой экспонат.
    Невероятно, но мне показалось, что у Сысоева распрямился горб. Он подрос. Изменил стиль прически. В одежде появилась нельзя сказать изысканность, но некоторая системность - точно. Носки вписывались в полуботинки. Тенниска, с очертаниями пачки "Космоса", в нагрудном кармашке, гармонировали с брюками, где просматривался контур увесистого лопатника.
    На мой вопрос: "Как дела Олег" Соев голосом скучающего аристократа ответил: "Нет аппетита, жду 11 часов"
    Не прошло и трех дней, и тот же словесный пассаж он произнес, находясь в компании, двух почтительного возраста девиц.
    Это было истинное чудо. Обычно от Соева шарахались даже работницы комбината общества слепых. Но чудо, оно ведь кажется таковым только поначалу. Проходит несколько дней взгляд приобретает остроту и зоркость, и глядь от вчерашнего, как говорят французы, "miracle" остался пшик. Это нормально. Страшно другое, а именно то, что чудо оборачивается тем, что те же французы, называют enorme scandale.
    Прошло две недели. Из отпуска вернулась невестка и обнаружила …девственно чистые книжные полки.
    - Где книги? - последовал грозный вопрос старшего брата.
    - Я отнес их в скупку, - сознался после недолго, но болезненного дознания, Соев младший.
    - Сам бы он до этого не додумался, - высказала свое мнение мама Олега Соева.
    После изгнания с троллейбусных курсов - звучало небезосновательно.
    - Говори, кто тебя подучил, книголюб х..., - вмешался в дознание Сысоев старший.
    - Нестойкий, слабосильный О.Соев вновь обернулся горбуном-неудачником и раскололся.
    
    Ближе к ночи дверь моей квартиры затрещала под возмущенными кулаками Соевской семьи.
    - Открывай, - требовали Соевцы-мужчины.
    - Интеллигенция херова, - поддерживал их невесткин контральто.
    - Что вам угодно!? - изображая недоумение, кричал я сквозь закрытую на два французских замка дверь.
    - Набить вам рыло, - ответил мне Соевский папа.
    - С какой это стати? - обозначая удивление, спросил я.
    - А с той, что ты выставил нас на 200 рублей, - густым, как сливки голосом заявила невестка.
    - Это голословное заявление, - выкрикнул я гневно. - Лично я у вас ничего не крал.
    - А кто, блядина, подучил убогого отнести книги в скупку?! Новиков-Прибой? Или может Мамин-Сибиряк? Отец Сысоев демонстрировал в отличие от своего младшего сына нехилые познание в области литературы.
    - Это вообще бред и напраслина. Не скрою, к книгам я его приобщал, а что он с ним делал: читал, дарил, торговал... Мне это, pardon, неведомо.
    - Я щас дверь сковырну и такого тебе пардона заделую... - Сысоев задумался, но не найдя подходящего эпитета, грозно рыкнул: - открывай, падла!
    - Только с прокурорским мандатом, - решительно заявил я.
    - Ладно, гад. Не хочешь по-хорошему, завтра будет тебе мандат!
    - Вот завтра и приходите.
    Сысоевцы возмущенно затопали каблуками.
    - Интеллигент сцаный, - донеслось с улицы.
    - Лимита, - крикнул я и закрыл окно.
    
    Утром, когда рождающийся день еще только ломал черную скорлупу ночи, я вышел из дома (хотите, думайте, что бежал). Не успел он просохнуть от утренней родовой слизи, как я был принят на изыскательный пароход "Ласточка". В дневное совершеннолетие - грузил на "Ласточкин" борт свой жидкий саквояж. Угасание и смерть дня встретил я в отдельной, положенной старшему технику, уютной одноместной каюте. Рассвет, закат...

     Прошло много лет. Много воды утекло с тех лет. Фамилия Соев стерлась за ненадобностью из моей памяти и неожиданно всплыла не только совсем в другом городе, но даже и не в той стране!
     - Олег Николаевич Соев, - представился мне редактор издательства: вальяжный господин в элегантном костюме с меткой Loris Azzaro на саржевой подкладке. - Я вас слушаю.
     Олег Николаевич забросил ногу на ногу. Цвет его бежевых носков гармонично сочетался с элегантным галстуком известной фирмы Hermes.
     - У меня... В некотором роде....- сбивчиво заговорил я.
     - Да, ад, да, - щелкая языком точно дятел заговорил Олег Николаевич. - Да, да, конечно, конечно. Я, так сказать... да, ад, да. Одним словом, прочел. Ознакомился, как говорится, с рукописью вашей книги. В целом мне понравилось. Есть образы, конфликт, финал и, я бы даже сказал, редко встречающийся нынче катарсис. Тексты, в общем, яркие и добротные. Диалоги живые. Прямая речь предельно искренняя. Но, но, но. Множество "но": формы монологической и диалогической речи у вас, увы, не совпадают. Отсутствует внутренняя динамика и, соответственно, своеобразная семантика. - Олег Николаевич Соев раскурил кубинскую сигару. - Поэтические и прозаические - законы сцепления словесных рядов.... (издатель О.Н. Соев скрылся в душистом сигарном облаке), пестрое поле смешанно-пограничных типов не сочетается с конструктивной формой композиции. Так что как говорится рад, но...

     Одним словом, книга не вышла. Жаль. Возможно, когда нибудь в будущем она вполне бы пригодилась томимому похмельным синдромом гражданину.

    
    

Моторист

    
    
    Первую ночь на бронвахте я провел беспокойно. В близкой от берега, роще не стихая, пели соловью. По ту сторону реки ухала безвестная птица. Волна глухо била в "Ласточкин" борт. Пароход сонно перекатывался с бока на бок. И только под утро, когда ночные звуки стихли, а утренние еще не проснулись, я заснул... Утро разбудило меня не будильником, а сочным басом речного парохода. Я встал, потянулся и высунул голову в иллюминатор. В первые минуты мне показалось, что ночью на корабль проникла невестка Олега Соева и..., а я воскрес и пребываю в Раю.
    Теплый ветер играл с нежно-зелеными косами ивы росшей неподалеку от бронвахты. В прозрачной речной воде купалось канареечно-лимонное солнце, голубые небеса и бесцветное утреннее облачко. За рекой, над лугом, что тянулся до кромки смешанного леса, негромко насвистывал жаворонок. Пахло молодым разнотравьем, горьковатым запахом молодой листвы и речной тиной. Как сытый холеный кот, без мыслей, без ощущений созерцал я мир лежавший за моим окном. Во французском языке есть хорошее определение этого состояния "sur la lune"
    Не знаю, сколько бы времени я пребывал в этом состоянии, если бы не металлический звук судового колокола призывавшего на завтрак. Быстро ополоснув лицо и торс, я направился в столовую. В тесном, но ярко освещенным солнцем и раскрашенным пестрыми клеенками и занавесками пространстве сидел экипаж бронвахты "Ласточка".
    Мужчины разных лет, но с одинаково красными от ветров и спирта лицами. За окошком, отделявшим кухню от зала, суетилась худощавая женщина-кок.
    Я сдержанно поздоровался. Мужчины молча кивнули головами. Женщина, обнажив золотую клетку своих зубов, косо улыбнулась, и протянула мне миску с клейкой, горячей массой.
    - Спасибо, - коротко поблагодарил я.
    - На здаровьейко, - детским, распевным голосом ответила женщина.
    - Эй, "Матроскин", рули сюда, - позвал меня человек сидевший у окна.
    - Вадим, - отрекомендовался я. И подумав, добавил: - Георгиевич. Чертежник.
    - Петрику, - представился человек. И чуть помедлив, присовокупил не то должность, не то фамилию. - Моторист.
    Моторист Петрику относился к породе людей всерьез дерзнувших бороться с природой. Рожденный нормальным, симпатичным человеком. Петрику за 30 с небольшим лет превратил себя в не поддающуюся описанию личность. Худое лицо его было раскрашено всеми мыслимыми красками и немыслимыми оттенками. От нежно- желткового до глубинно-фиолетового. Под тонким, хищным ярко- малиновым носом топорщились ядовито-рыжие усики. Сочетание усиков и порывистых движений делали Петрику похожим на одного из сновавших по кухне тараканов, а изобилие красок и оттенков - на скокуреженный под солнцем баклажан. Одет он был в черную засаленную робу, от которой несносно разило отработанным маслом и едким потом. Скомканными и отрывистыми фразами он живописал мне членов экипажа.
    - Савельевич, - кивнул он на угрюмого человека сидевшего у кухонного окошка, - командир бронвахты.
     - Васильевна, - указал он кока, - его женка. Змея еще та!
    - Елисеевич, - перевел он взгляд на седого, пожилого, но мощного еще человека. - Начальник технической службы мужик нормальный, но с приветом. Вечером с тобой пьет, а ночью может тово, высадит с чемоданом посреди голого поля. Его даже Савельевич побаивается!
    
    Дальше шли фигуры помельче, но так как в рассказе они фигурировать не будут, то скажу только, что по определению Петрику все они были преимущественно: либо хроны либо синюги...
    Неделю я жил в раю. Работа не обременяла меня. Задача моя заключалась… впрочем, в чем она заключалась - сказать трудно. Немножко чертил, немножко ходил вешкой по берегу. Делал замеры и записывал глубину реки. В основном же купался, загорал, рыбачил и читал. Как видишь, читатель, я не только проснулся, но и жил в раю.
    
    Однако через неделю я, подобно Адаму, возроптал, но так как требовать Еву мне было не у кого, я стал искать её сам. В те дни бронвахта бросила свой якорь неподалеку от городка с неожиданным прозванием Жлобов. Как- то, закончив чуть раньше и без того не длинный рабочий день, я отправился (в надежде встретить Еву) на Жлобовский городской пляж. Я был молод, плечист, голубоглаз, слыл хорошим собеседником, так, что спустя 30 минут уже сидел в окружении не одной, а двух Ев. Ту, что получше и поначитанней, звали Марьяна. Ту, что пострашней и косноязычней - Ольга.
    Два дня я провел в окружении моих провинциальных Ев. Два дня по акватории пляжа, на отвратительно чадившем бензином ботике курсировал и рассматривал нас в бинокль моторист Петрику.
    - Чуешь, Георгич, - Петрику неожиданно обратился ко мне по отечеству. - - Ты там с двумя телками валандаешься, может, подрулил бы мне одну?
    - А какая тебе больше нравится? - полюбопытствовал я.
    - А мне от винта. Какую дашь, такую и ладно, - заверил Петрику.
    Хорошо только ты тово…, - я немного замялся. - Переоденься и помойся что ли.
    - Так это без базаров Георгич. Помоемся и надухаримся.
    
    И рухнул мой Рай!
    О женщина! Если хоть что-то на свете, что может сравниться с тобой. Ты покоряешь, ты низвергаешь, ты возвеличиваешь и преобразуешь. Если бы вы видели механика Петрику на следующий день. Вы бы поняли, что это не дежурные слова, а констатация несомненной истины. Моториста Петрику было не узнать: вымыт, одет в отутюженные расклешенные синие брюки, а от накрахмаленной тельняшки за морскую милю несло одеколоном "Шипр". Мы погрузили Ев в ботик, где уже стоял ящик плодово-ягодного вина "Лучистое", на меньшее моторист был не согласен, и поплыли вверх по течению в направлении живописного речного затона...
    На вторые сутки вино кончилось. Петрикины брюки помялись. Тельняшка с многочисленными разноцветными пятнами приобрела вид палитры и стала отвратительно вонять чернилом и потом. Марьяна с Ольгой возмущенно сопели. Петрику отправился в ближайшую деревню. Явился он с коренастым дрянно хихикающим мужичком, ящиком "Вечерних зорь", кримпленовым отрезом для Ольги и шелковым для Марьяны. Моторист Петрику сбросил добычу у нашего бивака, а сам с хихикающим мужичком направился к берегу. Вскоре оттуда донеслись крики.
    - Полторы сотни давай, дед. Лодка как новая и соляры полный бак, - требовал Петрику.
    - Да ты че, хлапец! Да я за полторы сотни броненосец куплю, - упирался мужичок.
    - Ну, хер с тобой, давай 120, - уступал Петрику.
    - Не, так не пойдет, - мужик повернул к деревне.
    - Ну, а сколько пойдет, - остановил его Петрику.
    - Сотку так и быть дам.
    - Давай, черт в бушлате, - незлобно проворчал моторист.
    
    Доводилось ли вам читатель гулять. Но не просто гудеть в кабаке, и пошло развлекаться "на хате", а именно гулять среди поля, среди ночи. С перезвоном гитар, переливами гармошек и разноголосицей незнакомых, но близких тебе людей. С кострами вполнеба и звездами, с восхищением глядящими на Земную вольницу. Два дня на берегу затона, прилегающему к нему лугу, и лесу правили Вакх и Дионис. Два дня, сменяя друг друга, на нашем стойбище побывало все работоспособное население деревни "Комсевечи" Производственная жизнь в эти дни там замерла. Случись подобное в 30-е годы, и наша гулянка была бы расценена как экономический саботаж. По счастью, дело происходило в эпоху относительного послабления. Поэтому на утро третьего дня, на место шумного табора прибыл не отряд НКВД, а председатель колхоза с районным участковым.
    Я вас, блядей, - кричал председатель (вылитая копия Гоголевского Собакевича) и нещадно лупил пугой нерадивых работников.
    - Сучары бацильные! - стреляя в небо холостыми патронами, поддерживал его участковый. Лицо его было красным и пропитым, как у участников пьяной оргии. - Вот эту проблядь в тельняшке грузи в коляску и в отдел. Его уже все пароходство ищет. Ужо тебе будет пес! И со связанными брючным ремнем руками Петрику был брошен в мотоциклетную люльку.
     - С ним еще другой был. Чертежник?! - Возвестил участковый.
     - Говори, распиздяй, куда чертежника дел! - требовал председатель.
    В ответ Петрика бессвязно мычал на малорусском наречии "Зъели суки и вас зъядуть".
    Мотоциклетка тронулась. Петрику пропал в пыли и бензиновой копоти. Больше я его никогда не видел.
    Вторым, о котором выпытывал председатель с участковым, несомненно, был я. Но на свое счастье в то утро я спал в лесу в объятьях моложавой заведующей свинофермой.
    К полудню, когда рабочий распорядок был восстановлен: колхозники трудились, а Петрику сидел в районном КПЗ, я вышел из леса и двинулся в направлении деревни "Кильковичи". За моей спиной оставалась зеленая стрела реки, луг с горьким полынным запахом, гора бутылок и догорающий костер. Жизнь, подобно петляющей лесной дороге, по которой я шел, несла меня к новым берегам.
    

    

Бригада

    
    Деревня Кильковичи представляла собой любопытную мозаику эпох и стилей. Крытые соломой до-Александровской эпохи хаты соседствовали с современными американизированными коттеджами. Разбитая русская дорога плавно переходила в почти немецкий автобан. Сельсовет, в который я зашел в попытке заполучить телефон, являл симбиоз деревянного зодчества и индустриального модерна.
    - Можно позвонить? - вежливо полюбопытствовал я у секретарши.
    - Много вас тут, а телефон служебный, - буркнули мне в ответ.
    - Я по служебному вопросу. В нашей поисковой изыскательной группе случилась авария, - соврал я. Нужно позвонить в центр. Секретарша окинула пренебрежительным взглядом мои лакирование туфли и мятые штаны. Вздохнула и сказала: - Звоните.
    - Мама, - сказал я вполголоса и продолжил уже громко. - У нас ЧП.
    - У вас, мой сын, всегда ЧП, - горько сказала мама. - Вадик, когда ты возьмешься за голову!?
    - Как только вернусь, - заверил я.
    - А когда ты вернешься?
    - Как только найдутся деньги, - понижая голос, заверил я. И снова громко. - Немедленно сходи в пароходство и потребуй помощи.
     - Я-то схожу, но ты скажи мне, когда ты вернешься и где ты, в конце концов.
    - Мне не хотелось бы говорить, думаю, название этого места наведет тебя на грустные мысли.
    - Ты что, в тюрьме? - тихо спросила мама.
    - Нет, я в Тюльковичах.
    - О Боже, - облегченно вздохнула мать.
    
    Взяв с меня слово, что я тотчас же вернусь домой, мама положила трубку. Дать слово и сдержать его суть великие противоположности. Сколько всякого ого-го лежит на этом пути. Денег у меня всегда было не густо, сейчас их не было даже на автобусный билет.
    Я вышел на крыльцо. Волнующая неизвестность лежала предо мной. Сзади гулко хлопнула дверь, и крылечные доски заходили ходуном под тяжелыми шагами.
    Служба, закурыть нэ найдеться? - спросил меня мужской, с кавказским акцентом, голос.
    Я обернулся и увидел человека. В первую минуту я принял его за киногероя Грузина из телесериала "Четыре танкиста и собака" Черный комбинезон, танкистский шлем, густые усы и наполовину обрезанные кирзовые боты.
    - У меня не то что закурить, а даже спичек не найдется, - горестно ответил я.
    - А чь-то так Генацвале? - поинтересовался мой собеседник. - Патэрял?
     - Да, да, да, - забормотал я. Хватаясь за брошенную мне соломинку. - Потерял: деньги, документы...
    - Э, биджук, слущай. Деньги что! Сегодня нэт, а завтра воз и этот, как его? малэнкий тележка! - Кавказец явно поднатаскался в здешнем фольклоре. - Пошли в наша бригада. Интернациональный коллектив! Бригадир батоно Сергей Михайлович!
    - Но у меня же даже паспорта нет, - вздохнул я. Вряд ли ваш бато Сергей Михайлович меня примет.
    - Какой паспорт, да! Зачем кладка ложить паспорт - слушай? Я Гоги. Ты кто?
    - Георгиевич, - нейтрально представился я.
     -Пошли, Георгиевич...
    И мы зашагали в сторону двухэтажного кирпичного строения...
    
    В комнатах первого этажа проживали матери одиночки и семьи молодых специалистов. Второй этаж был отдан интернациональной бригаде возглавляемой Сергеем Михайловичем Безбородко.
    Безбородко был вылитый Михаил Сергеевич Горбачев: очочки, лысина, словоблудие и тысячи дел сразу. Деятельность Сергей Михайлович больше походила на метусню. Он явно был явно несведущим в шабашных делах человеком. А горестно плаксивый вид говорил, что он, видимо, поссорился то ли с женой, то ли с любовницей. Мои догадки оправдались. Сергей Михайлович Безбородко крепко повздорил со своим сексуальным партнером и уехал лечить душевные муки в деревню...
    - Вы кто? - спросил бригадир Безбородко.
     - Георгиевич, - ответил я.
    - Гоги, кирпич подвезли? - забыв обо мне, спросил он грузина. И уже в окно. Анатолий Михайлович! Анатолий Михайлович! У нас сороковка кончается.
    - Вы кто? - Это уже ко мне. - Каменщик, плотник. Что умеете делать?
    - Все - соврал я.
    - Гоги, определи его на свинарник. - И снова в окно. - Марья Иванна! Марья Иванна....
    
    Приходилось ли вам, читатель, жить в аду. Нет? Тогда я вам расскажу, ибо моя жизнь и работа в бригаде Сергея Михайловича, несомненно, являла ад в его земном воплощении. Не скажу, какой левел, думаю серединный.
    Вставали мы еще до петухов, а возвращались, когда те уже видели третьи сны. Работу начинали, когда гасли последние звезды, заканчивали, когда испуганные нашим видом ночные светила прятались в темных облаках. Вонь, свиной визг из действующего свинарника. Стада кусачих мух. Тычок, ложок, стропило, мудило: вот слова, что окружали меня в те дни. Для большинства из нас, как ни странно, это была нормальная, привычная жизнь. Но ведь и тот, кто проживает в настоящем аду, тоже называет это место "Родимой сторонкой".
    В смене трудовых будней сгинули две недели. Мне был выдан скромный аванс и возможность… нет, не вернуться в большой, красивый мир лежавший в западном направлении от деревни Кильковичи, а возможностью отъехать "прибарахлиться" в п.г.т. Жерлов, лежавший строго на восток от преисподней...
    
    Жерлов встретил меня жарой, пылью, голыми прилавками и пустынными улицами. Даже в центральном пивбаре было безлюдно! Я взял кружку теплого, мыльного на вкус пива и вышел на тенистую террасу.
    - Ба кого я вижу, - окликнул меня сидевший у кружевной ограды, разделявшую террасу от пыльной городской дороги, человек.
    - О, Лев Семенович! Какими судьбами! - приветствовал я сидевшего.
    - Служебными, мой друг, будь они неладны, - ответил мне Лев Семенович.
    Когда - то Лев Семенович Раскин был молодым дарованием, но пятая графа и сексуально нетрадиционная ориентация поставили на карьере дарования большой крест. Лучше сказать карьера накрылась большой кипой. Однако Лев Семенович закончил что-то музыкально- просветительское и служил в областном отделе культуры. В Жерлов нагрянул с отчетной проверкой.
    - Мерзапакостнейшее пиво, - взболтнув бокалом, изрек Лев Семенович. - Может водочки. Гм - хм... Мой собеседник явно запамятовал мое имя.
    - Георгиевич, - подсказал я.
    - Да, да, да. Как же, как же Георгиевич, - забормотал Раскин, извлекая из саквояжа початую бутылку "Столичной"...
    После второй рюмки постаревшее дарование неожиданно схватило меня за руку и с проникновенным заиканием предложило.
    -Па-па-й-д-ем. Ты мне-е-е-е я тебе-е-е-е.
     - Лев Семенович, я же не по тем делам. Вырывая руку, крикнул я.
    - Да, да, да. Конечно, конечно. Здесь все не по тем делам, - выкрикнул Раскин. - Дрянной, унылый городишко.
    И столько отчаянья и разочарования было в голосе моего случайного собеседника, что дернул меня черт, (а кто еще может дернуть в п.г.т. Жерлове), предложить Льву Семеновичу кильковичского бригадира С.М. Безбородко. Мы переместились в "пятый жигуль" Льва Семеновича и щебенкой перешедшей в асфальт отправились в Кильковичи.
    
    Доводилось ли тебе, читатель, видеть любовь с первого взгляда. Нет? А такую же любовь, но между мужчинами. Снова нет! Ты много потерял, но я попробую описать тебе её. Начинается она с томного взгляда и интимной взволнованности в голосе. Затем переходит в котиное мурлыканье и голубиное воркование. В речи преобладают междометия и качественные прилагательные...
    К утру ни Сергея Михайловича, ни Льва Семеновича в деревне Кильковичи, как ни искали, не нашли. К обеду, когда стало ясно, что вряд ли в ближайшее время Сергей Михайлович покажется на объектах и в стенах общежития. Бригада разбилась на два лагеря и занялась производственно-хозяйственным грабежом. Группой, торговавшей строительным материалом, руководило лицо кавказкой национальности - Гоги. Второй, распродававшей белье и харчи, - предводительствовал узбек Карим. Посредником между ними и клиентами выступал я. За что имел свои маленькие комиссионные.
    Простыней, круп, наволочек и тушенки оказалось значительно меньше, чем кирпичей, цемента и досок. И группы вступили в полосу антагонистических отношений. Я сыграл роль миротворца. Была созвана мирная конференция. Конфликт был замят. Группа Карима вошла в долю.
    - Георгич-джан, будэм делать плов и много, много водка кушать! - заверил довольный итогами конференции Карим.
    - Георгич, будем шашлык кушать. Вино, слушай, пит! Всякое можэт случится, - недобро пообещал Гоги.
    Вечером в подвале на кухне, и, правда, что- то булькало, трещало, кипело...
    Если бы не возвращавшийся со второй смены молодой специалист, не писать бы мне сегодня этих строк. Специалист рассказывал, что черный едкий дым и розовые языки пламени уже подбирались к комнатам матерей-одиночек.
    - Курвы! Ну, курвы! - Кричал прибывший на пожарище колхозный председатель.
    - Я вам, блядям, сделаю аккорд, - поддерживал его бухгалтер.
    - Где эта сука-то? Где бригадир-то? - Настойчиво интересовался партийный секретарь. В ответ члены бригады вопросительно переглядывались.
    - Он у меня, как миленький, на зону-то пойдет. Там ему, блядине, дымоход прочистят-то! - грозил невидимому Сергею Михайловичу кильковичский комиссар. - И вы, сучье племя, еще поплачете - то кровавыми выделениями! - Пообещал он в заключение членам бригады.
    
    Я не стал ждать наступления Кильковичских казней, и, утром взвалив на плечи жидкий рюкзачок, разбитой дорогой идущей через чахлую рощу, устремился в междугородней автостраде...
    
    Дома меня ждали приятные новости.
    1.Был затушен речной конфликт.
    2. Замят книжный инцидент.
    "Кильковичского" дела я не боялся. Григорьевичей на свете миллионы. Да, что я собственно сделал, познакомил двух одиноких, гонимых обществом людей? Но разве это преступление?
    Жизнь начиналась с чистого листа...
    
    Как-то возвращаясь домой наткнулся я на невероятное для тех дней событие. В находившемся под моим домом гастрономе торговали сигаретами и водкой. Невероятным было то, что почти не было очереди. В этом было какая-то искусственность. Некий мистический подвох.
    Немыслимые мистические события развернулись и дома. Вместо того чтоб выпить и закурить, я почему-то включил телевизор. И это я, ничего кроме передачи "Утренняя почта", не смотревший! Выступал известный парапсихолог. Вообще в те дни по телевизору показывали черт-те что, включая заседания верховного совета и открытых сатанистов. Общий смысл текста парапсихолога от меня как- то ускользнул. Ну а частный закончился тем, что я слепо, тупо выполнил установку парапсихолога: бросил пить, курить, и стал рвать зубы без наркоза! Попросту говоря, я стал "Зомби"...
    Водку я вскоре продал по магазинной цене поляку Яну Склодовскому, а сигареты подарил соседу Андрею по кличке "Никотин".
    Вы спросите "А как же жизнь?" Ну что жизнь. Жизнь продолжается...