Златокудрый неуч
Иммигрант Луцкий (полные инициалы Эмиль Григорьевич - почтенных, но еще не старых лет человек: волосы черные, глаза карие, рост средний, размер шляпы 52, обуви 41 или 10 по здешним меркам) не сдал экзамен на подтверждение своего диплома "инженер - электрик"
Другой бы плюнул и забыл, а Эмиля Григорьевича это так потрясло, что он потерял доселе отменный аппетит, да что там аппетит, бывший инженер-электрик потерял вкус жизни.
В один день он превратился из цветущего мужчины в ссохшегося ленивого, апатичного, унылого старика.
- Миля, - сказал Луцкому его приятель баптист Валентин (Валя) Иванов, - нельзя впадать в уныние - это же большой грех.
Так мог рассуждать только человек с фамилией Иванов.
Эмиль презрительно взглянул на приятеля:
- Я что, по-твоему, должен радоваться, петь, танцевать?
- Я не говорю радоваться, я говорю о том, что не стоит унывать. Посмотри на это проще. Ну, не сдал ты экзамен. Ну и Бог с ним! Забудь. Выбрось это из головы. Поработай пока электриком. Наберись экспириенса, а через пару лет свою фирму откроешь. Будешь в ней инженером, и главным инженером, и директором и…
- Уймись, Валя! Для меня важно не кем я стану. Меня угнетает проигрыш.
Баптист, однако же, не внял просьбе и не унялся, а напротив привел новый аргумент:
- Это гордыня, Миля! Гордыня! Ибо в Писании сказано и победу, и проигрыш нужно воспринимать как должное нам Создателем!
- Я хоть не верующий, - с некоторой даже гордостью и вызовом, сказал Эмиль Луцкий, - но ни в одном из писаний подобной сентенции про победу и проигрыш не читал. Так, что уж если ты собрался цитировать писание, так хоть прочти его вначале… и вообще для меня религия - удел лузеров!
- Так может, Господь и послал тебе проигрыш… ну, я в том смысле, что ты не сдал экзамен, чтобы ты обратил свой взор к нему? Умерил свою гордыню? В церковь бы сходил, покаялся, исповедовался. Я вот хожу, мне помогает.
Инженер - электрик побагровел, набрал в легкие воздуха и разразился в адрес баптиста Иванова гневной, яростной тирадой:
- Кто-то, кто, а ты, мудрило, мог бы, и помолчать, и не лезть ко мне с дурацкими проповедями, ибо баптистскую церковь посещаешь ты исключительно ради получения справки. Справки, что ты предъявишь в доказательство своей религиозной деятельности, от которой ты якобы страдал на земле обетованной, на которую попал как член семьи.
- Да, ты прав, Миля! - Легко и смиренно согласился Иванов. - Я лгал, но то была ложь во спасение. В церковь я пришел, именно, ради справки. Но теперь я преобразился! Родился, так сказать, свыше! Теперь ты меня хоть на Колыму отправляй, а от веры я уже не отрекусь!
- Ты так говоришь, потому что прекрасно знаешь, что никто тебя туда не отправит.
- Клянусь, что пошел бы хоть на Колыму. Хоть на Северный полюс! Я хочу, чтобы и ты проникся верой и жил бы по ее законам: не жадничал, не скупился бы, ибо Господь нас за это наказывает!
- О чем это ты?
- А о том… говорили тебе люди, пойди на курсы, поучись, узнай здешние требования к профессии, но ты не пошел. Почему? Да, потому что пожалел ты деньги, а ведь они у тебя были, но…
Последнее "но" баптиста пропало в гневной реплике Эмиля Луцкого.
- Ты чужие деньги не считай, а то ведь твой Боженька может тебя за это наказать! И вообще, Валя, шел бы ты репетировать свои проповеди на ком-нибудь другом. Мне они как мертвому припарки.
Иванов не только не ушел, а, наоборот, бухнулся в ноги Эмилю и заголосил:
- Прости ты меня, Миля. Прости, брат, не хотел я тебя обидеть!
- Встань, Валя, - поморщившись как от полынной настойки, сказал Эмиль Григорьевич, - ну зачем передо мной ломать дешевый водевиль.
- Это не водевиль, брат! - Воздел руки к приятелю баптист Иванов. - Видит Бог! Видит, искренне прошу у тебя прощения. Веришь?
- Верю. - Любимым словом создателя театрального учения, ответил Луцкий и улыбнулся. - Верю, только ты встань с колен. Под моей квартирой неотапливаемый бейсмент… еще простудишься.
Новоявленный баптист с помощью бывшего инженера - электрика встал с колен. Отряхнул брюки и продолжил:
- Ну, не хочешь в церковь, так сходи к психологу. Ты посмотри, на что ты стал похож. Краше в гроб кладут!
Эмиль Луцкий взглянул на себя в зеркало и согласился:
- Да, пожалуй, ты прав. Нужно сходить к врачу.
Бывший инженер электрик, не отходя от трюмо (на котором стоял телефон) снял трубку и позвонил в поликлинику.
Луцкий - рассматривая себя в зеркало и массируя пальцами, мешки под глазами - слушал монотонно ноющий телефон.
Он уже хотел бросить трубку и может быть даже, действительно, как советовал Иванов, пойти в церковь? Ну, не в церковь, разумеется, а в синагогу, ибо в душе Эмиль Григорьевич копошились религиозные чувства. Он, например, явно чувствовал, что жил уже прежде. И в той прежней жизни, был каким- то крупным политическим деятелем. Может быть даже Львом Троцким!?
- Алло. - Не дал состояться встрече с Богом приятный женский голос.
- Я бы хотел записаться на прием к врачу?
-Минуточку.
В трубке зашелестели страницы регистрационной книги.
- Доктор Грэм может принять вас завтра в девять часов утра. Вам подходит?
Эмилю Григорьевичу, поскольку он теперь был в не удел, подходило любое время:
- Подходит.
На следующий день Миля (вдруг эскулап окажется дамой) надел свежее нижнее белье, чистые синтетические носки, тщательно выглаженные брюки, лучшую сорочку, соломенную шляпу. Взглянул на свое отражение и, оставшись им не вполне довольным (тенистой стороной улицы) отправился в поликлинику.
Поликлиника - громко сказано.
Тесный предбанник - приемная.
Узкая комната - кабинет врача.
- Что вас беспокоит? Поинтересовался (больше похожий на торговца фруктами, чем на врача) психолог.
Что беспокоит? Что может беспокоить не сдавшего экзамен не молодого инженера - электрика?
Конечно - завтрашний день.
Как жить?
На что жить?
С кем жить?
Эмиль Григорьевич начать с самого начала.
Рассказать, например, чему учили его родители:
- Еврейский мальчик, - каждодневно твердили они, - должен учиться только на шестерки.
А когда Эмиль возражал:
- Но ведь в школе высшая оценка пять.
Родители отвечали:
- Для еврейского мальчика пять все равно, что два. Запомни это, сынок.
Эмиль запомнил и учился только на шесть, но чаще все же на восемь!
Еще хотел сказать, что для того чтобы поступить в университет, ему Эмилю Луцкому нужно было знать в два раза больше, чем приемной комиссии вместе взятой!
И он знал, и он сдал экзамены и был принят в университет, в который еще и не всякого стипендиата Оксфорда примут.
Хотел с гордостью поведать, что университет он закончил с золотым блеском красного диплома!
О том, что после ВУЗа был принят в ведущий НИИ провалившейся в тартары Империи.
Сообщить, что он стипендиат, лауреат и т.д. и т.п. на старости лет, не сдал какой- то паршивенький экзамен.
Эмиль Луцкий хотел выложить эскулапу свою версию событий.
Версия эта была ничем иным как теорией заговора и все это дело (экзамен) попахивало душком антисемитизма. Поскольку большинство из экзаменаторов были люди враждебно настроенной к еврею Луцкому нацией.
Но ничего это Э.Г. Луцкий не выложил.
Во-первых, не хватало языка.
Во-вторых, вся эта Эмильева мутота была доктору (которым он безостановочно ерзал по стулу) до причинного места.
- Голова болит. Бессонница. Аппетит пропал.
Вот и все, что сказал Эмиль психологу.
- А раньше был?
- Что?
-Аппетит?
Эмиль хотел сказать, что раньше у него был не просто аппетит, а зверский аппетит.
Хотел рассказать о курином бульоне, что варила мама и не из бойлерной курицы, а из домашней вскормленной на крупе и червячках куре. О пожарских котлетах, которые под гречневую кашу он съедал шесть штук. О пирогах и халах, что пекла покойница бабушка. О сливовом варенье, густо намазанном на сдобную сайку…
Как уже здесь в эмиграции. Совсем недавно. Еще на прошлой неделе - любил Эмиль Григорьевич на выходные купить свежайшую буханочку черного "Бородинского" хлеба. К нему кусочек белого с прожилочкой сала и, разумеется, бутылочку "Столичной"
Дома бывший инженер-электрик острым ножом (не любил Эмиль Григорьевич здешние слайсы) резал хлебушек. Горбушечку осыпал точно, драгоценными каменьями, крупной солью. На нее клал кусочек сальца, которое покрывал колечком репчатого лука. Наливал рюмочку холодной "Столичной"
Шумно выдыхал. Пил. Подносил к носу горбушку и глубоко втягивал ноздрями Божественный запах. Надышавшись, откусывал кусочек хлеба и забрасывал в широко открытый рот сальце.
Ну, еврей - да, но сало то отменное, и запах от него такой, что побежишь и перекрестишься. Или на худой конец закроешь глаза, плюнешь через левое плечо, да и съешь. Жуешь его и понимаешь, что гореть тебе за это в серном огне, а все одно жуешь. Но разве сало главное? Нет. Сало - выступало в качестве легкой разведки желудка.
За разведкой желудок начинала утюжить тяжелая артиллерия, которая включала в себя порой красный острый борщ, а в иной наваристый мясной крупник, а то и все вместе.
За тем следовала еще рюмочка, после которой желудок колошматили танки (так Луцкий называл пельмени или беляши) сосчитать кол-во танков - пельменей, что лежали на тарелке, было, весьма сложно. Может два десятка, а может и всех пять?!
На десерт за желудок бралась авиация, которая бомбила его фруктами, ягодами и поливала - точно напалмом - взбитыми сливками. После фруктовой бомбежки шла тестовая осада, то есть заварные пирожные, киевский торт, наполеон, кремовое печенье.
Завершала наступление атака легкой кавалерии: рюмка коньяка с лимоном, чашечка кофе, орехи, крепкая кубинская сигара.
Борщи, крупники, пельмени, беляши, голубцы, каши, отбивные и заварные Эмиль Григорьевич готовил сам.
Нет, конечно, когда были живы мама с бабушкой, то готовили они, а когда их не стало, пришлось кашеварить самому инженеру - электрику.
Можно было завести жену, но дело в том, что Луцкий безмерно любя женщин, никак не видел их в образе своей жены.
Любил же Луцкий, как говорится, все что шевелится, будь то маленькая чернявая кривоногая коротышка уборщица или длинноногая блондинка фотомодель. Всех своих любовниц Эмиль Григорьевич называл только ласкательно - уменьшительными определениями - упирая на электричество.
-Моя искорка. Моя теслочка. Мой кулончик. Мой амперок!
Дамы сходили с ума от Эмиля Григорьевича и прощали ему, как его измены, так и странности.
В спальне Эмиля Григорьевича можно было встретить и розги, и наручники, и секс игрушки, а иногда можно было наткнуться и на дополнительного партнера.
Но все это делалось с таким изяществом и интеллигентской тонкостью, что дамы закрывали глаза и прощали все эти шалости баловнику Миле.
- Так… хорошо. - Закончив осмотр, сказал доктор. - Ничего серьезного я у вас не нахожу. Обычное переутомление. Желательно купить путевку и уехать в тихое хвойное и озеристо - речное место. Могу даже посоветовать. Я в прошлом году отдыхал… вот возьмите. Отличное место - Доктор подтолкнул к пациенту рекламный буклет.
- И главное цена божеская.
Эмиль Григорьевич поблагодарил эскулапа и, сунув буклет в карман пиджака, пошел домой...
Вечером, пытаясь заснуть, прочел одну газету, другую, третью, наконец, дошла очередь до буклета. Когда за окном уже зарделся рассвет - Эмиль Григорьевич заснул с твердым намерением:
- Еду на остров.
Дом отдыха "Остров" встретил Эмиля Григорьевича дождливой погодой, сумрачным лесом и штормовым озером.
- Ну, вот приехал, развеется от тоски, а к ней же и приехал. Нет, видно от нее не убежишь. Вцепилась она в меня как волчица в ягненка. - Думал, распаковывая чемодан Луцкий. - Впрочем, на въезде мне попалась одна милая пухленькая мордашка. Нужно выяснить в каком номере она живет. Если уж не разгоню тоску, то хоть скрашу.
Эмиль Григорьевич улегся в постель. Долго не мог уснуть прислушивался, точно хотел услышать что-то важное для себя в ночном скрипе деревьев и шуме волн. Когда же, в скрипах и шумах и впрямь стало вырисовываться что- то похожее на связную речь (вроде какого-то пророчества) Э.Г. Луцкий заснул, да так крепко, как не спал уже с детских времен. Не слышал он, как налетевший порыв ветра смел с неба мрачную пелену облаков. Не видел, как в его окно заглянула одна звезда, за ней другая и, наконец, в комнату вкатилось "ночное солнце", которое в свою очередь вытолкало "дневное светило"
Луцкий открыл глаза и увидел за окном изумительное утро. Такое утро, что от былой тоски не осталось и следа.
Эмиль Григорьевич умылся, побрился, облачился в светлые шорты, гавайку, сунул ноги в кожаные сандалии и пошел завтракать.
Завтрак, как и утро, был превосходен. На столе рассчитанном, на четыре персоны: свежий (нарезанный крупными ломтями) деревенский хлеб. На фарфоровой тарелке золотистый омлет с зеленью. Рядом с ним привлекательно расположился кусочек нежнейшейшего бекона. В фаянсовой чашечке пахучий чай с лимоном. В огромном расписном блюде увесистые куски пирога с корицей. В хрустальной вазе, грузно переваливаясь через края, свисали виноградные гроздья, на них навались яблоки, груши и прочая мелкая ягода. Мельхиоровые вилки, ложки, бокалы из цветного тонкого стекла. Зеленая ваза со свежими полевыми цветами и милая, как раз та пухленькая, что еще вчера приметил Эмиль Григорьевич, соседка.
За беконом Луцкий узнал, что соседку зовут Мари. За чаем, в каком номере она проживает. За фруктами и ягодами договорился о романтической встрече на закате дня. После завтрака (для завязки жирка) Э.Г. Луцкий немного посидел (в шезлонге) на террасе, с которой открывался чудный вид на озеро и, листая журнал, поглядывал на женскую половину отдыхающего контингента.
Затем прошелся по территории. Постоял подле волейбольной площадки. Сам в игре не участвовал, но несколько раз бросил играющим (вылетавший с площадки) шершавый мяч. Зашел на поле для мини гольфа и даже несколько раз ударил
(в лунку, однако, не попав) клюшкой. Забрел на пляж и здесь обнаружил лодочную станцию.
- А не тряхнуть ли стариной! Не напрячь ли бицепсы и плечи! Ведь я когда-то подавал надежды в гребном спорте! - Подумал и тотчас же осуществил мысли Луцкий.
- А, дай-ка мне, милый, - обратился он к держателю стоянки - крепкому загорелому юноше, - вот эту "посудину".
- Вот эту? - Юноша указал на небольшую голубую лодку.
- Ее! Ее! Милую.
- Пожалуйста. - "Держатель" помог Эмилю Григорьевичу усесться на скамеечку и, когда в руках клиента оказались весла, слегка оттолкнул судно от деревянного настила.
Луцкий, грамотно работая веслами, отплыл от берега и размашисто загребая направился к середине озера. Достигнув "цели" и устав (все-таки возраст) Луцкий бросил весла и снял гавайку.
- Не выглядеть… вдруг дело с пухленькой дойдет до постели… бледным, как мучной червь!?
Не прошло и часа, как Луцкий подумал:
- Если я сейчас же не отправлюсь в тень, то вскоре превращусь в головешку.
- Захочет - ли пухленькая поиметь головешку?
- Не захочет!
Эмиль Григорьевич налег на весла и направился к тенистому заливу, а, достигнув его, отпустил весла и поплыл, что называется, без руля и ветрил.
Мимо лодки проплывали огромные ели, кряжистые дубы, жидкий кустарник, на песчаном озерном дне лениво шевеля плавниками, спали разморенные солнцем огромные рыбы. За береговым поворотом, внимание Э. Г. Луцкого привлекла небольшая речка. Впадала она в озеро или вытекала из него - этого путешественник сказать не мог? Да и какая разница. Дело не в ее географическом положении, а в ее Божественной красоте.
Эмиль Григорьевич придержал левое весло и вплыл (если так можно выразиться) в ее берега. Да какие, впрочем, берега. В детстве Э.Г. Луцкий называл такие речки переплюйками.
Но это по ее ширине, а по красоте ничего подобного (путешествовал Эмиль Григорьевич по роду службы много) не встречал. Хотя видел он и горные речки, и степные, и лесные, и тихие и стремительные и Бог весть какие.
Эмиль Григорьевич, вглядываясь в растительность на речных берегах, никак не мог взять в толк на какой широте и долготе он находится. По расположению дома отдыха вроде в северном полушарии, а деревья, цветы, птицы, рыбы относились к южному. Хотя, если приглядеться (Луцкий бывал и в южных широтах) то и в южном полушарии ничего подобного не встретишь.
Исполинские деревья кронами своими упирающие в облака, да не белые как обычно, а кремовые точно сладкая вата, продающаяся на детских площадках. Солнце не желтое, а чуть розоватое, как пенка от клубничного варенья. Диковинные пестрые птицы размером крыла превышающие "Боинг" и пением лучших голосов "Ласкалы"
Цветные поляны с пестротой красок, которым позавидовал бы самый гениальный художник и запахами, перед которым меркла вся знакомая Луцкому парфюмерия.
- Надо бы спросить у жителей, что это за место и как оно называется.
-Подумал Эмиль Григорьевич.
Но сколько он не плыл, а плыл он уже довольно долго, хотя не чувствовал себе усталым, а наоборот бодрым, свежим и счастливым, людей не встречал.
- Вот бы здесь навсегда поселиться. - Думал Э.Г. Луцкий.
- Бросить всю эту суету. Все эти экзамены. Переэкзаменовки. Думы о прошлом, настоящем, будущем и переехать в эти края!
Так плыл счастливый умиротворенный Эмиль Григорьевич и желал, чтобы дорога эта никогда не кончалась, но вот ему послышался тихий удар колокола. За ним второй - посильней. Третий и вот уже звонили многочисленные многоголосые переливчатые и басистые колокола. И было в этих звуках, что чарующее прекрасное и в тоже время, холодящее душу.
Река, сделав причудливый зигзаг, превратилась в огромный живописный залив. На его берегах стояли, да даже не стояли, а как бы парили в воздухе, диковинной архитектуры замки и дворцы.
Эмиль Григорьевич, бросив весла, смотрел с открытым ртом на открывшиеся ему красоты. На лице его выступил пот, а по уголкам рта катилась обильная слюна, какая бежит только у настоящего ценителя прекрасного. Лодка ударилась о причал. "Странник" (то есть Луцкий) слегка пошатнулся.
Он поднял глаза и увидел перед собой человека. Но если честно, положа руку на сердце, то и человеком его не назовешь. Вроде и человек, приглядишься так и не человек вовсе. То ли тонконогая лошадь, то ли златогривый лев, что-то вроде химеры с готического собора. В профиль на него глянешь вроде двадцать лет, а в анфас посмотришь все сто дать можно. Торсом вылитый мужик, а головой баба бабой.
Ни слова не говоря, "мужибабо", как окрестил его Луцкий, протянуло Луцкому руку. Эмиль Григорьевич покорно, без вопросов: кто, зачем и по какому встречает его на неизвестном берегу, протянул руку и выбрался на причал. "Мужибабо", не говоря ни слова, повело Эмиля Григорьевича по улицам города. На ум бывшего инженера - электрика пришла песня "Аквариума"
"…есть город золотой.
С прозрачными воротами и яркою звездой.
А в городе том сад, все травы да цветы.
Гуляют там животные невиданной красы"
Ни садов, ни животных, ни людей, ни зданий, ни ворот, ни мощенных золотом мостовых, ни сияющих изумрудами звезд Эмиль Григорьевич не встречал, но он остро чувствовал их присутствие. Они вроде, как были, пока спрятаны для его зрения. Как будто еще не пришел еще час их увидеть. И это было замечательно! Поскольку предчувствие встречи, чуточку лучше, самой встречи.
Наконец они остановились, и из ничего, из пустоты, из чуть дрожащего теплого воздуха появилась комната.
- Похоже на аудиторию, в которой я сдал экзамен на подтверждения своего инженерского диплома. - Подумал Эмиль Григорьевич. - Уж не думают ли они устроить мне сейчас переэкзаменовку. Но кто они? Здесь только это странное "мужибабо" но оно даже и близко не похоже на моего экзаменатора. Черт подери, что это такое? Куда я попал?
Тут же родился ответ:
- А это, наверное, какой - то домотдыховский аттракцион!
Нужно узнать входит ли он в стоимость путевки, если нет, то сколько стоит? Может у меня, и денег таких нет!
- Я слушаю тебя. - Обратилось "мужибабо" к вошедшему в аудиторию златовласому пареньку. - Готова твоя работа?
- Готова. Мальчик протянул "мужибабе" тетрадь. Луцкий только назвал это тетрадью, а на самом деле это была не тетрадь, а нечто светящееся, похожее на шаровую молнию.
- А что ты мне ее суешь? Сам написал, сам и читай. - Фыркнуло "мужибабо" - Читай.
Мальчик принялся читать. Читал он так, как будто никакого Луцкого в аудитории и не было.
Эмиль Григорьевич стал кричать, махать руками, но никто его не слышал и не видел. Вскоре он бросил это бесполезное занятие и стал слушать, что читает этот золотогривый малец, а читал он ничто иное, как биографию Эмиля Григорьевича Луцкого. Только биография была более детальной, а не общей, какую обычно писали для отдела кадров: родился, крестился, женился, семейное положение, родственники за рубежом.
В изложении паренька она звучала вроде романа.
Златовласый писатель озвучивались такие факты и вещи, о которых Эмиль Григорьевич давно забыл, или которые очень хотел забыть. Например, как он в детстве (решив пощеголять) украл у своего родного дяди Левы лайковые перчатки. Перчатки, которые (из-за страха быть разоблаченным) кроха Миля так никогда и не одел. Из уст мальца также прозвучал эпизод, связанный с одной девушкой, от которой Эмиль Григорьевич (узнав о ее беременности) бежал на край света. В Сибирь. Объект, на который, работников НИИ, было не заманить даже баснословными командировочными деньгами.
Наконец, златогривый юнец дошел до санатория "Остров" и замолчал.
- Ну, что же ты молчишь. Продолжай. - Недовольно пробурчало "мужибабо".
- Но это собственно все. - Пряча глаза (точно понимал, что это все из рук вон плохо) ответил мальчик.
- Ну и как ты думаешь - могу я принять такую работу? - Устало, закрыв глаза, спросило "мужибабо".
- Не знаю. - Вздохнул малец.
- Так это что получается, что вот эта шмокадявка, у которой молоко на губах не обсохло, писала мою жизнь? Бред! Конечно, бред, рожденный сном на жарком солнце. Я сплю в лодке, а вся эта белиберда мне просто сниться. Интересно. Ну, давай посмотрим, что будет дальше.
А дальше шел вопрос "мужибабо":
- Ну, а ты поставь себя на мое место и скажи, как бы ты - Я… оценил эту работу.
- Плохо.
- Правильно плохо. Я бы даже сказал отвратительно. Ты посмотри на него. "Полубабо" указало не на Эмиля Григорьевича, а на светящуюся молнию - тетрадку. - Он же у тебя весь состоит из грехов. Причем не просто из грехов, а из всех смертных грехов. Его даже не понятно, на какую ступень ада определять. Нет там такой ступени! Теперь ты понимаешь, что ты сочинил? Ведь я же тебе объяснял, каким должен быть человек, а ты мне что напридумывал? Он же у тебя не просто человек - еврей. Всем человекам - человек. Правильно?
Правильно. - Согласился паренек.
- Правильно. - Фыркнуло "мужибабо". - Так чего ж у тебя еврей сало уплетает точно язычник. Почему он у тебя ест сало. Я тебя спрашиваю - почему?
- Потому что оно вкусное…
- Ты откуда - знаешь?! Ты, ничего кроме манной небесной не кушавший? Или может ты, принимал человеческий облик? Смотри, застану тебя за этим занятием, вычеркну из книги бессмертных существ и отправлю к людям, кушать сало. Может тогда, ты поймешь, что сало и вечная жизнь - суть противоположности!
- Я понимаю, - сказал мальчик, - я только так к слову… ну, что сало вкусное.
- Понимаю! Если бы понимал, то не написал бы такой ахинеи.
- У меня голова болела? - Стал оправдываться паренек. - И живот, и вообще общее недомогание. Дайте еще один шанс…
- Какой живот! Откуда у тебя голова - состоящего из сплошного эфира! О каком шансе ты говоришь! Ты же его уже второй раз переписываешь. В первый, раз ты его изобразил политическим деятелем, чуть не доведшим мир до вселенской катастрофы.
- Нет, не зря, - подумал Луцкий, - я чувствовал, что уже однажды жил.
- Я могу, - продолжало, тем временем, "мужибабо", - себе только представить, каким ты надумаешь его в третий раз.
- Не сомневайтесь, учитель! - Решительно заявил малец. - Я учту все мои прежние ошибки и сделаю его, наконец, достойным человеком.
- А что ж я, по-твоему, недостойный человек! - Возмутился Эмиль Григорьевич. - Не грабил, не убивал, не стучал, а что сало ел, так что было делать, когда в магазинах кроме сала ничего и не было?! Да и то… разве, то было сало. Так желтый наждачный брусок.
Не достойный! Науку грыз как проклятый! Пахал, как грешник в аду, на вредных объектах! Порой не досыпал, не доедал и постоянно страдал от антисемитизма! Не достойный и как у тебя, байстрюка, язык поворачивается меня стипендиата, лауреата, заслуженного человека так меня называть!? Снять бы ремень, да отхлестать тебя неуча-лоботряса за такие слова! Но ведь не сделаешь. Ты ведь мираж. Сон.
- Дайте еще один шанс, учитель. Дайте. Ведь вы же троицу любите!
- Хорошо. Согласилось "мужибабо" - Переписывай, но учти - не справишься, переведу тебя на низший уровень. Будешь работать с ослами. Понятно?
- Конечно.
- Тогда стирай.
Златовласый паренек извлек светящуюся (Эмиль Григорьевич назвал ее так, потому что другого слова подобрать этому предмету не мог) тряпицу и протер ею светящуюся тетрадь - молнию.
Эмиль Григорьевич почувствовал легкое щекотание, покалывание, пропало сердцебиение, зрение, слух.
- Начинай работу. "Мужибабо" вышло из аудитории.
Златокудрый неуч взял в руки то, что Эмиль Григорьевич назвал пером (хотя оно таковым и не было) и, покусывая его, задумался.
- Сейчас я проснусь. - Подумал Э. Г. Луцкий.
Эмиля Григорьевича нашли ближе к вечеру на берегу маленькой речушки, которую в здешних краях называли "Божьей Речкой" Не помогли бывшему инженеру - электрику ни искусственное дыхание, ни массаж, ни электроразряд, ни прямой укол в сердце. Не дождалась (на озерном берегу) Эмиля Григорьевича и симпатичная пухленькая. Так и спала одна в холодной постели: сладко посапывая и слегка вздрагивая оттого, что снился ей город
"…с прозрачными воротами и яркою звездой…"