...Можно, конечно, разобрать все рассказы по очереди, благо я обещала написать нудно, и обещание свое сдержу. Но стоит ли? Не лучше ли наоборот, попробовать распределить сии рассказики, коих скопилось на сей момент ровным счетом 44, на какие-то категории?
     Например, по содержанию (оно же - сюжет, оно же фабула) рассказы распадаются на такие нечеткие подмножества: воспоминания юности, рассказы о "случае из жизни", рассказы о какой-то интересной персоне, истории из эмигрантского быта, и просто выдуманные сюжетики.
     Почему нечеткие? Потому что один и тот же рассказ может входить более чем в одно подмножество, плавно переползая из категории лирических воспоминаний в категорию сатиры из жизни эмигрантов ("Мои маршруты", "Как я в кино снимался", "Недоразумение", и др.) и обратно.
     Рассказы населены пестрым и разнообразным народом: тут и совковые деляги ("Бригада", "Завхоз"), и потерянные личности ("Моралисты", "Тулупчик Самсонова"), и колоритные бабули ("Нерпа", "Иголка"), и гротескные совслужащие, и забеганные озабоченные эмигранты ("Охотник за гонорарами", "Перестраховщик", "Мост", "Пора, пора, порадуемся…"), и томные педерасты ("Персик", "Сауна"), и патлатые неприкаянные лабухи 70-х годов ("Факино", "Невоплощенная мечта", "Я приглашу на танец память", "Барабанщик Усикум"), и фарцовщики ("Черная суббота", "Аббатская дорога") и собратья по перу ("Конкурсная трагедия", "Автор и Муза", "Перестраховщик") и низколобые унтеры-милиционеры (Длинный петляющий путь), и вполне добропорядочные отцы семейства, и странные личности не от мира сего (Милочка, Андрюша, Голубков из "Не милости прошу") и кого только нет - настоящая энциклопедия советской и эмигрантской жизни...
     Есть еще одна интересная категория - рассказы, где в центре повествования - некий предмет. Неодушевленный, но как бы и не совсем неодушевленный. Таковы, к примеру, "Фиолетовый глаз", "Табуретка", "Колеса судьбы", "Встреча", "Старик и дерево", "Осенняя история". А в "Тулупчике Самсонова" обтерханная душегрейка жутковато-уморительного не то Плюшкина, не то диккенсовского Феджина среди захламленной квартиры, с его треснутыми чашками - просто пародийная реинкарнация гоголевской "Шинели" навыворот: не у Акакия Акакиевича украли заветную его шинель, а он сам спер мечту своей жизни у кого-то...
     Есть в этом что-то андерсеновское - читатель проникается грустной жалостью то к влюбленному листику, то к заброшенному цветку, то к старому пианино - и даже гоголевское, когда музыкальная колонка ("Колеса судьбы")вырастает до размеров карающих мельниц Божьих и бередит совесть человека, поддавшегося зависти, и не дает забыться.
    
     Читая это собрание недлинных и пестрых рассказиков, сначала воспринимаешь их как череду отдельных историй, случаев и ситуаций, иногда грустных, чаще - смешных и нелепых.
     Но от рассказа к рассказу перед читателем встает портрет поколения, горизонтальный срез общества, возникают зримые картины тех лет, типы и персонажи, гримасы советских перекосов и перегибов, судороги "дефицита", уловки маленького человека перед бездушной машиной бюрократии, томления молодости, приметы и детали времени. В последнем на сей момент рассказе - "Андрюша-регулировщик" - картина жизни уезного города близка к "Истории одного города" с ее чередой безумных градоначальников, несчастных и ничтожных жителей и разных городских сумасшедших...

     За стоящими на первом плане историями существуют и второй, и третий планы - атмосфера и настроение, а еще глубже - размышления о Судьбе и о месте в жизни. Каковые размышления, впрочем, лишены всякой риторики и патетики - ярким примером тут служит заглавный рассказ "Бульвар Ностальгия".
     Еще одна немаловажная (а то и определяющая) характеристика Литературы - язык. Без своеобразного стиля нет автора как писателя, придумай он хоть сотню остросюжетных историй про глубокие колодцы в темнокудрявых лесах (чистейший фрейдизм, между прочим). Но если они изложены шершавым газетным языком - анекдоты останутся анекдотами, а сюжет сведется к перечню событий и примитивной навязанной морали.
     У Савича тайн и кладов нет, как нет и мутной воды для психоаналитика, а вот такой неповторимый стиль есть, хотя это становится опять-таки понятно только после прочтения не одного рассказа, а нескольких (в идеале, конечно, всех).
     Охарактеризовать стиль Савича сложно - поначалу язык даже кажется каким-то не совсем правильным, и уж точно не гладким. Предложения вывернуты, как фигуры на гравюрах Оноре Домье, но в обоих случаях эта вывернутость-то и придает движение и динамику, и создает настроение. Ясно, что это не просто перечень событий, и не безликое повествование некоего "автора вообще": мы слышим голос Рассказчика, который существует отдельно от автора, и сам является мишенью для авторской иронии. Иногда довольно жесткой, иногда - веселой и шутовской.
     Большое место в палитре художественных средств занимают междометия: тык-мык, гм-гм, дыр-дыр и тому подобное - иной раз обрисовывают сановитого начальника, полупьяного работягу или расхристанного лабуха гораздо выпуклее, чем длинные словесные портреты а-ля милицейская ориентировка (помните описание Дубровского?). Тем интереснее, что прямая речь очень часто приписывается опять-таки предметам неодушевленным:
     - Дыр-дыр-дыр - припадая на Ы, гудела прямая линия Безнадежненского райкома.
     - Степан Фомич? - обращаясь к помощнику, спрашивал ПЕРВЫЙ.
     - Так точно Иван Игнатьевич, - клялась трубка.
     Тут удивительно точно поставлен в соответствие характерный звук "Ы" - и невидимая, но хорошо знакомая фигура Первого райкомовского друга местных пионеров.
    Речь персонажей вообще на редкость разнообразна и удивительно адекватна: типично высказывается Берта Соломоновна ("Нерпа"), узнаваемо мычат работяги, юлит и елозит прохиндей редактор, не желающий платить гонорар, отрывисто порыкивает начальник по телефону, и подчиненный отвечает ему суетливо, как и положено, но уж речь лабухов - самодельных музыкантов 70-х годов - это отдельная поэма! Автор проник в самую суть и сохранил для нас массу специфики их "выражанса", жаргонных словечек, пижонской манеры говорить и все такое. Тут нужен Белинский с его неистовым слогом и мощным анализом того, что в те далекие и бурно-литературные времена называлось "колорит". Богатство речевых характеристик - одна из главных радостей для Внимательного читателя, который способен отловить кайф от момента узнавания сих разнообразных и пестрых типов...
     В порядочной статье не обойтись и без ругани. Не приводя конкретных примеров, могу сказать, что некоторые рассказы (особенно более ранние) можно было бы слегка сократить, прошерстить, так сказать, рукой взыскательного встроенного (в голову автора) редактора...
     Но чем позже вещь написана, тем реже посещает читателя эта мысль: автор от простого повествования стремительно ушел, а пришел к той степени мастерства, когда все описания, детали, антураж и обстановка - все играет на сюжет и на образ. В более поздних вещах практически нет незначащих деталей и событий, все композиционно оправдано и стилистически верно.
    В этом, безусловно, большой прогресс, который может быть и не сразу осознается читателем, но сказывается на впечатлении и вселяет приятные надежды на новые самобытные и неповторимые тексты.
    
    
    

Оглавление     Записная книжка